а он был опубликован? Фальков:
В Петрограде, в феврале (???), кажется, 1917 года. Уверен, что книга эта
отмечена гениальностью. Там много сделано впервые. Например, абсурдистские
принципы,
вошедшие в обиход в Европе куда позже. Затем перенесение в прозу
драматических методов, в частности отсутствие мотиваций... Психология и
поступки его типажей абсолют-но лишены архаики девятнадцатого столетия...
Скалдин был действительно голова, и я пытался многому у него научиться".
  Отсутствие мотиваций, о которой говорится в цита-те,- кажущееся. Роман
многослойный, и многое зависит от того, на каком уровне мы его прочитаем.
Для всеобъе-млющего чтения нужен ключ. Но книга построена так, чтобы
читатель сам дал название этому ключу: "Как бы назвать этот ключ? -
подумал Никодим, но не подыскал названия, хотя оно и вертелось у него на
языке".
  Тема романа - превращение человека в беса. Каждая сле-дующая глава
соответствует определенной стадии мисте-рии. Главный герой живет в мире
многократно отраженных двойников. "Никодим Старший" с захватывающим
интере-сом может быть прочитан и без проникновения в развет-вленную
символику этой книги. При таком чтении, конеч-но, будет утрачен ряд
подробностей, но занимательность сюжета, необычность характеров,
выпуклость изображе-ния - все это остается с нами. А сверх того - ладный,
добротный, искусный русский язык, на каком уже давно никто не пишет.
  Если же мы хотим понять символизм ситуаций и подроб-ностей (ведь здесь
даже имена символичны), нам нужно проникнуть во второй план этого
повествования, ибо оно ведется на двух планах: бытовом и мистическом.
Творче-ский метод автора - мистический реализм, отчасти род-ственный
русским символистам. Многие символисты лишь догадывались о том, что
Скалдин знал. На втором плане мотивировка персонажей - натурфилософская и
мифоло-гическая, а не психологическая и социальная, как это быва-ет
обычно. В основе приключений лежит мысль Никодима, что убить человека, в
сущности, легко. Мысль кажется ему безобидной тем более, что сам он
человек незлобивый, немстительный и воспитанный. Но эта мысль является
семенем, из которого развивается характер, а характер и наследственность
Никодима, как магнит, привлекают к нему -особенную судьбу. Мысль Скалдина
заключается в том, что человеку в конце концов дается то, что он поистине
любит. Никодим полюбил исчадие темных сил, и путь к предмету любви
становится равным судьбе.
  Внимательный читатель отметит определенное сход-ство "Никодима Старшего" с
"Мастером и Маргаритой" Булгакова, памятуя, что Булгаков взялся за роман
позднее и, наверное, будучи знакомым с произведением Скалдина. Но у
Скалдина, в отличие от Булгакова, отсутствует типич-ная для русской
литературы социальная критика. Зато другая типичная у нас - историософская
тема - намечена очень тонкой прерывистой линией. Герой романа Скалдина
добивается всего, к чему тайно или явно стремился. В до-стижении своей
цели он обязан своей судьбе, но также и замыслам тех темных сил, которые
боролись за него до конца, чтобы заполнить образовавшуюся в их рядах
брешь. Только на последней странице мы узнаем, кто главный дьявол в этой
дьяволиаде. И только на последней странице мы понимаем смысл предсказания
о "надвигающихся собы-тиях", при которых уже не только Никодим, но и целая
страна станет игралищем бесовских сил. М. Булгаков в сво-ем романе
проницательно интерпретировал уже случившее-ся в его стране. Скалдин же в
одном из подтекстов своего романа показал сущность надвигающейся
российской ката-строфы.
  Вадим КРЕЙД
Вступление
Старый ипатьевский дом, где обычно весною и ле-том жила их семья, стоял
среди лесов и полей на горе, на берегу широкого озера, часах в десяти езды
по железной дороге от Петербурга. Густой запущенный лес укрывал дом и
расположенные близ него службы;
только к озеру светлело небольшое чистое простран-ство, да само озеро
уходило широкой гладью, такою широкою, что другого берега его не было
видно - как море.
  Лес этот, древний и непроходимый, тянулся на боль-шие пространства, но,
подходя к озеру, прорезался -пашнями и сенокосными полянами, становился
все живописнее и живописнее и особенно был красив на крутых озерных
берегах.
  Имение устраивали деды понемногу, а дом усадеб-ный был воздвигнут славным
зодчим времен Алек-сандра Благословенного. Из прадедовских, впослед-ствии
разломанных, хором перевезли в новый разную мебель, и доселе она заполняла
комнаты, рядом с бо-лее поздними вещами, поставленными сменявшимися
поколениями.
  Дом состоял из двухэтажной башни с большими окнами в первом этаже и малыми
во втором и двух крыльев с колоннами; крылья охватывали вершину холма с
цветником - будто огромная птица села на крутизне берега и глядела
неподвижно за озеро. По вечерам ее грудь и крылья загорались рубинами; в
ок-нах отражалось пламя заката.
  Весною, к которой относится начало моего пове-ствования, в доме переменили
старые полусгнившие рамы и не успели еще окрасить новые. Поэтому боль-шая
часть портьер и занавесей была снята, а свежее сосновое дерево
распространяло в комнатах сильный запах под горячими солнечными лучами,
проникавши-ми в дом сквозь курчавые верхушки сосен и топивши-ми по каплям
смолу из рам.
  Мебель и украшения в доме воскрешали времена всех царей и цариц, начиная с
Петра Великого и кон-чая Николаем Павловичем, в одной комнате радовала
глаз и удивляла вдруг обивка чудесной материи, в ри-сунок которой забытые
люди вложили очарование не нашего времени; в другой неизменно звучали
куранты, из года в год, уже более столетия, торжественно и повелительно,
навсегда подчинив дом своему поряд-ку; в вестибюле два бронзовых гения
перед широкой мраморной лестницей взмахнули некогда длинными крыльями,
затрубили в узкие длинногорлые трубы и, затрубив, так и застыли на
восьмиугольных каменных постаментах...
  Тяжелые занавеси синего бархата висели на окнах столовой - того синего
цвета, который так близок к цвету неба в ясный и жаркий полдень; из-под
них выступали на половине окна другие легкие занавески пенными волнами
белого шелка.
  В обширном зале издавна, по обычаю рода, плот-ный шелк наглухо закрывал
окна и днем и ночью, чтобы солнце туда не проникало. Днем там горела
одинокая лампа в углу и выступали в полутьме черные и лиловые полосы
убранства зала - на мебели, на портьерах и на стенах; вечером, иногда,
загорались многочисленные свечи в огромных люстрах из черной и светлой
бронзы; эти необыкновенные люстры были гордостью рода: бронзовые чеканные
кони обносили кругом их тяжкие колесницы, факелоносцы из колес-ниц
пригибали долу факелы, и бронзовый дым из них клубился и стлался в
причудливых завитках; виноград-ные гроздья, перевязанные лентами, свисали
из-под широких разрезных листьев; кудрявые головы резвых эллинских
мальчиков чередовались с переплетающи-мися парами змей, а на них сверху
взирали глаза Горгоны и струили свет звезды; зевесов же орел,
когтя нетерпеливыми лапами черный камень, венчал все, напряженный, как бы
готовящийся улететь.
  Вечером, при огнях, выступали в зале углы и выбе-гали оттуда тени и
перебегали с места на место, будто стремясь от предмета к предмету...
  В доме было много комнат: их трудно перечислить и невозможно описать все.
Однако, нельзя забыть две комнаты Никодима: он жил во втором этаже башни;
из вестибюля туда вели две легкие лестницы, а из комнат была дверь на
крышу дома, куда Никодим выходил по вечерам часто и видел оттуда то, чего
другие снизу видеть не могли.
  Окна его кабинета были обращены к западу, на озеро, а окна спальни на
восток. В кабинете возвы-шался ряд полок с книгами; серебристо-серая
материя, с пылающими по ней меж венками из роз факелами, показывала из-под
своих складок разноцветные ко-решки книг; за столом, перед окнами и в
задних углах комнаты стояли четыре больших, в рост человека, подсвечника и
в каждом из них было по семи свечей желтого воску.
  В спальне кровать на львиных лапах прикрывалась царским пурпурным
покрывалом, а на окнах висел только сквозной шитый тюль, чтобы утреннее
солнце могло будить Никодима на восходе.
  От цветника перед домом каменные обломанные ступени уводили на желтый
прибрежный песок, и по весне кудрявые кусты черемухи сыпали свои белые
цветы на каменный путь.
  На башне с ранней весны до поздней осени разве-вался флаг из двух
фиолетовых полос, заключавших между собою третью - белую. На зиму его
свертыва-ли и убирали: обыкновенно, и то и другое делал сам хозяин.
  Герб же рода был такой: на серебряном поле фран-цузского щита пурпуровый
столб, а на нем в верхней части остановившаяся золотая пятиконечная
звезда, бросающая свой свет снопом к подножию столба, где три
геральдические золотые лилии образуют тре-угольник; шлем с пятью
решетинами, простая дворян-ская корона, с двумя черными крылачи,
выходящими из нее; намет акантовый, тоже пурпуровый, подло-женный золотом,
и девиз, гласящий: "Терпение и вер-ность".
  Из обитателей дома старшею была мать: отец не жил с семьей уже несколько
лет. Между ним и ма-терью легло что-то очень тяжелое, но что именно - дети
не знали. Изредка он писал детям, но скупо, немногословно, видимо, вполне
довольный своим по-лумонастырским одиночеством.
  Строгие сухие черты лица Евгении Александровны, ее черное шелковое платье,
тихая речь, почти посто-янное комканье платка в руках, гладко зачесанные
волосы под широкополой шляпой, глаза, чаще всего глядящие в землю, узкая
рука в старинных кольцах - все вместе создавало впечатление, что видишь
очень родовитую барыню. Но внимательный взгляд откры-вал в ней что-то
цыганское: действительно, бабушка Евгении Александровны родилась от
цыганки и толь-ко на воспитание была принята дворянской семьей.
  Никодим унаследовал от матери высокую стройную фигуру, тихую спокойную
речь и узкую руку.
  В лице у него цыганского не было: прозрачное, розовое, хотя и с черными
глазами, оно напоминало скорее лицо англичанки.
  Старшая в семье дочь - Евлалия - девушка лет двадцати трех, с большой
темно-русой косой, серогла-зая, пышнотелая очень походила на отца и
обликом и движениями...
  У нее\были свои маленькие тайны. Если бы кто мог прочесть ее дневники -
узнал, как ревниво относится она к этим тайнам.
  Волнение было ей не к лицу, и лицо даже иногда
намеренно старалось выразить большое спокойствие:
  Евлалия носила особую прическу - будто венцом вен-чали ее лоб волнистые
пряди темно-русых волос.
  Вторая сестра, Алевтина, подросток, болезненная от рождения, черноволосая,
казалась на первый взгляд будто подслеповатою, но была на редкость зорким
человеком: то, мимо чего проходили десятки людей, не замечая, не могло
ускользнуть от ее взгляда: посто-янно находила она что-нибудь в траве, в
кустах, в кам-нях, в прибрежном песке. Она любила зверей, бука-шек и
постоянно нянчилась с ними.
  Городской жизни она не переносила, но в лесу вдруг расцветала, без видимой
радости, как простенький цветочек в поле, и жила ровно, спокойно,
благодарная своей жизни.
  Второй сын Евгении Александровны - Валентин, сильный, коренастый юноша лет
двадцати, работал без устали, вел простой образ жизни хорошего сель-ского
хозяина: вставал с петухами и уходил в лес, на покос, на пашню, а иногда
оставался там и на ночь, греясь около костерка, разведенного где-нибудь
под сосной, на опавшей скользкой хвое, или под камнем на песчаном бугре.
Постоянно носил он ружье за плеча-ми, но не для охоты (хотя иногда он
настреливал дичи), и собака Трубадур, обыкновенно, сопровожда-ла его.
  Любя уединение, Валентин вместе с тем был и ма-стером повеселиться, пел
сильным голосом деревен-ские песни и старинные романсы, плясал с задором в
кругу своих же рабочих, пил вместе с ними водку, после чего становился
совсем мягким и приветливым.
  Третий сын - тоже Никодим, мальчик лет десяти, выросший без старших детей
отдельно, без игр, без дружбы, был изнежен, хрупок, бездеятелен и с трудом
одолевал учение. С младенчества его считали нежиз-неспособным, а
Никодим-старший даже сказал о нем однажды, что он, в сущности, не сын
Евгении Алек-сандровны, а племянник и лишь по ошибке родился от нее, а не
от тетушки Александры Александровны и потому лишь его смогли назвать также
Никодимом.
  Никодим-старший сказал это в шутку, разумеется, но однако кличка
"племянник" осталась за Никоди-мом-младшим навсегда.

                                  ГЛАВА I

  Французская новелла.- Подслушанные слова.
  Евгения Александровна и Евлалия были уже в сто-ловой, когда
Никодим-старший вошел туда поутру. Мать в задумчивости побрякивала
ложечкой в стака-не, а Евлалия, склонившись над пяльцами, быстро работала
иглой. На сестре было легкое утреннее пла-тье апельсинного цвета с
широкими разрезными рука-вами, спадавшими с рук; круглые ямочки, на сгибах
полных обнаженных рук ее, привлекли внимание Ни-кодима. Но, конечно, не о
руках сестры думал он - они только напомнили ему другие, похожие руки и
нежное имя: Ирина. Мысли его вдруг приняли до-вольно шаловливый оттенок,
Ирина предстала перед ним еще яснее, но, поймав себя на своей
шаловливо-сти, он решительно застыдился, густо покраснел и отвернулся от
сестры.
  - А знаешь, мам,- вдруг прервала общее молча-ние Евлалия,- я сегодня во
сне видела двух негров:
  они проехали мимо нашего дома в автомобиле и рас-кланялись с нами.
  Евгения Александровна улыбнулся и переспросила:
  "Негров?"
В столовую с шумом вбежали Алевтина и младший Никодим, и сон остался
неразгаданным. Однако, Ни-кодим не забыл о сне и решил напомнить о нем
Евлалии, когда все разойдутся. Но Евлалия вышла из столовой, против своего
обыкновения, первая. Нико-дим тотчас же направился за нею следом. Он нашел
сестру уже в ее комнате, сидящею на диване у столи-ка, в напряженной
задумчивости. На столике в высо-кой и узкой вазе зеленого стекла стояла
раскидистая ветка цветущей черемухи. Белые гроздья цветов пови-сали и
сыпали белые лепестки на полированную зер-кальность стола, отражавшую
стеклянный блеск вазы, и на диван, и на пол, и на темные волосы Евлалии, и
на ее яркое платье. Растение разветвлялось натрое и все три ветви, разной
длины, изгибались причудли-во, глядя ввысь и поднимая пышные гроздья -
будто три руки простерлись разбросать цветы, но медлили, а цвет не ждал и
сыпался сам от избытка... Горький запах растения чувствовался в комнате
остро и щеко-тал горло.
  Евлалия сразу поняла, зачем пришел Никодим, и, поведя медленно взглядом,
сказала:
  - Как я тебя знаю! Как я хорошо тебя знаю! Но успокойся: рассказывать
нечего - подробностей я не помню почти никаких. С неграми в автомобиле
была еще дама в черном и только. И дама и негры появи-лись из французской
новеллы. Вот!
  Она протянула ему раскрытую книжку французско-го журнала.
  - Я прочитала ее на ночь. Смотри. Он взял книгу и пробежал новеллу
глазами. В ней рассказывалась история любовного похище-ния дамы -
романтической Адриен, носившей черные платья и волновавшей всех окружающих
своей зага-дочностью. Как и все в новелле - похищение было обставлено
необыкновенными действиями: Адриен пе-ред полуночью-дремала у себя на
террасе в широком спокойном кресле, закутавшись теплою шалью, а два негра,
одетые по-европейски, подъехали к цветнику в автомобиле и бесшумно
проскользнули ко входу;
один из них появился на террасе, другой остался снару-жи.
  - Мааат,- сказал негр негромко,- извольте следовать за мною.

После того между ними тянулся длинный разговор:
  она противилась и говорила, что не поедет; приехав-ший был невозмутим и
настаивал на своем. Наконец, ожидавшему у входа показалось, что разговор
слиш-ком затягивается; ухватившись за парапет террасы цепкими крючковатыми
пальцами, он приподнялся на руках настолько, чтобы заглянуть на террасу,
причем глаза его сверкнули белками - все это автор старался подчеркнуть -
и сказал негромко, но решительно:
  "Если сопротивляется - возьмите силой". Первый подхватил женщину на руки и
быстро вынес ее, уже потерявшую сознание от испуга. Приезжавших никто не
заметил: они исчезли со своей добычею осторожно, как кошки.
  Пока Никодим читал, Евлалия старалась что-то вспомнить. "Я в своей жизни
видела однажды двух негров сразу,- сказала она, когда он кончил чте-ние.-
Мне почему-то кажется, что это было в Духов день... да... мы жили,
помнишь, в городе, над озером, и мне было лет десять. Я не знаю, что
случилось со мною тогда - будто праздник какой для меня, я наде-ла светлое
платье, новые чулки и туфли, которые мне так нравились, и пошла, совсем не
зная куда и зачем. Просто пошла, как гулять: сначала по городу, потом мимо
дач и к лесу. Мне было очень весело, я подпры-гивала на ходу, я пела и
хотела танцевать. И вдруг вспомнила, что уже поздний час и я опоздала к
обеду, что мама будет искать меня и беспокоиться, а я зашла очень далеко.
И повернулась, чтобы бежать домой... И вижу, что на углу у забора стоят
два негра и смотрят на меня. Я страшно перепугалась и просто ног под собой
не чувствовала, пока бежала обратно".
  - Ну что же такое... негры,- укоризненно заме-тил Никодим.
  - Да, конечно, это было глупо. Но я не люблю негров,- заметила Евлалия.
  Никодим постоял еще немного в раздумье и нереши-тельности и, сказав: "Я
пойду",- вышел. Но в голове у него осталось воспоминание о романтической
"даме в черном", а новелла ему показалась глупой и непри-ятной. Именем
"черной дамы" он привык называть для себя свою мать, иногда в шутку, но
чаще вполне серьезно, вкладывая в это горький, одному ему понят-ный смысл.
  Боковой дверью коридора Никодим вышел из дому и пошел по направлению к
огороду, совершенно заня-тый своими мыслями. Между гряд он почти наткнулся
на свою мать, но Евгения Александровна не заметила сына. Наклонившись над
грядкой, она выщипывала редкую весеннюю травку и шептала что-то быстро и
страстно. Никодим, как вор, подавшись всем корпу-сов вперед и стараясь не
шуметь, прислушался.
  Она говорила: "Я понимаю, что мне нужно уйти... я понимаю... Я уйду... Все
равно я уже ушла..."
Никодим отшатнулся в испуге и изумлении и не-слышно за кустами орешника,
через калитку, вышел из огорода в поле.
  Он совершенно не знал, что думать о словах матери и как понимать их.

                                  ГЛАВА II

  Беспокойство Трубадура.- Тени над полями.
  Трубадур - любимая собака Валентина, был ир-ландским сеттером хорошей
крови. О замысловатых проделках его существовало в семье много рассказов.
И вот этот проницательнейший и умнейший пес все утро перед кофе, затем во
время разговоров между Евгенией Александровной, Евлалией и Никодимом и
после, когда Никодим уже вышел из огорода и, пораженный до крайности
словами матери, пробирал-ся лесом,- проявлял сильное и все возрастающее
беспокойство.
  Беспокоился он не из-за разговоров. Трубадур сам не понимал, в чем дело,
но его нос ощутил вблизи дома необыкновенные запахи; они были то еле
замет-ны, то вдруг усиливались чрезвычайно. Наконец, со-бака не выдержала
и завыла от тоски и неопределен-ности. Конюх, стоявший в воротах,
прикрикнул на нее, но Трубадур только укоризненно взглянул - он вообще
презирал этого человека - и, проскочив ми-мо него, выбежал за ворота.
Постояв несколько мгновений среди проезжей дороги, он молча повел носом
сначала вправо, потом влево и затем резвой рысцой побежал напрямик от дома
к засеянным по-лям.
  Крутою тропинкой взобрался он на ближайший бу-гор.
  Светло-зеленая нежная озимь чуть-чуть волнова-лась от ветра. Тропинка
ложилась по краю бугра, мимо ржи.
  По ней бежал Трубадур, к молодому липняку, что поднимался густой
нестройной купой рядом с тропин-кой, там, где она поворачивала влево.
  Здесь, между двух засеянных полей, пересекая бу-гор, оставалась неширокая
полоса, когда-то паханной, но потом заброшенной земли. И кто-то совсем
недав-но прошел по ней плугом, взрезав дерн, развернув-шийся свежими
сочными пластами. Сначала, едва ка-саясь земли лезвием плуга, рука повела
его наверх, по направлению к круглому камню, возвышавшемуся в к