кую ямку в земле и сунула
растеньице в пыль. Затем она позвала садовника и приказала ему принести
немного воды и стакан, чтобы прикрыть растение, но когда обернулась -
растения уже не увидела. Куда оно могло пропасть - трудно сказать, но оно
было таким малень-ким, что даже ветерок мог легко унести его.
  - Я потеряла растение,- сказала Ирина Никодиму дрожащим голосом, ей до
слез было жалко растения.
  - Не плачьте,- утешил ее Никодим,- я, быть может, еще найду его.
  И стал искать повсюду: на валу, в канаве, около вала, на площадке. Но
становилось уже довольно темно, и трудно было что-либо отыскать.
  - Догоните китайца,- приказала Ирина,- у него, наверное, есть еще такие
растения.
  Никодим выбежал за вал, поглядел в поле, вышел на дорогу, дошел до
пригорка и посмотрел во все стороны: китайца нигде не было видно.
  - Не знаю, куда он мог так скоро уйти,- сказал Никодим Ирине, вернувшись.

                                  ГЛАВА XXIV

  Неистовый танцор. - Лобачевские фабрикаты.
  После вечернего чая, сидя на крыльце и охватив колени руками, Никодим
рассказывал Ирине о .про-шедшем дне.
  Гости поразъехались, только что за домом просту-чала на мосту коляска
последних, запоздавших. Ночь темнела, и лишь огни из окон дома бросали
малый свет на окружавшие дом деревья и на дорожки сада. Луны не было. В
воздухе, еще теплом, несмотря на восьмое сентября - день Рождества
Богородицы,- не раздавалось уже ничьих голосов, замолкших с уходом лета.
  Никодим говорил о китайце, о неотвязчивом и зага-дочном китайце, когда
вдруг, на половине рассказа, из мрака, знакомый голос произнес:
  - Я люблю Китай: в нем есть что-то родное нам, и я всегда это родственное
чувствовал.
  - Опять вы здесь! - с досадой воскликнул Нико-дим.- Как вам не стыдно
подслушивать?
  Послушник не ответил и не показался из мрака. Но по звуку шагов можно было
догадаться, что он по-спешно и боязливо отошел прочь.
  - Вы сегодня,, кажется, очень устали? - заботли-во спросила Ирина
Никодима.- Вам нужно раньше лечь спать. Я скажу Лариону.
  Когда через полчаса Никодим, распрощавшись со всеми, собирался уже
раздеться и лечь, в дверь к нему постучали.
  Он ответил. Дверь отворилась, и на пороге показа-лась Ирина. Она не вошла
в комнату, но только спросила Никодима раздраженным полушепотом:
  - Скажите, пожалуйста, кого вы привели с собой? Какого послушника - разве
это послушник?
  - Почему же не послушник?
  - Пойдите и посмотрите еще раз, если вы его забыли. Прошу вас.
  - Я тут ни при чем,- равнодушно ответил Нико-дим.
  - Но ведь вы же его привели? - ответила Ирина возмущенно.
  - Я не Мог его отогнать.
  - Никодим! Как вам не стыдно?
  Она говорила так, будто ей было не двадцать три, а шестьдесят три года.
  - Ирина,- ответил Никодим, попадая в ее тон,- мне нисколько не стыдно. Все
на свете делается само по себе и к лучшему.
  - Зачем же вы передразниваете меня,- ответила она обиженно,- что же,
по-вашему, это хорошо и должно быть для меня безразлично?
  За полурастворенным окном на тропинке в это время промелькнуло что-то
темное в белом передни-ке: должно быть, горничная. Сзади за нею кто-то
пробежал, и через минуту за кустами раздался визг и смех двоих людей.
Пробежавший сзади был несом-ненно послушник.
  Ирина с досадой захлопнула дверь, сказав Никоди-му: "Спокойной ночи",- и
ушла, явно рассерженная и возмущенная.
  "Действительно неприятно,- подумал Никодим, оставшись один,- как это я не
мог отделаться от него? Привести такое чучело к своим друзьям и знако-мым
- прямо неприлично.
  Он, мучаясь этим, еще долго не мог заснуть".
  А Ирине не спалось. Постель казалась ей жаркой и неуютной, и все чудилось,
что по комнатам кто-то ходит. Зажегши свечу и накинув на себя платье,
Ири-на с огнем вышла из спальни, чтобы осмотреть дом. Проходя мимо зала,
она услышала там шорох и загля-нула в зал.
  При слабом свете свечи, потерявшемся в огромной, высокой с антресолями
комнате, Ирина увидела перед собой фантастическое существо. Полуголый
человек, одетый с красные шаровары, которые только и выде-лялись своим
цветом в полумраке, в курточку-безру-кавку и в темной чалме со
свешивающимся концом, неистово, но бесшумно выплясывал по залу совсем
особенный танец. /
В его танце не было легкости или того, что привыч-но называют грацией, но
тем не менее танец зажигал, подчинял себе, и Ирина сама не заметила, как
она, в лад танцу, начала слегка покачиваться.
  Танцор откидывал назад туловище и выставлял впе-ред то одну, то другую
ногу, сгибая их в колене, а голову запрокидывал и руки свешивал бессильно
позади туловища, с каждым шагом корпус его подки-дывался и вздрагивал; так
он шел быстро и доходил до стены зала; затем пятился назад уже медленнее,
пере-гибая туловище вперед и руки опять свесив, пятки же высоко
подбрасывая в воздух; иногда он хлопал в ла-доши, но беззвучно; чалма на
его голове тряслась, и свешивающийся конец ее развевался в воздухе.
  Ирину танцор сперва не заметил, но когда она, смертельно перепуганная,
бросилась к себе в комнату и вместо того, чтобы скрыться прежним путем, по
коридору, побежала через залу - он увидел ее и, не прерывая танца,
стремительно пошел прямо на нее и загнал ее в угол. Ирина, пятясь в
страхе, оказалась припертой к стене.
  Танцор теперь уже поднял руки; стоя перед Ириной и перепрыгивая с одной
ноги на другую, он поочеред-но тыкал в воздух указательными пальцами и в
такт этому пел.
  Кнт-Кнт-Кнт-Китай, Превосходный край! Что ни шаг - масса благ, Всюду
чудеса!
  Словом, как в известной оперетке. Но оттого это было и жутко и смешно
вместе - и вдруг он стреми-тельно схватил Ирину за руки. Она вскрикнула и
уро-нила свечу - свеча потухла, и в тот же миг Ирина почувствовала губы
танцора на своей шее, и у нее мелькнула мысль, что танцор укусит ее, но
она ощути-ла только мерзкий и липкий поцелуй, обжегший ее с головы до ног
всю. Танцор вдруг также стремитель-но отскочил и выбежал из зала.
  Ирина, дрожа от страха, на полу отыскала спички и зажгла свечу. Еле
ступая, будто ушибленными нога-
ми, пошла она из зала и на пороге запнулась за грязные сапоги с
изломанными носками; сверху их прикрывала черная ряса, но Ирина побоялась
тронуть это. С трудом добралась она до своей спальни и до утра не могла
заснуть, но никого не позвала и никому ничего не сказала. Она считала, что
рассказать об этом можно будет только Никодиму, и потому ждала утра.
  Никодим, быть может, в ту же минуту, когда Ирина выбежала из зала,
проснулся, и первое чувство, кото-рое охватило его - было чувство
неловкости и рас-каяния за все сделанное. Ему казалось, что Ирина завтра
предложит ему оставить ее дом навсегда, зака-зав в него вход.
  Никодим сел в постели и отер со лба холодный пот. Он вместе боялся, что
послушник теперь ни за что его не оставит и будет везде преследовать.
  Одновременно он вспомнил Уокера. Подумал, что Уокер теперь должен уже быть
в Петербурге и что следует, не откладывая, ехать туда, чтобы уличить или
Лобачева или самого Уокера во лжи и отобрать у них записку господина ^.
  Он вспомнил еще отца Дамиана и подумал, сколь он глупо приступал к старцу;
затем встал, оделся, собрал свои немногочисленные вещи, сел к столу и с
торже-ством представил себе, как обозлится послушник, ко-гда не найдет его
завтра здесь. Стоит уйти только сию же минуту.
  Никодим написал Ирине записку: "Извините, что я уезжаю совсем
по-особенному: я вспомнил, что мне необходимо как можно скорее повидать
одного из моих знакомых. Каждый час дорог - приходится уйти среди ночи. Я
скоро буду обратно, через несколько дней заеду к вам. Никодим".
  После этого, пересмотрев еще раз свои вещи, он открыл окно и выскочил на
дорожку сада.
  ...Утром он вышел к станции. Она приходилась около большого торгового
села, расположенного при судоходной реке, заставленной баржами с хлебом и
другими товарами. В селе были две церкви - камен-ная и деревянная, или
новая и старая, как их называли, много лавок и два или три трактира. До
поезда было довольно долго. Никодим посидел на станции, но утренняя
свежесть давала себя чувствовать, и он по-шел в открывшийся трактир.
  Людей, сидевших в трактире за столиками и пивших чай, кто с ситным, кто с
баранками, было немного числом, но они были разнообразны: в темном углу
перешептывались две загорелые черноволосые бабы, снявшие платки и
остававшиеся только в повойниках:
  одна в зеленом, другая в красном; посередине большой комнаты сидело пять
или шесть извозчиков в одних жилетках, вполголоса разговаривавших и
усиленно дувших на блюдечки...
  Сам трактирщик за стойкой перетирал стаканы, ради чистоты, но окна
трактира были грязны, с пото-ками пыли на них от дождя и с радужными
пятнами, а углы комнат пауки сплошь заткали паутиной.
  Двое половых сидели рядком у стены и подремыва-ли. Когда Никодим вошел в
трактир - все сидевшие в комнате обернулись к нему и пристально посмотрели
на него, но он проскользнул в меньшую комнату и уселся там в уголок.
  Потребовав чаю, Никодим заметил на окне не-сколько номеров затрепанного
журнала. Журнал этот все знают, и где его не встретишь - это был
"Ого-нек". :
  Никодим скоро пересмотрел все рисунки и перечи-тал все рассказы и
стихотворения. Чай был тоже допит. Никодим взглянул на часы: до поезда
остава-лось не так долго, но все же идти из тепла на холод-ную, открытую
ветру платформу не хотелось, и мож-но было еще подождать. Никодим, чтобы
убить вре-

  мя, стал читать объявления в журнале. Почти первое, что ему попалось на
глаза, было:
  ВЕСЬМА ИНТЕРЕСНО ДЛЯ МУЖЧИН.
  Каталог разнообразных и действительно интерес-ных и полезных предметов
собственной фабрики вы* сылается всем желающим в закрытом конверте за 2
семикопеечиые марки. Спешите сообщить ваши адреса: Ф. С. Лобачеву.
С.-Петербург, Пушкинская ул., д ј -, кр. ј -.
  По бокам объявления были изображены длинноно-гие молодые люди в шляпах,
высоких воротничках и белых манжетах.
  - Черт знает, что такое! - выругался Никодим, от всего сердца и так
громко, что все сидевшие в трак-тире невольно к нему обернулись.
  Бросив деньги на стол, Никодим поспешно вышел:
  он не терпел, когда любопытство людей обращалось на него.
  "Положительно нужно побить Лобачева; я не в со-стоянии более переносить
все это", - подумал Нико-дим уже на улице.
  Глава XXV Второе объяснение с Лобановым.
  У станции Никодим уже явно весь переменился:
  лицо его, до того хмурое, прояснилось; спина, сгор-бившаяся за последнюю
неделю, опять выпрямилась, на душе стало просто и приветливо: намерение
побить Лобачева отпало само собою и теперь хотелось только поговорить с
ним настойчиво и строго. Никодим по-следнее время не сомневался
относительно местонахо-ждения записки господина '\У - он был убежден, что
записка в руках Лобачева, а не у Уокера.
  Дверь в квартиру Лобачева в городе утром 10 сен-тября ему отворил тот же
самый слуга, что и в прош-лый раз. Ничего ему не говоря, Никодим прошел
прямо в кабинет к Лобачеву.
  Лобачев сидел за письменным столом, боком к две-ри, из которой Никодим
показался, и, хотя он слы-шал, что в комнату вошли - не повернул лица, и
пер-вое время Никодим только и заметил его профиль.
  Никодим в ту же минуту отлично вспомнил, где он этот профиль однажды уже
видел - утром, когда после выслеживания чудовищ он возвращался с
Тру-бадуром домой и его нагнал ехавший над обрывом экипаж - в экипаже
сидел господин несомненно с этим профилем.
  - А-а! - сказал Никодим себе почти вслух, но Лобачев этого не заметил,
хотя уже обернулся к Ни-кодиму.
  - Здравствуйте,- приветствовал его Лобачев, сме-тая рукой со стола разный
сор прямо на пол,- я знал, что вы сегодня ко мне придете. Садитесь.
  "Лжет, что знал", - подумал Никодим, но -пригла-шению сесть повиновался и,
подавшись к стенке, присел на стул, выставив вперед руки и положив кисти
их на колени, шляпу же свою придерживая двумя пальцами.
  - Здравствуйте, Феоктист Селиверстович,- ска-зал Никодим, немного подождав
(он тогда нарочно сделал так),- скажите мне, пожалуйста, не намерен ли
сегодня у вас быть господин Уокер?
  - Нет, не намерен,- ответил Лобачев совсем про-сто,- а, впрочем, не знаю,
он является и непрошен-ным и без предупреждения.
  - Феоктист Селиверстович! - сказал Никодим, придавая своему лицу
определенное выражение непре-клонности.- Я не стал бы вас беспокоить;
поверьте, у меня нет никакой охоты посещать вас не только так часто, как я
посещаю последнее время, но и вообще;
однако кой-какие вопросы заставляют меня вас беспо-коить.

  Лобачев отрывисто спросил:
  - Какие же это вопросы? Говорите.
  - Да вот, например, о записочке. Записочка-то у вас, а не у господина
Уокера,- заявил Никодим очень утвердительно, думая этой утвердительностью
поразить Лобачева и тем самым поймать его, и доба-вил: - В прошлый раз вы
мне просто-напросто солга-ли.
  - Это вам Уокер сказал на вокзале - я знаю,- ответил Лобачев, нисколько не
поражаясь.
  - Откуда вы знаете? - удивился Никодим и даже привстал на стуле.
  - Откуда? Сам Уокер мне сказал. Вы же, молодой человек, не знаете, как
люди живут, а они живут по-разному. Может быть, Уокер ко мне сегодня
прихо-дил, я его хорошенько приструнил, да и давай спраши-вать: где ты
такой-сякой был, что поделывал? Ну он, приструненный, то все мне
чистосердечно и рас-сказал.
  Никодим совсем растерялся: он никак не мог уяс-нить себе происшедшего.
  - Он больше того мне сказал,- продолжал Лоба-чев,- он мне до тонкости все
передал, и как сам меня на вокзале обозвал, и еще как с собою сравнивал.
  Никодим почувствовал, что ведется тонкая игра, что главный козырь его уже
бит и что, пожалуй, ему у такого игрока, как Лобачев, не отыграться.
  - Ловко! - произнес он вслух, действительно же-лая похвалить Лобачева.
  - Ничего не ловко - весьма обыкновенно,- отве-тил Лобачев, вставая из-за
стола и переходя на другой конец комнаты, к диванчику. Он догадался, что
Нико-дим скрыл под своим восклицанием.
  - Записку тогда спрятал Уокер, и я вам не сол-гал,- продолжал Лобачев,-
где она теперь - другое дело, а я вам в тот раз указал правильно, и, если
вы не сумели отобрать ее от Уокера - сами виноваты.
  - Все, что я слышу от вас и от Уокера - только глумление надо мною,-
сказал Никодим.
  - Как хотите считайте,- ответил, Лобачев. Никодим очень-чувствовал всю
безнадежность свое-го положения, но не хотел сдаваться. Упорство в нем
загорелось, и в ту минуту он действительно мог убить Лобачева, как обещал
когда-то.
  - Господин Лобачев, вы-знали мою мать? - спро-сил Никодим с твердостью и
сильнейшей настойчиво-стью.
  Лобачев подумал с полминуты и ответил, но так, что Никодим сразу
почувствовал лживость ответа.
  - Нет, к сожалению, не знал, но много слышал о ней хорошего.
  Что Никодим понял ложь - почувствовал и сам Лобачев.
  - Вы лжете опять,- сказал Никодим хладнокров-но, но еще с большей силой,-
лжецом по глупости или глупцом просто я вас считать не могу - скажите мне,
зачем вы лжете?
  - Как хотите считайте,- повторил Лобачев, но теперь уже он счел себя
проигрывающим и вдруг как будто загорелся от боязни быть побежденным в
этой игре.
  Он вскочил и прошелся по комнате. Наступило неловкое молчание.
  - Никодим Михайлович! Никодим Михайлович! - повторил Лобачев дважды,
слегка задрожавшим голо-сом и уселся опять на диван.
  Никодим поглядел на него, ожидая продолжения. Но Лобачев молчал и только
вдруг заулыбался-заулы-бался чрезвычайно доброй улыбкой, совсем
по-стари-ковски, морщинки от его глаз разбежались в обе стороны. Никодим
эту улыбку заметил, но не поверил своим глазам.
  "Играете, все то же",- подумал он.
  - Никодим Михайлович, будьте моим другом,- сказал наконец Лобачев.
  Никодим опять от неожиданности привстал со сту-ла.
  - Не удивляйтесь,- успокоил его Лобачев,- вы-то меня не знаете, а я вас
знаю. Кроме того я вас люблю.
  Никодим попятился: он почувствовал, что лучше уйти, но вспомнил о записке,
и необходимость остать-ся превозмогла первое чувство.
  - Кроме того я перед вами глубоко виноват,- заговорил опять Лобачев,-
записка у меня - теперь:
  раньше она была у другого лица; вы не волнуйтесь: вы скоро ее получите,^
пока погодите, вам ведь известно только то, что в записке стоит, а то, что
таится в ее словах и за ними,- для вас остается закрытым. И я должен вам
кое-что пояснить.
  Голос Лобачева в начале речи опять дрогнул и за-тем зазвучал вдруг
особенно глубоко и задушевно. Кроме того вместе со словами из груди
говорившего что-то запело (этого Никодим не мог не заметить) - сначала как
флейта, а затем подобно медной трубе.
  - Что, что с вами? - спросил Никодим удивленно. Феоктист Селиверстович
застыдился вдруг, будто его поймали на чем-то нехорошем, и смущенно
при-нялся мять концы носового платка.
  - Не обращайте внимания,- произнес Лобачев, наконец, через силу,- иногда у
меня все меняется. К сожалению, я не могу вам рассказать полностью, что
хочу и что следовало бы! Мне очень трудно, вы не поверите; вам покажется,
что Лобачев - дерзкий и наглый человек, не привыкший где бы то ни было и
когда бы то ни было стесняться - и вдруг смущен, мнется, будто красная
девушка - что в этом несооб-разность. Но я вот мучаюсь, я смущен, я
виноватым себя чувствую не только перед вами, но и перед всею вашей семьей.
  Лобачев опять сел к столу, охватив голову руками. Теперь уже Никодим стал
ходить по комнате. Он не мог понять, что с Лобачевым: к Лобачеву все то,
что он сейчас проделал и сказал, решительно не шло.
  Никодим очутился у двери, остановился и опять взглянул на Лобачева.
Лобачев сидел уже в иной позе, слегка склонившись над письменным столом;
левою рукой он подпирал подбородок... Лицо же выражало глубочайшее,
нечеловеческое страдание, но вместе с тем стало и неузнаваемым: тонкие
ноздри горбатого носа раздувались и вздрагивали; скулы, лоб и подборо-док
в окружении черных, вьющихся волос запечатле-вались огромною силой,
крепостью и вместе телесной свежестью, казалось, неспособной когда-либо
увянуть;
глаз не было видно; перед Никодимом чертился толь-ко профиль Лобачева, но
эти, и невидимые, глаза струили такой свет, что его нельзя было не
заметить:
  подобным огнем горят редкостные черные алмазы;
складка ярко-алых и тонких губ Феоктиста Селивер-стовича ложилась
мужественнейшим очертанием.
  Никодим глядел-глядел и терялся все более и более;
потом сел совсем смирно у двери, боясь пошевельнуть-ся, чтобы не
обеспокоить Лобачева. У него уже не было никаких вопросов к Феоктисту
Селиверстови-чу - только на мгновенье мелькнуло в голове сравне-ние Уокера
с Лобачевым, о котором Лобачев недавно упоминал, и Никодим даже чуть не
вскрикнул: "Да как Уокер смел говорить подобное", но удержался и зажал
себе рот рукой.
  Лобачев медленно повернул голову в сторону Нико-дима и так просидел
довольно долго; если бы не этот изумительный свет, исходивший из его глаз,
можно было бы подумать, что он любуется впечатлением, произведенным на
Никодима. Просидев минут пять, Лобачев так же медленно поднялся и, положив
руки на спинку кресла, стал неподвижно.
  Никодим тогда ничего не видел, кроме Лобачева;
у него вертелось на языке слово "горящее, горя-щее" - он так хотел
объяснить великолепие Лобаче-ва: оно действительно поглощало все вокруг
себя, всю обстановку, преображало ее, подчиняло себе; уже не было
неприглядной комнаты, мусора, разбросанного на полу и на столах - все
стало нужным, неизбеж-ным, и все только служило этому лицу - Лобачеву, и
везде во всем был он - Лобачев.
  - Что мне делать! - простонал Никодим, хватаясь руками за голову.
  Лобачев любезно протянул ему руку и пересадил Никодима со стула в кресло.
  - Не беспокойтесь,- сказал он Никодиму,- и простите меня. Я - плохой
человек, но изо всех сил стараюсь стать лучше. Вот теперь... ах нет! Не
сочти-те за гордость: я не рисовался перед вами, но я не всегда умею
придерживать ту маску, которую на себя надеваю. 'Я распустил себя, я
позволил себе быть добрым.
  - Что вы, что вы! - прошептал Н