твование, поскольку они
могут служить целям войны.
     Волна уже катится, придет  час,  и  она  смоет  нас.  Быть
может,  это  хорошо  и  необходимо.  Но  в  ожидании  этого мои
высокочтимые коллеги, нам надлежит,  в  меру  нашего  понимания
событий,  в меру нашей прозорливости и смелости воспользоваться
той ограниченной свободой  решений  и  действий,  что  Дарована
человеку и превращает всемирную историю в историю человечества.
Мы  можем,  если хотим, закрыть глаза на опасность, ибо она еще
довольно далека; скорее всего мы, нынешние  Магистры,  в  покое
доживет  свои дни и в покое встретим свой смертный час до того,
как опасность надвинется близко и станет заметной для всех.  Но
для меня, да и, наверно, не для меня одного, было бы невозможно
наслаждаться таким покоем с чистой совестью. Я не хочу и дальше
спокойно  выполнять  свои  обязанности  и  посвящать себя Игре,
довольный тем, что грядущая катастрофа уже не застанет  меня  в
живых. Нет, напротив, я обязан помнить, что и мы, люди, далекие
от политики, вовлечены в орбиту всемирной истории и помогаем ее
творить.  Потому  я и написал в начале своего послания, что мои
деловые способности иссякают, а могут и вовсе пропасть,  ибо  я
не  в  силах  помешать  тому,  что мои мысли и заботы поглощены
главным образом нависшей над нами опасностью. И хотя я запрещаю
своему воображению рисовать.  Какие  формы  может  принять  эта
трагедия  для  нас всех и для меня лично, я не могу заглушить в
себе вопрос: что должны сделать мы  и  что  должен  сделать  я,
чтобы  встретить опасность во всеоружии? Да будет мне разрешено
остановиться на этом несколько подробнее.
     Притязаний  Платона  на  то,  что   править   государством
надлежит ученым, более того -- мудрецам, я не разделяю. Мир был
в  его  время  моложе.  А  Платон,  хотя  основал  своего  рода
Касталию,   был   никак   не   касталийцем,   но   прирожденным
аристократом,   отпрыском   царственного  рода.  Правда,  и  мы
аристократы  и  принадлежим  к  благородному  сословию,  но  то
благородство  духа,  а  не  крови.  Я не верю, что человечество
способно  выпестовать  породу  людей,  в  которых  одновременно
сочетались  бы  благородство  крови  и благородство духа, -- то
была бы идеальная  аристократия,  но  она  пока  остается  лишь
мечтой.  Мы,  касталийцы,  невзирая  на то, что мы люди высоких
нравственных правил и не лишены  ума,  властвовать  непригодны;
когда  бы  нам  пришлось править страной, мы не могли бы делать
это с той  энергией  и  непосредственностью,  какие  необходимы
подлинному   правителю,   и  при  этом  наше  собственное  поле
деятельности,  самая  близкая  нам  забота  --  культивирование
образцовой  духовной жизни -- быстро оказалась бы в небрежении.
Чтобы властвовать, отнюдь не надо быть глупым или  грубым,  как
иногда  утверждают  ярые интеллектуалы, но для этого необходима
не отравленная ничем любовь к направленной вовне  деятельности,
необходима страсть к самоотождествлению с поставленной целью и,
разумеется,   некоторая  стремительность  и  неразборчивость  в
выборе путей к успеху. Все это, как видите, качества,  каких  у
ученого  --  мудрецами мы не станем себя называть -- нет и быть
не должно, ибо для  нас  размышление  важнее  действия,  а  при
выборе средств и методов для достижения наших целей мы приучены
к  предельной щепетильности и осмотрительности. Итак, управлять
страной  и  заниматься  политикой  --  не  наш  удел.   Мы   --
профессионалы  исследования, расчленения и измерения, наше дело
оберегать и неустанно выверять все азбуки, таблицы умножения  и
методы,  создавать эталоны духовных мер и весов. Разумеется, мы
делаем и многое другое, мы можем при случае быть и  новаторами,
первооткрывателями,  искателями  приключений,  завоевателями  и
перетолкователями, но первейшая и важнейшая  наша  обязанность,
ради  которой  народ  имеет  в  нас  нужду и нас содержит, есть
сохранение в чистоте всех  источников  знания.  В  политике,  в
торговле  и  где угодно превращение черного в белое может сойти
за гениальное достижение, у нас -- никогда.
     В минувшие эпохи, в  так  называемые  "великие"  и  бурные
времена,   при   войнах  и  переворотах,  от  людей  умственных
профессий порою требовали, чтобы они участвовали в политике.  В
особенности  это  относится к концу фельетонистической эпохи. В
число ее требований входила политизация или милитаризация духа.
Подобно тому как церковные колокола  переливали  в  пушки,  как
совсем незрелыми школьниками пополнялись поредевшие ряды войск,
так и дух конфисковывали и использовали в военных целях.
     Разумеется,  мы  согласиться с таким требованием не можем.
Не приходится спорить о том, что ученый в случае крайней  нужды
может  быть  отозван  с  кафедры  или  от лабораторного стола и
превращен  в  солдата,  более  того,  что  он   при   известных
обстоятельствах должен пойти па это добровольно, наконец, что в
истощенной  войной стране ученый должен разделить с народом все
материальные лишения, вплоть до голода. Чем выше образованность
человека, чем большими прерогативами он пользовался, тем больше
должны быть приносимые им в случае нужды жертвы;  мы  надеемся,
что  для каждого касталийца это когда-нибудь станет непреложной
истиной. Но если мы готовы принести в жертву народу,  когда  он
находится  в  опасности, наше благополучие, наши удобства, нашу
жизнь, из этого еще не следует, что мы готовы принести в жертву
злободневным  интересам  народа  или  генералов  и  самый  дух,
традиции  и  заповеди  нашей  духовной жизни. Трусом назовем мы
того, кто уклоняется от трудов, жертв и опасностей, выпавших на
долю его народа. Но трусом и предателем вдвойне будет тот,  кто
изменит  принципам  духовной жизни ради материальных интересов,
кто, например, согласится предоставить  власть  имущим  решать,
сколько  будет  дважды  два. Ибо пожертвовать любовью к истине,
интеллектуальной честностью, верностью законам и  методам  духа
ради   каких-либо   иных   интересов,  будь  то  даже  интересы
отечества, есть  предательство.  Когда  в  борьбе  интересов  и
лозунгов   истине   грозит   опасность   так  же  подвергнуться
обесцелению, извращению и насилию, как и личности,  как  языку,
как   искусству,   как  всему  органическому  или  искусственно
взращенному, наш  единственный  долг  --  противиться  этому  и
спасать  истину,  вернее,  стремление  к  истине, как наивысший
символ веры. Если ученый с трибуны,  с  кафедры  или  в  книгах
сознательно  говорит  неправду, сознательно поддерживает ложь и
фальсификацию,  он  не  только  погрешает  против  органических
законов  бытия,  он,  вопреки  всякой  видимости и злобе дня, и
народу своему приносит не пользу, а тяжкий вред,  отравляя  ему
воздух  и  землю,  пищу  и  питье,  отравляя мышление и чувство
справедливости и помогая всем злым и враждебным силам,  которые
грозят ему уничтожением.
     Следовательно,  касталиец не должен становиться политиком,
он обязан при нужде пожертвовать своей личностью, но  не  своей
верностью  духу.  Дух  благотворен  и свят в послушании истине;
если он ее предает, отказывает ей  в  благоговении,  становится
продажным и податливым для любых воздействий, -- он есть дьявол
в  потенции  и  являет  куда  большую  гнусность, чем животное,
бессознательное скотство, в котором все  же  сохраняется  некая
доля природной невинности.
     Я  предоставляю  каждому из вас, глубокоуважаемые коллеги,
самому поразмыслить о том, в чем состоят обязанности  Ордена  в
минуту,  когда  стране и самому Ордену грозит опасность. На это
могут существовать разные точки зрения. И у меня есть своя,  и,
основательно обдумав затронутые здесь вопросы, я лично составил
себе  ясное представление о том, в чем мой долг и каковы должны
быть мои устремления. Это и побудило меня обратиться  с  личной
просьбой  к  нашему уважаемому руководству, которой я и закончу
свой меморандум.
     Из всех Магистров,  составляющих  нашу  Коллегию,  я,  как
Magister   Ludi,   по   роду  своих  обязанностей  меньше  всех
соприкасаюсь с внешним миром. Магистры  математики,  филологии,
физики,  педагогики и прочие работают в областях, общих для них
с миром непосвященных; и в некасталийских обычных школах  нашей
и любой другой страны математика и грамматика составляют основу
преподавания,  и  в  мирских  университетах  изучают  физику  и
астрономию, а музыкой занимаются даже и без особой  подготовки;
все  эти  дисциплины  стары,  как  мир,  намного  старше нашего
Ордена,  они  существовали  задолго  до  него  и  надолго   его
переживут.   Одна   только  Игра  в  бисер  являет  собой  наше
собственное  изобретение,  нашу   достопримечательность,   нашу
любимую   игрушку,   предельное,  утонченное  выражение  нашего
специфически касталийского типа  духовности.  Это  одновременно
самая  блистательная и самая бесполезная, самая любимая и самая
хрупкая  драгоценность  нашей  сокровищницы.  Она  и   погибнет
первой,  как  только  встанет вопрос о дальнейшем существовании
Касталии, -- не только потому, что она сама по себе есть  самое
хрупкое   из  всех  наших  достояний,  но  и  потому,  что  для
непосвященных  она,  бесспорно,  представляет  собой   наименее
необходимую  часть  касталийского  мира.  Ежели  дело  коснется
сокращения в стране всех лишних расходов,  то  будет  уменьшено
число  элитарных  школ,  снижены  и  затем  отменены  фонды  на
содержание и расширение библиотек и коллекций,  будет  ухудшено
наше   питание,   перестанут  обновлять  нашу  одежду,  но  все
важнейшие  дисциплины  нашей   universitas   litterarum   будут
сохранены  --  кроме  Игры.  Математика нужна и для того, чтобы
изобретать новое огнестрельное оружие,  но  никто  не  поверит,
особенно  военные,  что закрытие Vicus lusorum и отказ от нашей
Игры причинит стране и народу самомалейший ущерб. Игра -- самая
изощренная и самая  уязвимая  часть  нашего  здания.  Возможно,
потому  именно  Magister  Ludi, возглавляющий самую чуждую миру
отрасль, первый почувствовал надвигающееся  землетрясение  или,
во всяком случае, первый высказал Коллегии свои опасения.
     Итак,  я  считаю,  что  в  случае  политических  и военных
катаклизмов Игра погибнет. Она быстро придет в упадок,  и  если
даже  отдельные  лица и сохранят свою к ней приверженность, она
не будет восстановлена. В атмосфере,  которая  возникнет  после
новой  воинственной  эры,  Игра  не  сможет  существовать.  Она
исчезнет так же, как исчезли некоторые высоко развитые традиции
в истории музыки,  например,  профессиональные  певческие  хоры
семнадцатого   столетия  или  воскресная  концертная  музыка  в
церквах  в  начале  восемнадцатого.  Тогда  человеческого   уха
касались  звуки,  чьей ангельской, лучезарной чистоты не смогли
возродить никакая наука, никакое  волшебство.  Так  и  Игру  не
забудут  никогда,  но  и  возродить  ее не удастся, а те, кто в
будущем  займется  изучением  ее  истории,  ее   возникновения,
расцвета  и заката, лишь вздохнут, завидуя тому, что нам выпало
счастье жить в таком гармоничном духовном мире.
     Хотя я Magister Ludi, я отнюдь не считаю своей  или  нашей
задачей   предотвратить   или   отодвинуть   гибель  Игры.  Все
прекрасное, как оно ни прекрасно, бренно, поскольку  оно  стало
историей, земным явлением. Мы это знаем и можем об этом сколько
угодно  скорбеть,  но  бесполезно пытаться всерьез изменить то,
что неизменимо. Если Игра придет в упадок, Касталия и весь  мир
понесут  огромную  утрату,  но  не  сразу  даже ее почувствуют,
настолько  в  эпоху  крутых  поворотов  они   будут   озабочены
спасением  того, что еще возможно спасти. Касталию без Игры еще
можно себе  представить,  но  Касталия  без  преклонения  перед
истиной,  без  верности духу немыслима. Воспитательная Коллегия
может обойтись без Магистра Игры. Но  само  выражение  Magister
Ludi  с  самого  начала и по сути своей -- что уже почти забыто
нами -- означает не ту специальность, какую мы под этим  словом
понимаем. Magister Ludi первоначально означало просто "школьный
учитель".  А  учителя,  хорошие  и  мужественные учителя, будут
нашей стране тем нужнее, чем большая  опасность  будет  грозить
Касталии,  чем  больше ее сокровищ будет гибнуть или постепенно
отмирать. Учителя нам нужнее всего, ибо это  люди,  прививающие
молодежи  способность измерять и оценивать факты и служащие для
нее  примером  преклонения  перед  истиной,  послушания   духу,
служения  слову.  И  это  вовсе не относится в первую очередь к
нашим элитарным школам, существованию которых тоже когда-нибудь
наступит конец,  это  относится  ко  всем  мирским  школам  вне
Касталии, где обучают и воспитывают будущих горожан и крестьян,
ремесленников  и солдат, политиков, офицеров и правителей, пока
они еще дети и доступны воспитанию. Именно там находится основа
духовной жизни страны, а не в  наших  семинарах  или  Игре.  Мы
издавна  обеспечиваем страну учителями и воспитателями, и я уже
говорил: они лучшие среди нас. Но  мы  обязаны  делать  гораздо
больше  того,  что  делали  до  сих  пор.  Мы  не  должны более
полагаться на то, что из некасталийских школ к нам  будет  идти
постоянный  приток  способных детей и они помогут нам сохранить
Касталию.  Нам  надлежит  рассматривать  скромную,  трудную   и
ответственную  работу  в  школе,  особенно в мирской школе, как
самую важную и почетную  часть  нашей  задачи,  и  всемерно  ее
расширять.
     Теперь  я  подошел  к  моей  личной  просьбе,  с которой я
осмеливаюсь обратиться к глубокочтимой  Коллегии.  Настоящим  я
прошу Коллегию освободить меня от поста Магистра Игры, доверить
мне  за  пределами  Касталии  обыкновенную  школу,  большую или
маленькую, и разрешить мне, в  качестве  педагога,  готовить  в
этой школе отряд юных членов Ордена, людей, в отношении которых
я   могу  питать  уверенность,  что  они  будут  самоотверженно
помогать нам внедрять в плоть и кровь наши принципы и прививать
их молодым мирянам.
     Надеюсь, что глубокочтимая Коллегия соизволит благосклонно
рассмотреть мою просьбу и ее обоснование  и  сообщит  мне  свой
ответ.

                                             Магистр Игры.

     Приписка:

     Да   будет   мне   дозволено  привести  здесь  слова  отца
Иакова{2_6_06}, которые я записал во время одной из незабвенных
частных бесед с ним:
     "Могут наступить времена ужаса и  тяжелейших  бедствий.  И
если  среди  бедствий  еще  будет  возможно  некое  счастье, то
единственно духовное  счастье,  обращенное  назад,  к  спасению
культуры  минувших  эпох,  и  обращенное  вперед,  к  бодрому и
деятельному самовыявлению духа среди  такой  эпохи,  которая  в
противном случае всецело подпала бы под власть вещественного".
     Тегуляриус  и  не  подозревал,  как  мало  в этом послании
сохранилось от его трудов; в последней редакции ему не пришлось
его увидеть. Правда, Кнехт показал ему два предыдущих варианта,
более пространных, а затем отправил свое послание и стал  ждать
ответа от Коллегии, проявляя куда меньше нетерпения, нежели его
друг.  Магистр  принял  решение  не  сообщать ему о последующих
своих шагах; он даже запретил ему обсуждать в  дальнейшем  этот
вопрос  и  только  намекнул, что до поступления ответа пройдет,
вероятно, немало времени.
     Поэтому, когда  (ранее,  чем  Кнехт  ожидал)  пришел  этот
ответ,  Тегуляриус о нем ничего не узнал. Послание из Хирсланда
гласило:

                 Досточтимейшему Магистру Игры в Вальдцеле,

     Глубокоуважаемый коллега!

     Руководство Ордена, а равно  и  конгрегация  Магистров,  с
необычайным  интересом ознакомились с Вашим столь же сердечным,
сколь и остроумным посланием.  Ваш  ретроспективный  взгляд  на
историческое  прошлое не менее, нежели Ваш полный заботы взгляд
в будущее, приковал к себе наше  внимание,  и  многие  из  нас,
несомненно,  еще  будут  не раз возвращаться к этим волнующим и
отчасти не лишенным справедливости соображениям и  извлекут  из
них пользу. С радостью и признательностью все мы ознакомились с
воодушевляющим   Вас   настроением,  настроением  подлинного  и
самоотверженного касталийства глубокой, ставшей второю  натурой
любви к нашей Провинции, к ее жизни и обычаям, любви заботливой
и  в настоящее время несколько тревожной. С не меньшей радостью
и признательностью восприняли мы личную  ноту  и  настроенность
этой  любви,  готовность  к  жертвам,  жажду  деятельности, всю
глубину и усердие Ваше, тягу к героизму. Во всем этом мы  вновь
узнаем характер нашего Магистра Игры, его энергию, его пыл, его
отвагу.  Как это похоже на ученика знаменитого бенедиктинца: он
не превращает  историю  в  самоцель  чистой  науки,  в  подобие
эстетической  игры,  он  изучает ее не в качестве бесстрастного
наблюдателя,  но  его  историческая  эрудиция   непосредственно
устремлена  к современности, к деянию, к активной помощи! И как
же, высокочтимый коллега,  соответствует  Вашему  характеру  то
обстоятельство,  что цель Ваших личных пожеланий столь скромна,
что Вас влечет не к политическим поручениям  и  миссиям,  не  к
влиятельным  или  почетным  должностям,  что Вы желаете служить
просто как Magister Ludi, школьный учитель!
     Вот  каковы  некоторые  впечатления  и  раздумья,  которые
невольно  напрашиваются  при  первом прочтении Вашего послания.
Они были одинаковыми или почти одинаковыми у большинства  наших
коллег.  Однако при дальнейшем знакомстве с Вашими сообщениями,
предостережениями и просьбами Коллегия уже не обнаружила  столь
полного   единодушия.   Специальное  заседание  было  посвящено
вопросу, который мы оживленно обсуждали,  а  именно:  насколько
приемлема  Ваша точка зрения об угрожающей нашему существованию
опасности, а также вопросу о роде, масштабах и возможных сроках
приближения  этой  опасности,  и   большинство   присутствующих
отнеслось  к  этим  проблемам  с  должной  серьезностью и живой
заинтересованностью.  И  все  же  мы  должны  поставить  Вас  в
известность,  что ни в одном из этих вопросов Ваша точка зрения
не встретила поддержки большинства. Все мы единодушно  признали
только    богатство    Вашей    фантазии    и    широту   Ваших
историко-политических воззрений, но в  частностях  ни  одно  из
Ваших  предположений,  или,  если угодно, пророчеств, не было в
полном своем  объеме  одобрено  или  признано  убедительным.  В
вопросе  о  том,  в  какой степени Орден и касталийский порядок
соучаствуют в сохранении необычайно  долгого  мирного  периода,
насколько  они  могут  вообще  принципиально  служить факторами
политической  истории  и  политической  обстановки,  на   Вашей
стороне  также  оказались  лишь немногие, да и то с оговорками.
Мнение большинства сводилось к  тому,  что  мир,  по  истечении
воинственной  эпохи  воцарившийся  в  нашей  части света, можно
приписать   в   некоторой   степени   всеобщему   истощению   и
обескровливанию  вследствие предыдущих опустошительных войн, но
еще  более  тому  обстоятельству,  что  Западная  Европа  тогда
перестала быть средоточием всемирной истории и ареной борьбы за
гегемонию.  Не  подвергая  ни малейшему сомнению заслуг Ордена,
все  же  нельзя  признать  касталийскую  идею,  идею   высокого
культивирования  духа под знаком медитативного воспитания души,
в настоящем смысле этого  слова  историческим  фактором,  иначе
говоря -- приписывать ей живое воздействие на состояние мировой
политики,  тем  более  что  цели  и притязания подобного рода в
высшей степени чужды всему строю Касталии. Как подчеркивалось в
ряде серьезных выступлений, воздействие на политику и участие в
вопросах войны и  мира  не  отвечает  ни  воле,  ни  назначению
Касталии,  и  о  подобной миссии уже потому не может быть речи,
что  все  касталийское  устремлено  к  разуму  и  происходит  в
пределах  разумного,  чего  все  же  нельзя  сказать  о мировой
истории, не впадая в теолого-поэтические мечтания романтической
философии  истории  и  не  причислив  весь  аппарат  уби