ави-дели меня и так гнали там,
на дороге и в монасты-ре? - спросил послушник.
  - Не знаю. Вероятно, потому, что вы мне очень не понравились тогда.
  - А теперь нравлюсь?
  - Не то чтобы нравитесь. А так... После того, как я побывал еще раз у
Лобачева и поговорил с ним, многое стало мне безразличным.
  - И госпожа NN? - спросил послушник.
  - Нет,- ответил Никодим твердо,- она-то не безразлична. То есть чувство
мое к ней выросло.
  - Она заманчива - госпожа NN. но она страшна.
  - Ничего,- уверенно и еще тверже сказал Нико-дим,- я не боюсь: моя мать
еще страшнее.
  - Я слышал о вашей матушке.
  - От кого слышали?
  - От Лобачева же. Была у нее тяжелая, трудная жизнь.
  - Вы знаете? - тревожно спросил Никодим.
  - Нет, слышал.
  - Слышали только - но это другое дело. Никодим успокоился. Время от
времени он погля-дывал на своего соседа. Послушник сидел, опустив лицо к
земле и раскапывая землю прутиком.
  - Никодим, ты нездоров! Пошел бы ты лучше домой,- сказал Валентин, подходя
к ним.' (Он с кры-ши дома видел, как Никодим грохнулся лицом в зе-млю.)
- Нет,- ответил Никодим совсем ласково,- я со-вершенно здоров. Садись
лучше с нами. Вот мы с Фе-дулом Иванычем о тенях разговаривали. Здесь,
зна-ешь ли, по рубежу тени мертвых ходят.

  - Ну, конечно, ты не здоров. Какие тени? - тре-вожно спросил Валентин и
взял брата за руку.
  Никодим отстранил эту руку очень любовно, поднялся и пошел опять к лесу.
Валентин хотел было пойти за ним вслед, но послушник удержал его: ,
- Не ходите,- сказал он,- ваш брат совершенно здоров, только ему нужно
успокоиться.

                                  ГЛАВА XXX

  Лестница Актеона.
  "Что это со мной? - думал Никодим, уходя от послушника и Валентина.-
Спрашиваю всех без кон-ца, а спросить не умею. Ведь Марфушин знает что-то
и про Лобачева, и про маму, и про Арчибальда;
гораздо больше про Арчибальда знает, чем сказал мне".
  Никодим сошел с бугра вниз и остановился.
  "Это все потому, что прямоты и твердости во мне мало,- продолжал он
размышлять,- просто неприят-но мне, когда Марфушин говорит о маме или
Уокер о госпоже NN - неприятно, что это они говорят, сами неприятные мне.
Другой на моем месте давно бы выспросил обо всем, а я не могу: язык не
слушается. И зачем около меня вертятся все эти Лобачевы, Мар-фушины,
Певцовы, Уокеры и прочие?"
"Мне трудно. Но неужели я на самом деле болен и Валентин прав? Нет, я не
болен. Я только устал очень и потому еще больше устал и разбит, что
сегодня так много плакал. Мне просто нужно выспать-ся хорошенько, и тогда
все пройдет. Вот и пойду спать".
  Чтобы привести последнее намерение в исполнение, следовало бы идти к дому;
однако Никодим опять направился в лес.
  Уже немного оставалось до вечера, хотя было еще светло. Но Никодиму
казалось, что стемнеть может каждую минуту, и лишь только стемнеет - он
сейчас же встретит Уокера. Уокер будет глядеть на него из-за веток, как в
тот день, когда они столкнулись на берегу озера у камня, но будет стоять
неподвижно, и лицо его бледное с пятнами крови покажется очень страшным...
  Сердце Никодима от таких мыслей и смутного ожи-дания холодело и учащенно
билось: он придерживал его рукою.
  Лес становился гуще и темнее; Нлкс.дим шел очень знакомою и памятною ему
дорогою, только не заме-чал этого...
  "Где я?" - спросил он себя.
  Осмотрелся. Да ведь это та самая лощина, в кото-рой он когда-то с отцом
увидел мертвого благородного оленя, и он идет по ней, но идет'тропинкой,
которую в прошлый раз почему-то не заметил...
  Прямо перед ним, в траве, переплетшейся с куста-ми, виднелись полусгнившие
ступени лестницы; она вела на дно лощины. Никодим насчитал семь ступе-ней.
  "Семь ступеней - семь цветов радуги", - сказал Никодим, и вместе ему стало
холодно, и лихорадочная дрожь пробежала по его телу...
  "Если проходить одну ступень за другою,- думал Никодим, - что будет? Еще и
вначале увидишь весь мир, но он будет красным. То есть не совсем красным,
особенно: не по красному красным - то есть так, как представляется мне с
самого начала - это и будет красным; ступень дальше - станет оранжевым,
со-всем по-новому. Еще дальше - желтый, опять новее прежнего - и так
далее: зеленым, голубым, синим, фиолетовым. Потом, когда станешь на землю,
мир будет настоящим, белым. Тогда можно будет торже-ствовать. Никто не
знает, а эта лестница особенная.
  И не нужно, чтобы знали. Я один буду ходить сюда..." "Потом дальше будет
колодец, круглый; но такой, что только человек может влезть. Колодец очень
глубо-кий, и в нем темно". '
Никакого колодца под лестницей не было: его рисо-вало воображение
Никодима, но зато над головой Никодима по гладкому краю обрыва виднелась
над-пись. Часть слов была смыта дождем, а часть еще сохранилась, и хотя с
трудом, но можно было разо-брать следующие слова:
  "...подобно... Актеону: он... моей жене... после... смысл и присутствие
собственного сознания... предста-вил... терпи..."
Надпись была сделана рукою Никодимова отца, но Никодим надписи не
заметил...
  Темнота быстро надвигалась, и становилось хо-лодно.
  Огонек вывел его на прогалину, все на ту же прога-лину, на которой он был
сегодня уже три раза, к телу Уокера.
  Понятые сидели у костра; лица их ярко освещались огнем, но Никодима в
темноте они не могли заметить. Ступал же он по земле очень тихо.
  Понятые" разговаривали. Младший говорил стар-шему:
  - Что ты думаешь, все эти Ипатьевские испокон веку с нечистой силой
возились. Сам знаешь, она-то сама к таким напрашивается спервоначалу, а
потом свяжутся и так понравится, так понравится - водой не разлить.
  - Полно к ночи-то говорить всякое,- зевнув и крестя рот, ответил второй
понятой.
  - А вот наши видели на покосе прошлым летом, как лобачевский-то
управляющий ее гнал. Она бежит-бежит, присядет, да потом, как заяц, и
сиганет с одно-го маху через поляну.
  - Полно тебе! - сказал опять второй, усовещи-вающим голосом.- Никто, как
Бог один.
  - Перекрещусь - не вру,- заговорил первый, го-рячась. /Но в это время из
мрака перед понятыми выросла фигура Никодима.
  Они вскочили, испуганные, дрожащие. Может быть, им показалось, что это
была душа покойника.
  Но они тут же признали Никодима. Однако появле-ние его их опять и удивило,
и устрашило, должно быть. Они перестали разговаривать.
  Старый понятой потом сказал Никодиму, стоявше-му молча:
  - Не к добру это, барин, что вас все сюда ведет. Нехороша примета.
  - Я заблудился,- ответил Никодим,- и вышел на огонек. Теперь пойду к дому.
Пора спать.
  Он говорил спокойно, немного усталым голосом, но словно ему не было
никакого дела, что здесь рядом лежит труп Уокера.
  - Страшновато,- заметил молодой,- я не пошел бы один. Кто его знает, за
каким кустом стоит. А вдруг схватит.
  - И что ты, Федор, сам на себя страх наводишь,- сказал старый понятой, но
таким голосом, что чув-ствовалось, что он боится еще пуще, чем его
това-рищ.
  - Ничего не страх,- ответил тот излишне бойко и развязно,- а только барину
хороший совет даю.
  При последних словах и у молодого застучали зубы.
  Никодим знал, что ему нужно торопиться домой, но от всех этих слов на
сердце и у него стало жутко. Он стоял и не решался пойти.
  Только сделав очень большое усилие, он шагнул в сторону и скрылся во мраке.
  Дома было весело и уютно. В столовой, при спу-щенных шторах, зажегши всюду
огни, сидели за кипя-щим самоваром Валентин, Евлалия и Алевтина, толь-
ко что приехавшая из города, и господин в черном, по наружности и одеянию
актер.
  - Здравствуйте, Никодим Михайлович,- сказал актер громко. Никодим поглядел
на него со старанием припомнить, где он этого актера уже встречал, еще
совсем недавно.
  - Мы познакомились на днях с вами, в одном имении на празднике,- пояснил
актер. Это был тот самый актер, что походил на Лобачева. Однако Нико-диму
присутствие актера стало уже безразличным.
  Потом пили чай. В середине чаепития актер обра-тился к Никодиму.
  - Я к вам по делу,- сказал он,- не хотите ли вы вступить в мою труппу на
всю зиму?
  Предложение было чрезвычайно неожиданно для Никодима, особенно оно не
связывалось у него со всем тем, чему он был сегодня свидетелем и что сам
делал и думал. Ему стало смешно от сознания всей нелепо-сти предложения.
  Он подумал-подумал и ответил:
  - Как же так? Я никогда не играл. И почему вы обращаетесь ко мне?
  - После того как я встретил вас там, вы не выхо-дили из моей головы.
  - Нет,- сказал Никодим,- так прямо я не могу. Я поеду с вами, посмотрю,
попривыкну и решу впо-следствии. Необходим некоторый опыт.
  А через минуту Никодим уже не мог бы объяснить, почему он так легко
согласился на предложение акте-ра, или что подтолкнуло его на это.

                                  ГЛАВА XXXI

  Происшествие в театре.
  ' Через месяц Никодим уже свыкся с кулисами; он еще ни разу не выступал
перед публикой, но уже разучил две роли в новых драмах и подготавливал
третью, которой окружающие придавали особое зна-чение; в ней же он
собирался и выступить на суд публики.
  Бывает так, что входишь в новое дело и в новое место - и в деле, и в месте
все кажется немного страшным, потому что и то, и другое неизвестно. Но
проходят дни, и человек мало-помалу привыкает. Так же и Никодим, привыкнув
видеть перед собою каждый день и каждый вечер пьяненького, но
добросовестного суфлера, щеголеватого театрального парикмахера с чересчур
нафабренной и слегка подкрашенной эспа-ньолкой, театральных плотников -
одного очень ры-жего, другого очень черного, в грязных бумазейных рубахах,
с постоянно вываливающейся подоплекою;
первого любовника труппы, примадонну и прочих, и прочих, вместе с
оборотною стороной декораций и смешною вблизи бутафорией, стал этому всему
сво-им человеком, зажил одною с ним жизнью...
  В противоположность всем остальным членам труп-пы у Никодима всегда были
деньги; новоявленные товарищи и приятели Никодима это знали и дорожили его
дружбой.
  Он пробовал сначала открещиваться от них, но начал постепенно сдавать,
стал больше думать о своих ролях, чем о себе, и у него выработалось
сносное и простое отношение к товарищам: он привык или не замечать, или
прощать им их грешки.
  Накануне своего первого выступления Никодим сильно волновался, быть может,
сильнее, чем кому-либо доводилось из всей труппы когда-либо. Весь
спектакль накануне дебюта он просидел в первом ряду, внимательно ловя
каждый жест, каждое движе-ние своих товарищей, чтобы в последний раз
поучить-ся: себе он не совсем доверял; ему казалось, что на сцене он будет
чужим человеком и публика это сразу заметит.

  Первое выступление Никодима ознаменовалось не-обыкновенным и ужасным
происшествием. Происше-ствие это было описано в местных газетах (я забыл
сказать, что труппа, в которой участвовал Никодим, играла в одном из
больших поволжских городов), Ьо, во-первых, газетам не позволили
напечатать точное описание события, а во-вторых, даже если бы им и
позволили говорить правду, то редакторы их ни за что не рискнули бы
предать тиснению все те рассказы, которые от очевидцев пошли по городу,-
так как коллеги их из других городов упрекнули бы редакто-ров местных
газет в легковерии, а их органы (вполне серьезные) - в пристрастии к
сплетням, которыми позволительно пробавляться только желтой прессе...
  Публика же, которая гораздо неосмотрительнее ре-дакторов, потому что не
чувствует за собою обязанно-сти давать отчет в своих поступках и словах,
говорила о происшествии, освещая его подробно, и хотя среди публики также
встречались скептики, но они терялись в общей массе, и возражения таких
скептиков выходи-ли негромкими.
  Когда рассказы о происшествии дошли до базарной площади, один старичок,
торговавший книгами и кар-тинами духовно-нравственного содержания и давно
ожидавший светопреставления, сказал: "Не иначе как Антихрист народился" -
и заплакал горькими слеза-ми.
  В газетах же можно было прочесть только прибли-зительно следующее:
  "Вчера, 15 октября, в нашем городском театре/ во время представления новой
пьесы "Приговоренный к казни", о которой подробный отзыв дает специаль-ный
наш сотрудник в театральном отделе, после выхо-да в последнем акте на
сцену мало известного гастро-лера Александровского, выступавшего в нашем
горо-де впервые, среди публики произошла паника, вызван-ная внезапным
появлением огня над авансценой. Появ-ление огня было следствием плохого
устройства топ-ки, как впоследствии выяснилось. Но небрежность эта дороже
всего обошлась публике, которая пострадала и без пожара, во-первых, своими
боками во время давки, а во-вторых, и кошельками, так как, не увидев пьесу
до конца, денег за билеты обратно не получила, несмотря на предъявленные
некоторыми лицами из публики требования.
  Число пострадавших приводится в известность".
  Я обязан изложить происшествие в точности, отки-нув все дошедшие до меня
сплетни и слухи.
  Никодим в тот день с последней репетиции пьесы направился к себе в номер
гостиницы, чтобы отдох-нуть до спектакля и в тишине еще раз обдумать свою
роль.
  На площади у гостиницы его кто-то окликнул. Нико-дим осмотрелся, но не
приметил никого, кто мог бы издать возглас, обращенный к нему. Зато на
другой стороне площади он увидел Феоктиста Селиверстовича Лобачева.
Лобачев шел быстро, нахлобучив каракуле-вую шапку и подняв воротник
пальто; руки он заложил в карманы и под мышкой нес палку; смотрел в землю,
никуда не оборачиваясь. За Феоктистом Селиверстови-чсм шли четыре молодца;
по всему было видно, что они сопровождали Лобачева, но за дальностью
расстояния Никодим не мог рассмотреть их хорошо.
  Увидев Лобачева, Никодим обрадовался (он уже давно скучал по нему и даже
хотел писать Феоктисту Селиверстовичу письмо); обрадовавшись, побежал
че-рез площадь за ним вдогонку, но, когда перебежал на другую сторону,
Лобачев успел свернуть за угол в бли-жайшую улицу. Никодим тоже свернул
туда, но на улице уже ни Лобачева, ни спутников его не увидел. Никодим
подумал тогда, что он обознался.
  Явившись вечером в театр, Никодим перед началом

  спектакля успокоился, и только когда ему уже нужно было идти на сцену -
Основа очень заволновался. Ко-мик Иванов-Деркольский попробовал успокоить
его словами, но из того ничего не вышло, и комик махнул рукой.
  Быть одному на сцене, в полумраке, среди свеши-вающихся серых сукон, перед
совершенно черным и неразличимым залом, как перед пропастью, очень
нелегко. Нужно на то иметь особенную душу и боль-шую веру. Когда Никодим
вышел, зрительный зал жутко молчал.
  Но вера к Никодиму явилась быстро: он твердо провел первые акты и в
третьем получил в награду аплодисменты, еще не очень дружные, но явно
одоб-рительные: очевидно, его игра понравилась.
  Нужно было начинать последний акт. По ходу пье-сы Никодим должен был
появиться на сцене один, перед помостом из досок, приготовленным для
казни. Герой трагедии убежал 'из тюрьмы, но невольно но-чью, пробираясь по
городу, сам пришел на площадь к возведенному для него эшафоту. Измученный,
ду-шевными страданиями, он в ту минуту понял, что единственный исход для
него - смерть и добровольно взошел на помост, чтобы ждать палача. Все это
было натянуто и нелепо, конечно, но так было: актер обя-зан подчиняться
драматургу всецело, иначе взаимодей-ствия между ними не будет.
  Всходя на помост, Никодим скрестил руки на груди (ему казалось, что так
будет лучше всего) и, взойдя, ' лег навзничь, весьма смиренно, чем на
публику произ-вел большое впечатление. В публике пронесся едва различимый
шорох.
  Никодим так бы и пролежал, сколько требовалось, а потом произнес бы
несколько слов. Но только что он лег - мучительная боль, начавшись в
голове у за-тылка, пронизала все его существо до кончиков паль-цев на
ногах и отняла у него язык.
  Двое или трое из публики вдруг крикнули тогда резко и иступленно на весь
зал. Что они крикнули, разобрать было нельзя, но их крик подхватили еще
некоторые, и тут же он перешел^в общий вопль.
  Все, оставив свои места, бросились к выходам, не оглядываясь на сцену.
Многие не знали, в чем дело, но бежали, не разбираясь. Произошла давка.
Несколько человек были раздавлены насмерть, другие изувече-ны, но
большинство только кричало от страха; груды тел, свиваясь, бились в
проходах в темноте, и никто не мог дать огня потому, что ведь это был не
пожар, а совсем особенное.
  Никодим же продолжал лежать неподвижно, и то, отчего люди бежали,
приковывало его к себе. В ту минуту это было для него очень небольшим и
незначи-тельным, тогда он был способен на гораздо боль-шее,- только
огненное отражение его лица и скре-щенных кистей рук, то есть того, что из
его тела было не прикрыто одеждой, появилось и стало в черном воздухе над
авансценой. Отражение лица было непод-вижно, руки не шевелились; глаза же
в огневом сия-нии самого лица не могли светить.
  Через пять минут, уже при зажженном свете, когда смятение немного улеглось
и отражение исчезло в электрическом освещении, несколько человек яви-лись
на авансцену и отнесли молчавшего и неподвиж-ного Никодима к нему в
уборную.
  Лежа в уборной на диванчике, Никодим за стеною слышал разговор двух
актрис: комической старухи Подорезовой и примадонны Грацианской (он их
при-знал по голосам).
  Примадонна говорила:
  - Вы понимаете, что я не деревенская баба, чтобы верить всему, что мне
скажут, но знаете ли, когда мне сказали сейчас об этом, то я невольно
поверила. Он не только может вводить в заблуждение всех своим ви-
дом - он способен создавать двойников по собствен-ной воле и отпускать их
в люди.
  - Что вы, матушка, говорите! - со страхом в го-лосе воскликнула старуха.
  - Если это вы обо мне рассказываете,- закричал Никодим сквозь стенку,- вы
говорите сущую правду. Двойника своего я уже показал одного - с вас
хватит. Но я вам еще и не то покажу. Вот я вас!!!
  И застучал с силой кулаком в стену.
  Дамы взвизгнули в ужасе и выбежали из соседней уборной вон. Одновременно с
ними выбежал и из уборной Никодима театральный парикмахер, приста-вленный
к нему для наблюдения: он перепугался едва ли не больше дам.
  В дверь, оставленную парикмахером открытой на-стежь, вошел вдруг Феоктист
Селиверстович Лобачев. Он был во фраке, с белой розой в петлице и с серым
цилиндром в руках; лицо его сияло радостью.
  - Я вам раньше говорил, что ничего для вас нет лучше, как идти на сцену,-
обратился он к Никоди-му,- смотрите, какого успеха вы достигли при первом
же выступлении.
  - Очень рад вас видеть, Феоктист Селиверсто-вич,- ответил ему Никодим
во/весь голос, в то же время стараясь вспомнить, когда Лобачев давал ему
такой совет. И протянул по направлению к Лобачеву руку, но Феоктист
Селиверстович попятился; покло-нился и вышел вон, держа цилиндр в руке.
  Тут в уборную явились два врача в сопровождении антрепренера и Нескольких
артистов. Врачи отдали распоряжение отвезти Никодима домой в гостиницу, а
сами все время в его присутствии советовались, не . отправить ли его прямо
в больницу.
  Но Никодима свезли все-таки в гостиницу и остави-ли в номере с сиделкой.
Уже успокоившись совершен-но и попросив себе горячего чаю, Никодим подумал:
  "Все это пустяки. А нужно мне съездить в Палестину непременно",- и,
повернувшись на другой бок, почув-ствовал легкую дрему. Засыпая, он
повторял в мыс-лях: "В Палестину, в Палестину".

                                  ГЛАВА ХХХП

  Содомская долина.
  У Никодима понемногу сглаживалось впечатление от прибытия в Яффу, от пути
в Иерусалим, от посеще-ния Гроба Господня и других святых мест. Многое из
увиденного начинало забываться, некоторые частно-сти в воспоминаниях
принимали уже иной вид, чем получили его впервые. Никодим ехал на муле к
Мер-твому морю.
  Дорога подходила к концу, но становилась все угрю-мее и неприветливее:
громоздились камни, раскален-ные солнцем, не видно было птиц, людей,
животных и очень скудно произрастали растения.
  Сопровождавший Никодима слуга-сириец подремы-вал, свесив с мула свои
длинные ноги - настолько длинные, что, когда