о твоей мило-сти. Что же, прошу покорно гостем быть. У
нас каждому гостю свое место.
  - Здравствуйте, Глафира Селиверстовна,- отве-тил Никодим, припомнив ее
имя,- благодарствуйте. Я к Феоктисту Селиверстовичу, собственно. Неудобно
мне к людям незнакомым.
  - Ничего, батюшка, не стесняйся. Я по глазам твоим вижу, что ты хороший
человек, а то я не позвала бы. Пойдем уж, не отговаривайся.
  - Нет, Глафира Селиверстовна,- возразил Нико-дим крепко (ему вовсе не
хотелось идти, куда она звала, после того, что он слышал за стеной),- я
луч-ше посижу и подожду вашего брата.
  Она рассердилась и вместе не хотела показать это-го.
  - Как знаешь, сынок,- сказала она,- только у русских людей не принято от
соли-хлеба уходить. Али не русский ты?
  - Почему не русский? Русский, разумеется.
  - А если русский, чего ж в преткновение идешь?
  - Не знаю, право,- ответил Никодим смущен-но,- я посидел бы тут...
обождал... Если нельзя - я пойду.
  - Можно-то, можно,- сказала она, уже, несом-ненно, сердясь,- а только неуч
ты. Ко мне и не такие люди подходят, чтобы ручку поцеловать, а я их на
троне принимаю. Я тебе уважение оказываю. На-кось - навстречу вышла. Сиди
уж, коли дурень неот-петый.
  Повернула и хлопнула в сердцах дверью.
  Никодим остался один в преглупом положении: си-деть и ждать Лобачева, не
зная, когда он придет и придет ли вообще,- было делом не из особенно
приятных. Уйти - казалось еще нелепее. Что же лучше? Разыскать Глафиру
Селиверстовну, извинить-ся перед нею и остаться?
  Он направился к той двери, куда она вышла, прио-творил дверь и увидел за
нею Глафиру Селиверстовну и еще двоих - мужчину и женщину.
  Женщина сидела на полу, вполоборота к двери, поджав под себя ноги, немного
запрокинув голову и закрыв глаза с очень длинными черными ресницами.
  Блузки на ней вовсе не было, а рубашка у нее была спущена до пояса.
Мужчина стоял сзади нее, на одном колене, около него были расставлены
баночки с раз-ными красками и кистями. Приблизив лицо свое к об-наженной
спине женщины почти вплотную (должно быть, по близорукости), он расписывал
ей спину слож-нейшим цветным узором, весь поглощенный этой ра-ботой. Ни
он, ни женщина к Никодиму не обернулись.
  Глафира Селиверстовна сидела в дальнем конце комнаты, на возвышении, под
пурпуровым балдахи-ном, положив кисти рук на ручки кресла с богатою
резьбой. Она молчала и глядела перед собою непод-вижно. В комнате больше
ничего и не было.
  - Глафира Селиверстовна! - сказал Никодим. Она молчала по-прежнему, глядя
на него в упор немигающими глазами.
  - Глафира Селиверстовна, извините меня велико-душно.
  Она не шевельнулась, несомненно живая, но будто каменная и не желающая
отвечать.
  - Глафира Селиверстовна!
  Никодим попятился к выходу. Дверь за ним захлоп-нулась. В досаде и в
удивлении, но и с обидой на сердце походил он опять по залу и снова сел на
диван. / Вошел Федосеич.
  - Красавица-то наша изволят на вас гневаться и го-ворят, что соли-хлеба
водить с вами не желают. Не хорошо-с. Провинились очень,- сказал он.
  - Ну и что же! - ответил Никодим раздражен-но.- Пойду к себе домой.
  - Нет,- заявил Федосеич,- домой вам еще рано. Вы же хотели еще монашков
посмотреть.!
  - Каких монашков?
  - Афонских монашков.
  - Ничего я не хотел. Кто вам сказал?
  - Феоктист Селиверстович сказали. Наш-то ба-тюшка все знает. Уж если
сказал - значит, верно... Пойдемте - я проведу вас. Черным ходом нужно.
  И провел Никодима через грязную и темную кухню на черную лестницу. Покорно
сойдя вниз, Никодим спросил:
  - На двор?
  - Нет, вот сюда,- указал старик на подвал, зажи-гая взятый с собою
фонарик, свел Никодима еще на десять ступеней вниз, закрутил-закрутил его
по раз-ным переходам и коридорчикам и привел, наконец, в большую, без
окон, но ярко освещенную комнату. За нею виднелась еще такая же.
  По обеим сторонам и той и другой комнат были сделаны двойные широкие нары:
проход посередине оставался очень узкий, и на нарах грудами были нава-лены
отдельные части человеческих тел - руки, ноги, головы, туловища, грубо
сделанные из дерева, еще грубее раскрашенные. Между ними были и
некраше-ные - более тонкой работы.
  - Вот,- сказал Федосеич, беря из груды две голо-вы и поднося их к самому
носу Никодима,- узнаете?
  - Узнаю,- прошептал Никодим, бледнея и не дви-гаясь: эти головы были так
похожи на головы мона-хов, убитых прошлою весною в их имении.
  "Ну, конечно! Вот голова отца Арсения с резко очерченным носом, тяжелой
складкой губ, присталь-ными глазами; борода черная, густая, подбородок
крупный, говорящий о силе характера; и вторая голо-ва, без сомнения,
Мисаилова: о ней ничего не ска-жешь: все в ней белесо, светловолосо,
костляво и не-взрачно".
  - Да ведь это же головы тех... убитых,- прошеп-тал Никодим,- у него не
хватило голоса.
  - Ничего не убитых,- рассердился старик, отбра-сывая головы обратно в
груду.- Нешто мы убивцы? Понадобилось, и сделали.
  Потом сменил гнев на милость и сказал:
  - Феоктист Селиверстович приказали вам пере-дать, чтобы из всех этих (он
указал на части тела) выбрали, что вам понравится, если переменить себя
хотите. Сносу вам не будет. Душа прежняя останется, а тело новое.
  - Да ведь это же все деревянное? - рассмеялся Никодим.
  - Какое деревянное,- вскипел старик,- закрой-тс-ка глаза - я вам покажу,
деревянное или нет.
  - Вот так? - спросил Никодим, закрывая глаза.
  - Нет уж, мы вас для верности платочком повя-жем,- сказал старик, смотал
со своей шеи шелковый платочек и завязал им Никодиму глаза.
  - Теперь вашу ручку позвольте,- попросил он, взял Никодима за правую руку
и ткнул ею во что-то живое.
  Никодим ощупал это и ощутил настоящую челове-ческую голову, отделенную от
туловища.
  Никодим в страхе отдернул руку, а старичок в тот же миг стащил с него
повязку. Перед Никодимом снова лежали только деревянные части. Он не знал,
что думать.
  - Выбирайте,- повторил старичок мрачнб.
  - Выберу,- решился Никодим.
  И принялся разрывать груду. Перерыв все, он вы-брал самую лучшую голову,
очень сильное туловище и хорошие руки и ноги. Выбрав, отложил в сторону и
сказал старику:
  - Вот это!
  Федосеич посмотрел, повертел отобранное и сказал:
  - Нельзя вам этого брать. Не думал я, что вы такое выберете. Да и Феоктист
Селиверстович не позволяет.
  - Я другого не хочу,- заявил Никодим.
  - Тогда позвольте вас вывести вон,- сказал Федо-сеич, взял Никодима под
руку, закрутил-закрутил его опять по коридорчикам и переходам и вывел в
глубо-кий и обширный погреб с земляным полом. Дверь из погреба во двор
была полуотворена, а к двери вела очень шаткая и длинная деревянная
лестница. Сверху пробивался свет бледного утра.
  Никодим пошел на свет, а старик, исчезая во мраке, сказал:
  - Прощенья просим, не обессудьте на угощенье.

                                  ГЛАВА XXXVI

  Туман, солнце и автомобиль.
  Ич дверной щели показалась женская голова и спря-талась. Ступеньки под
ногами Никодима заскрипели.
  Поднявшись наверх, Никодим ^оттолкнул дверь и увидел перед собою госпожу
NN.
  Она стояла у входа в погреб, одетая в черный английский костюм,
показывавший стройность ее фи-гуры; на светлых волосах у нее была темная
шляпа с черным пером; в правой руке она держала кожаную сумочку, а левой
придерживала юбку, так как было сыро и грязно.
  Над двором висел довольно сильный туман.
  - Я знала, что вы отсюда выйдете,- сказала она Никодиму,- выводят всегда
отсюда. И, я вижу, вы с пустыми руками. Неужели вы отказались выбрать
что-либо из предложенного?
  - Не отказался, а выбрал самое лучшее, и мне не дали его,- ответил Никодим.
  , - Самое лучшее - это я,- заявила она,- если же вы думаете, что я убежала
от вас, то это неправда. Кто мог не дать?
  - К сожалению, правда,- сказал Никодим.
  - Не будем спорить. Я сегодня очень настойчива и решительна. Уж не хотите
ли вы, чтобы я доказала вам это поцелуем? Евгения Александровна - хоро-
ший человек, но мы с нею никогда не сойдемся и не сможем жить вместе. Она
слишком русский человек... А мне очень нравится, что вы отобрали самое
луч-шее - я знаю вас,- добавила она вдруг.
  - Может быть, и так,- согласился Никодим,- но Феоктист Селиверстович
влечет ваше внимание боль-ше, чем я.
  - Ошибаетесь,- возразила госпожа NN,- вероят-но, вы восприняли мнение
Евгении Александровны?
  Никодим почувствовал, что она говорит не совсем правду, но ничего не
ответил.
  - Я сегодня очень своя,- сказала она опять,- я вышла сюда затем, чтобы
встретить вас и более уже не отпускать никогда. Если вы будете меня гнать,
я не уйду. Это потому, что я вас люблю.
  Он сощурился, глядя на нее, взял ее за руки, пооче-редно поднес их к своим
губам и поцеловал.
  - Что же мы стоим здесь? - спросил он.- Не лучше ли идти?
  И они вышли через раскрытые ворота на улицу. Туман молочно-белый клубился
над мостовой, но там, где в улицу входили другие улицы и переулки и лучи
восходящего солнца, пробегая вдоль них, вре-зывались в туман,-
мелочно-парные его облака прев-ращались в синие и прозрачные. На
тротуарах, начи-навших уже оттаивать, выступали мокрые пятна. Было свежо,,
пахло чистым воздухом, и шаги гулко отдавались всюду.
  - Идти далеко,- сказал Никодим,- извозчиков тоже нет.
  На перекрестке стоял автомобиль.
  - Шофер,- крикнул Никодим,- я давно тебя ищу! Нужно скорее ехать.
  - Нельзя,- сумрачно ответил шофер, ^ приказа-но ждать.
  У Никодима явилось непреодолимое желание под-шутить над ним и ввести его в
заблуждение.
  - Кого же ты ждешь? - спросил Никодим.
  - Не знаю кого - господин Лобачев приказали.
  - Ах! - Восклицание у Никодима вырвалось не-вольно.- Послушай, да ведь
господин Лобачев и при-казал тебе ждать именно нас. Это тот Лобачев, что
живет на М-ской улице в доме ј 13-15?
  - Тот самый.
  - Ну и подавай.
  Шофер подал. Подсадив 'госпожу NN и усевшись сам, Никодим захлопнул
дверцу. '
  - На Сергиевскую,- сказал Никодим.
  Всю дорогу госпожа NN молчала и только жадно прижималась к Никодиму.
Молчал и Никодим.
  У подъезда второго Ипатьевского дома на Сергиев-ской они вышли.
  Тумана уже не было; солнце светило ярко и радо-стно, но еще не успело
согреть воздух.
  Живо взбежали Никодим и госпожа NN наверх. Скинув жакет, госпожа NN
проскользнула в кабинет Никодима. Когда Никодим вошел, она уже' сидела на
греческом ложе, возвышавшемся посередине комнаты и покрытом серо-синим
бархатным покрывалом с тя-желыми золотыми кистями.
  Одну ногу госпожа NN подобрала под себя; другую, в черном чулке, сквозь
который просвечивало тело, она охватила руками и, слегка покачиваясь,
улыба-лась. Так садиться непринужденно и дерзко-кокетливо было
неотъемлемой ее манерой.
  - Вот я и дома,- сказала она,- мы будем хорошо жить и не станем больше
ссориться друг с другом.
  - Разве мы ссорились когда? - спросил Никодим и незаметно отвернулся.
Красота и легкость движений этой женщины дразнили его воображение,
волновали его, но ему трудно было слушать ее совсем неожидан-ную и
непонятную болтовню, под которое Бог знает что могло таиться - не
сознаваемое ею, но страстное и безумное.
  Что я могу добавить? Кое-кто говорил в обществе, что Яков Савельич умер,
оставив свои богатства Ни-кодиму, и что поэтому у Никодима появились столь
крупные средства. Но я не советую верить этому:
  Яков Савельич весьма выдающаяся личность и не может уйти из жизни
незаметно, не сыграв крупной роли в надвигающихся событиях. Думаю; что он
еще жив, хотя мне известно, что Никодим действительно получил возможность
располагать капиталами чудако-ватого старика.