вы делаете? - спросил Ни-кодим удивленно.
  - Незваных гостей жду,- ответил старик.
  - Да нет; я спрашиваю, что вы с халатом делаете?
  - Что ж! халату все равно срок вышел: завтра десять лет как его ношу -
нужно же что-нибудь с ним сделать. Юбилейное торжество в своем роде и тому
подобное... Садитесь - постоите где-нибудь в другом месте, а у меня больше
сидят.
  И отставил чернила, а кисточку бросил в мусорную корзину.
  - Я с делом, Яков Савельич,- сказал Никодим, усаживаясь поудобнее в
глубокое полосатое кресло.
  - С делом? - удивленно переспросил старик.- С каких же это пор у вас дела
завелись? Вот уж не думал не гадал. Какие там могут быть дела? Летал
петушок по поднебесью, клевал петушок зернышки:
  небеса-то голубые, глубокие; зернышки-то жемчуж-ные, гребешок у петушка
золотой. Не ожидал я от вас этого, Никодим Михайлович,- заключил старик
уко-ризненно.
  Никодим сразу пожалел, что обратился к Якову Савельичу: манера старика
разговаривать была ему хорошо известна, а все-таки чувство обиды от
неожи-данной неприятной встречи подсказывало ему встать и уйти под
благовидным предлогом.
  Но неловкое молчание прервал Яков Савельич:
  - Как матушка ваша поживает? - спросил он.
  - Никак! - отрезал Никодим.
  - То есть почему никак? - с тревогой в голосе переспросил старик.
  Глухим голосом Никодим сказал:
  - Мама исчезла четыре дня тому назад, ночью. Мы не знаем, куда. Я пришел к
вам, Яков Савельич, спросить, что нам делать?
  Старик в заметном волнении огладил свои седые волосы и поправил очки.
Затем вынул фуляровый платок, провел им ото лба по бритому своему лицу, по
отставшей нижней губе и вскинул голову.
  - Однако, как же это вышло? - спросил он.
  Никодим принялся рассказывать. Сначала рассказ его был сбивчив, но затем
он поуспокоился и передал Якову Савельичу со всеми подробностями о
подслу-шанных им на огороде словах матери, и о двух убитых монахах, и о
чудовищах, и о том, как он, кажется, видел мать над обрывом в коляске
незнакомца и как выслеживал чудовищ.
  Окончив рассказ, Никодим встал и подошел вплот-ную к старику, ожидая
ответа.
  Яков Савельич сидел и думал долго. Потом тоже встал и спросил:
  - А зачем вы ходили за этими чудовищами?
  - Да как же? Может быть, они знают что-либо о матери? Даже, наверное,
знают. Старик рассердился.
  - Глупости! - заявил он решительно.- Зачем им могла понадобиться ваша
мать. Вы совсем не подума-ли, о чем нужно было подумать, и не там искали,
где нужно. Вот тоже Шерлок Холмс нашелся.
  И, помолчав, добавил:
  - Мне самому не под силу сейчас искать - стар стал и болею все. Но дорого
я дал бы тому, Никодим Михайлович, кто поискал бы и сумел указать, как и
почему все здесь произошло. Дорого. Помнил бы тот старика всю жизнь.
  - Дайте совет, Яков Савельич.
  - Совет дать трудно. Ключик нужно найти. Конеч-но, об этом ключике мы
могли бы подумать и здесь, не выходя из моего кабинета, да боюсь попасть
на ложный путь. Нет уж, лучше поезжайте обратно и дома подумайте. Да вот,
кстати: смотрели ли вы переписку вашей матери? порылись ли в ее комнатах?
  - Что вы, Яков Савельич! Это же неудобно.
  - Какое там неудобно! Если вы сами не смеете - я вам разрешаю и даже
приказываю. Я на себя беру ответственность за это.
  Никодим посмотрел на него с изумлением, но ста-рик перешел вдруг на мягкий
просительный тон:
  - Какой вы странный. Ведь вам должны быть лучше известны последние годы
жизни вашей матуш-ки. Я не видел ее уже десять лет. А положение такое, что
все должно быть использовано без смущения. Поезжайте и ищите. Если ничего
не найдете - воз-вращайтесь, и мы еще посоветуемся.
  Думая о том, где мать хранила свои ключи и не унесла ли она их с собою,
Никодим пожал на проща-нье руку Якова Савельича, и рука его в ту минуту
показалась Никодиму особенно теплой и дружеской.
  Старик проводил гостя до крылечка, а Вавила даже за калитку, оберегая его
от собак, которых у Якова Савельича было много и все злые. После он
остано-вился на мосточках и глядел Никодиму вслед из-под ладони долго,
пока гость не скрылся из вида.
  ...В полупустом вагоне только изредка проплывали тонкие струйки сизого
папиросного дыма: соседи по вагону (их было лишь двое) курили. Вперебой
жужжа-ли запертые в вагоне три синие большие мухи, кото-рым совершенно
неожиданно для них пришлось совер-, шить такое далекое путешествие из
столицы в лесную глушь. Перед глазами надоедливо оставался полоса-тый
чехол дивана. Глаза от жары и духоты слипались. И постепенно, сквозь
полузакрытые веки, полосы на чехле стали вытягиваться, красные превращаясь
в стволы деревьев, а белые в сквозящее между ними и уходящее в даль
воздушное пространство. И вот видит Никодим себя в сосновом лесу: желтая
песчаная дорожка пролегает среди высоких, стройных, густо растущих сосен,
иногда сквозь красные их стволы проглянет небо, и чисты стволы снизу, как
свечи, а где-то высоко-высоко зеленеют верхушки.
  На дорожке показывается женская фигура. Да ведь это же его мать: на ней та
же самая шаль, в которой он видел ее последний раз, перед исчезновением.
Мать смотрит вперед и идет не спеша прямо, но мимо него. "Мама, мама!" -
хочет закричать он, но слова оста-ются в горле. И вдруг она исчезает
быстро за поворо-том. На дорожке же показывается другая - незнако-мая
женщина - молодая, высокая, златоволосая, с тончайшими чертами лица и с
гордо поднятой голо-вой. Она идет так же медленно, глаза ее опущены - он
их не видит. И на ней такая же шаль, как была на матери, а за нею в
нескольких шагах бежит девочка, трехлетняя - не более - с распущенными
волосами, будто очень похожая на эту женщину и кричит:
  2. "Юность" ј 9
"Мама, мама". И удивительно ему, что она кричит те самые слова, которые он
хотел крикнуть и не мог. Мгновенный сон уходит. Опять только полосатый
че-хол на диване и не голубеющий воздух, а синеватый папиросный дым. И уже
станция - нужно выходить. Никодим протирает уставшие глаза.

                                  ГЛАВА VIII

  Появление отца.- Благородный олень.
  Перед самым приходом поезда на станцию проплы-ла над ней туча и теплый
дождь полил землю...
  Отъезжая от станции, Никодим увидел рядом с до-рогой на прибитой дождем
пыльной обочине чью-то знакомую фигуру и через минуту догадался, что это
его отец. Должно быть, он приехал с тем же поездом, но Никодим задержался
на станции, а старик уже успел отойти от платформы и теперь, глядя в
землю, отмеривал неспешные, но споркие шаги, опираясь на свою суковатую
палку из вересины. Круглую шляпу он держал в руках, а лысина старика
светилась на солнце, и кудреватые волосы его, седые и неподстри-женные,
слегка развевались по ветру. За плечами он нес дорожную ношу - кожаную
суму. Все его обли-чье было будто бы дальнего Божьего странника.
  "Нагони-ка того старичка",- сказал Никодим Се-мену. Кучер подхлестнул
лошадей, и через минуту они поравнялись. "Папа,- воскликнул Никодим,-
садись, подвезу - ведь, наверное, к нам!" Старик обернулся, прищурил свои
лучистые светло-серые глаза и отве-тил: "Ах, здравствуй! Да - к вам,
собственно, и не к вам. Ну так и быть - подвези". Никодим потеснил-ся, и
старик уселся рядком, положив свою ношу в ноги.
  Семен не знал старого барина и сначала так и ду-мал, что это Божий
странник, а потом от недоумения принялся подхлестывать лошадей. На
выбоинах доро-ги сильно встряхивало, и ободья колес .стучали по камням.
Поэтому Никодим и Михаил Онуфриевич не начинали разговора. Только Никодима
не оставляла мысль, что, если отец ничего не сказал о матери, то значит, у
него она не была, как Никодим предполагал раньше, и об исчезновении ее
отец не мог знать. Уже подъезжая к дому, Никодим спросил:
  - А ты знаешь, что мама исчезла куда-то? Целых пять дней прошло.
  - Откуда же мне знать? Я прямо сюда приехал, никого еще не видал, и не
писали мне.
  С этими словами Михаил Онуфриевич опять взгля-нул на Никодима, прищуря
глаза. Голос его звучал спокойно. Никодиму стало обидно от этого
спокой-ствия - он понял, что отцу исчезновение матери без-различно, и
решил больше не говорить о ней. "Даже, пожалуй, ему приятнее,- подумал
он.- Теперь он может являться прямо к нам в дом, а не назначать свиданий
на стороне, как было, пока мама жила с нами".
  Отец не мог не уловить этой обиды и, очевидно желая отвести сына от мысли
о ней, спросил:
  - Что же, есть у вас теперь грибы?
  - Не знаю. Да кажется, рано им еще быть.
  - Нет. Когда я уезжал из дому, у нас грибы уже были. Может быть, сходим
завтра, посмотрим?
  - Сходим. Посмотрим,- согласился Никодим. Приехав домой, Никодим шепнул
Евлалии и Вален-тину, что он уже спрашивал отца о матери. И ни Евлалия, ни
Валентин за весь вечер не обмолвились о ней и словом.
  Засыпая той ночью, Никодим решил встать утром часов в пять. Когда он
проснулся - часовая стрелка действительно стояла на пяти. Отец был уже на
ногах, и Никодим сверху слышал, как он спрашивает у при-

  слуги корзинку. Кто-то отправился за корзинкой на погреб.
  Живо умывшись и одевшись, Никодим спустился вниз, поздоровался с отцом, и
они пошли.
  Ночью была сильная и холодная роса. Вода, как от дождя, каплями стекала с
деревьев и кустов. После такой росы по низким местам нечего и ждать
грибов. Никодим сказал об этом отцу - тот уже согласился было и,
повернувшись к дому, остановился, сообра-жая, стоит ли идти или нет. Но
Никодим не о грибах думал - у него были другие намерения. "Полно,-
возразил он отцу на его раздумье,- если внизу нет, пойдем куда-либо на
горку",- и указал при этом вправо: там, в нескольких верстах от берега,
высилась гора, покрытая старым лесом, синеющая издали,- где, между прочим,
Никодим за все прежние года не удосужился когда-либо побывать.
  Они тронулись прямо через кусты и, поколесив порядком, вышли на песчаную
тропинку: по их расче-там, тропинка эта должна была вести на гору. Они не
ошиблись: место становилось все выше и выше, а лес красивее и красивее.
Через час пути они поднялись на самую гору, и чувство восторга вдруг
охватило Нико-дима. И было отчего явиться восторгу: открывшийся ландшафт
был редко прекрасен. Старые сосны и оси-ны - могучие, узловатые,- росли
там не часто, но необыкновенно величественно... Высокие кусты
папо-ротников на оголенной земле, затеняя ее своими вее-рами, росли купами
по обеим сторонам тропинки, то приближаясь к ней, то убегая в глубь леса.
Влево от тропы древний исчезнувший поток, унесший ныне все свои воды
неведомо куда, под обнаженными, пере-плетающимися красноватыми корнями
четырехсот-летних сосен промыл в земле отверстие. Земля повис-ла над ним,
удерживаясь на корнях - будто ворота открывались на восток, к солнцу... А
воздух в лощине струился смолистый, голубоватый и словно холодный.
  Никодим остановился, подавленный открывшимся, неподвижный. На старика все
это, видимо, произвело мало впечатления (и должно быть, он бывал в этом
месте и раньше): он принялся излагать какие-то свои хозяйские соображения.
  Никодим, однако, плохо его слушал и не отвечал ему.
  "Лисья нора",- вдруг сказал Михаил Онуфриевич радостным голосом. Никодим
обернулся к нему. Ста-рик своею палкой раскапывал подземный ход. "А
поискать, так наверное, и другой ход найдется",- добавил он. Никодим
сделал два шага по направлению к отцу и, оглядываясь, заметил еще два хода
рядом, хорошо укрытые кустами папоротника. "Это не лисья нора",- возразил
он, подумав затем: "Палку бы длин-ную",- и стал искать ее глазами. Но
когда глаза его обратились опять к промоине, то он увидел там нечто уже
совсем необыкновенное: на выступе промоины, в густой траве лежал мертвый
благородный олень, полуопрокинутый на спину - вскинутая пара ног его была
согнута в коленях; он, видимо, упал сверху, так как один кудрявый рог его,
покрытый бархатистой шерстью, совсем не страшный, а ласковый, зарылся в
землю.
  Олени в тех краях нс водились: это был редчайший гость, никем там не
виданный. "Смотри, смотри!" - закричал Никодим отцу, но отец уже сам
заметил оленя и пристально рассматривал его из-под руки. Никодим, нс думая
о том, что делает, живо спустился в промоину, цепляясь руками и ногами, по
краю обры-ва и быстро-быстро пополз к оленю. Путешествие его продолжалось
недолго - один камень подался под его тяжестью и он сорвался. Упав вниз.
Никодим ушибся больно и не мог срачу подняться. Выбраться же назад,
наверх, было невозможно: добираться к оленю снова по голому обрыву - тоже.
"Ишь ты,- сказал отец,

  наклоняясь над обрывом,- погоди, я тебе что-нибудь кину, и выберешься".
  Но кинуть было нечего.
  "Иди лучше дальше за грибами,- посоветовал Ни-кодим,- а я стороной выйду,
все равно у меня нога распухла". Старик постоял немного, но потом
послу-шался и пошел в глубь леса, а Никодим, прихрамывая, стал спускаться
по промоине ниже, все раздумывая:
  "Откуда взялся олень?" - и не находя ответа. Вскоре он выбрался на
знакомую дорогу и, подходя к дому, решил завтра или послезавтра, как
только опухоль на ноге опадет, непременно добраться к оленю. Этому не
суждено было исполниться: на другой день Никодим был вовлечен в длинный
ряд событий, о которых подробно рассказывается со следующей главы.
  ГЛАВА IX О десяти шкафах.
  На другой день утром, когда Никодим лежал еще в постели, в комнату его
полуоткрылась дверь, в щель просунулась рука лакея и положила письмо на
столик у входа.
  Почерк на конверте был знакомый - одного из лучших друзей Никодима. Жил
этот друг на Кавказе, и встречались они редко, но каждое свидание с ним и
каждое письмо от него были для Никодима большой радостью.
  Почта проштемпелевала конверт в Москве, но где письмо было написано -
Никодим не понял. В письме кратко говорилось, что друг Никодимов
остановился "здесь" (это и значило, вероятно, Москву) лишь про-ездом и
через два дня будет в Петербурге, очень хочет видеть Никодима, между
прочим, по делу, и просит его хотя бы на день приехать в город.
  Никодим собрался и поехал в тот же день к ночи (более удобного поезда не
было). Дорогой он думал, что, приехав, застанет, вероятно, друга уже на их
городской квартире. Однако вместо друга его ждало второе письмо.
  В этом письме говорилось, что по непредвиденным обстоятельствам друг его
мог пробыть в Петербурге лишь полчаса и то на Николаевском вокзале, от
поез-да до поезда; теперь же возвращается в Москву, но надеется видеть
Никодима скоро - пока же целует заочно и желает всего доброго.
  С чувством досады держа прочитанное письмо в ру-ках и думая: "Вот
совершенно напрасно проехался",- остановился Никодим в передней. Уже решил
он, не теряя времени, выехать в тот же день обратно, но свертывая письмо,
заметил, что в конверт вложена еще записочка, вынул ее и прочел. Она была
написана также рукою друга, но почему-то осталась неподпи-санной ("по
рассеянности", как он подумал)."Милый. Дело, о котором я писал тебе,
собираясь просить в нем твоего содействия, я откладываю по тем же
непредви-денным обстоятельствам, которые помешали мне остаться в городе
нужное время. Но к делу этому я вернусь и твоего содействия в нем еще
попрошу, как только буду опять здесь. Пока же прошу тебя о дру-гом: есть у
меня в Царском Селе у знакомого (в скобках следовал адрес) на сохранение
шкафик - знакомый держать его у себя больше не может - будь любезен взять
его к себе теперь же. В шкафике этом ты найдешь наглухо упакованный и
перевязанный де-ревянный ящик - почтовую посылку. Адрес на ящике написан -
какой-то московской экспедиторской кон-торы (не помню какой), отошли
посылку по этому адресу, а шкафик подержи у себя".
  Никодим взглянул на часы: был пока только девя-тый час утра; все еще можно
было сделать в тот же день и выехать вечером в имение. Но ехать в Царское
самому ему не захотелось, он позвал человека, оста-вавшегося на лето при
квартире, растолковал ему все, что было нужно, и отправил его туда. Сам же
пошел на острова, побродил там часов до двух, позавтракал в ресторане,
посетил в городе знакомых и только к шести часам вернулся домой.
  Лакей уже ждал Никодима и встретил его с видом смущенным, как будто
собираясь что-то спросить и не решаясь. Някодим это понял и сам спросил
его, в чем дело.
  - Дело, барин, такое,- ответил лакей,- что вы мне сказали про один шкафик,
а их там оказалось целых десять.
  - Но ты все-таки их привез?
  - Да я уж решился. Нанял двух ломовых и отпра-вил их сюда. Скоро бы должны
подъехать.
  - Ну, а хозяин-то квартиры что-нибудь сказал?
  - Хозяин-то все ворчали что-то и просили забрать их поскорее, мол, всю
квартиру загромоздили.
  - Странно. Ну, подождем ломовиков... А ключи от шкафов у тебя?
  - У меня, барин. Вот, извольте. Чудные ключи - все на один замок.
  И с этими словами лакей подал связку в десяток ключей. Действительно, это
были странные ключи - огромные, ржавые и все до одного совершенно схожие
между собой.
  Еще не скоро загромыхали на дворе ломовые теле-ги, и у Никодима было
достаточно времени делать разные догадки, но когда извозчики подъехали, он
выглянул в окно на двор, и, увидев на двух подводах все десять шкафов, по
пяти на каждой телеге - не очень больших, не очень маленьких, старых и ни
в чем друг от друга не отличающихся, притом самых обык-новенных, рыночной
работы,- он подумал, что друг его что-то перепутал.
  Никодим стоял в кабинете, пока извозчики вносили шкафы и расставляли их по
коридору. Выйдя из каби-нета, он увидел скучный и противный их ряд, хотел
уже было проскользнуть мимо, чтобы ехать на вокзал, но вспомнил, что друг
писал ему о како&то посылке, и сказал:
  - Нужно же эту посылку отыскать.
  И открыл первым попавшимся ключом первый шкаф. Открыв его, он увидел, что
было в нем три полки, а на каждой полке стояло по три деревянных ящика,
действительно упакованных так, как пакуются почтовые посылки.
  Он взял в руки один, повертел, взвесил и поставил осторожно на место.
Потом проделал то же с другим и с третим. Все ящики были равной величины и
одина-кового веса, но адресованы они были разным лицам - часть в Москву,
два в Одессу, один в Стокгольм и другие еще куда-то. Все адреса были
написаны одним почерком - вытянутым, неестественно длин-ными буквами;
буквы оплывали будто жиром книзу;
отправителем посылки на всех ящиках значилось одно и то же лицо - Феоктист
Селиверстович Лобачев - Петербург, Надеждинская улица, јј дома и кварти-ры.
  Сперва имя Лобачева, произнесенное Никодимом вслух, прозвучало в его ушах
чуждо, но он в ту же минуту припомнил, что слышал о Лобачеве от того же
своего друга:. Лобачев вел с ним торговые дела по имению, покупал у него
лен, табак и еще что-то.
  - Хлам! - сказал лакей, появившись в коридоре.
  - Да, хлам,- согласился Никодим и в нерешитель-ности от вопроса, что
делать, открыл второй шкаф - ржавый замок опять прозвенел, скрипучие петли
еще раз пропели, но увидел он за дверью те же три полки и на каждой, из
них было три ящика. На ящиках можно было прочесть адреса, написанные все
теми же не-естественными буквами: "Сидней", "Чикаго" и еще
что-то - с отправителем Феоктистом Селиверстовичем Лобачевым.
  Чувство тоски охватило Никодима - будто он хо-тел уйти куда-то и нужно ему
очень, а вот какие-то мелкие и глупые причины приковали его к месту.
  Он открывал шкаф за шкафом - третий, четвер-тый и пятый до последнего; все
в них было одинако-во - десять шкафов, тридцать полок, девяносто ящи-ков...
  - Нужно телеграфировать другу, что все это зна-чит?
  Подобная мысль вспыхнула у Никодима, но и исчез-ла в то же мгновенье:
"Лучше поехать к Лобачеву и предложить ему забрать всю эту дрянь. В самом
деле, моя квартира ведь не склад и я не экспедитор". С таким решением,
справившись еще раз по ящикам об адресе Лобачева, Никодим оделся, вышел и
нанял извозчика на Надеждинскую.
  По дороге он сообразил, что час уже поздний и луч-ше было бы позвонить
Лобачеву по телефону. "Ах, все равно,- добавил он к своему соображению:-
не велик барин г. Лобачев".
  На повороте у Невского на Надеждинскую слома-лось у пролетки колесо.
Падение было благо