енно
случайно  из  малокалиберной   винтовки   подстрелил   чибиса.   Рана   была
пустяковая, и птица упала на землю скорее с испугу, чем от  пули.  Я  принес
чибиса в село и отдал его первому попавшемуся  мальчишке.  Им  оказался  мой
сосед Василий. Через несколько  минут  ватага  ребят  с  гиком  носилась  по
дороге, волоча за собой на длинном шнурке очухавшегося от испуга чибиса.  Он
то взлетал, то  падал  вниз,  кувыркался,  опять  взлетал  и  как-то  боком,
неуклюже взмахивал крыльями и тихо кричал. Мне стало стыдно. Разъяренный,  я
выбежал на  дорогу,  надавал  подзатыльников  ребятишкам,  отобрал  птицу  и
принес домой. Чибис широко раскрывал клюа, словно ему  не  хватало  воздуха,
часто моргал черными бусинками глаз, еле слышно  пищал  и  мелко  вздрагивал
всем тельцем. К вечеру он умер.
     Меня потряс этот случай. Что-то противоестественное  было  в  том,  что
мальчишки замучили птицу. Потом, спустя много  лет,  в  нашу  большую  семью
(нас семь братьев и  три  сестры)  пришла  беда  и  более  страшная:  утонул
четырнадцатилетний  брат  Александр.  Он  был  глухонемым.   Смышлены",   на
редкость ласковый и обаятельный  мальчуган  безвременно  ушел  из  жизни  по
нелепой случайности, а может, по недосмотру  людей,  которым  было  поручено
его обучение и воспитание.
     Милый Саша... Мы нежно любили друг друга. Я не мор  объясниться  с  ним
на его  языке  при  помощи  пальцев  (на  протезе  они  не  шевелятся),  но,
наверное, существует все-таки телепатия. Он понимал меня  по  еле  заметному
движению глаз, губ, повороту головы. "Саша, закурить". И он  уже  мчит-ся  в
комнату, сосредоточенно достает сигарету, чиркает спичкой,  подает  сигарету
в губы и, увидев, как я глубоко, с удовольствием затягиваюсь,  во  весь  рот
улыбается. Однажды я вошел в  комнату  и  остановился.  На  большом  кованом
деревянном сундуке сидел Саша и с отчаянной  злобой  бил  своими  маленькими
кулачками мой неуклюжий, с черными негнущимися пальцами протез. Из глаз  его
ручьем бежали слезы. Я молча подошел к нему,  и  он  рывком  ткнулся  мне  в
грудь.
     Знойным июльским летом, стоя у его гроба, я никак не мор поверить,  что
Саша погиб. Все казалось, сейчас он встанет, глаза его заблестят,  сощурятся
и озорная улыбка озарит лицо. Казалось, мне приснился кошмарный сон...  Я  и
сейчас не верю, что его нет.
     О чибисе начинал писать несколько раз,  и  каждый  раз  не  получалось.
Будто бы все правда, все из жизни - и все не так. Не мог я смириться  с  той
жестокостью, с которой мальчишки обошлись с птицей. Не имела эта  жестокость
права на; жизнь. Потом осенило - ведь Саша должен спасти чибиса!
     Рассказ был написан за двое  суток.  И  в  журнал  "Юность"  пошел  без
редакторской правки.
     В письмах просят писать, я и еам хоту писать, уже не  могу  не  писать,
но те же письма становятся  и  моей  радостью,  моим  счастьем  и  серьезной
помехой  в  дальнейшей  новой  работе.  Они   отвлекают,   отнимают   время,
возврапгатот к теи событиям, о которых хотелось  бы  забыть,  успокоиться  и
сосредоточиться  на  других  проблемах.  Как-то  в  беседе  со  иной   Борис
Николаевич Полевой произнес очень глубокую па мысли  фразу,  над  которой  я
долго думал: "В первой своей повести ты шел за событиями,  -  сказал  он.  -
Наступит в твоем  творчестве  момент,  когда  ты  должен  будешь  сам  вести
событие". Наверное, этот  момент  уже  наступил.  Повесть  "Ковыль  -  трава
степная", которую пишу, к моей биографии почти никакого отношения не  имеет.
Может, поэтому она так туго подвигается вперед. А может,  я  не  могу  вести
отбитие? Но в рассказе ведь вел. Да, но там был Саша. Я  только  представлял
его, а действие шло само собой; Легко сказать - пиши.
      - Девчонкам ты ответь, - советую я Рите.  -  Расскажи,  как  я  дернул
тебя за косичку иг чуть не получил затрещину (вовремя  увернулся,  как-никак
боксер-разрядник), как  провожала  меня  в  армию,  потом  три  года  ждала,
еженедельно писала письма (при желании можешь процитировать, все  письма  до
единого  сохранились),  как  уже  после  армии  поссорились,   через   месяц
помирились, а через год, когда я защитил, диплом, поженились.  Ну  и  все  в
том же роде.
      - Теперь я знаю, что писать!
     В комнату, сияя, влетает Тимофеевна:
      - Письмо  Женя  прислал!  Ты,  Андреич,  как  колдун.  Только   хотела
похвастаться, а ты уже все знаешь. Все правильно. Пишет, на обученье был.
      - На ученье...
      - Я и говорю... В отпуск его  могут  отпустить!  Он  у  меня  молодец!
Парень  что  надо!  Командир  благодарность  ему  вынес.  А  награды  сейчас
солдатам выдают? Как в войну - ордена, медали...
      - Если заслужит - выдадут.
      - Неужто в -мирное время орден могут дать?! А тебе  сегодня  пятьдесят
три письма.
      - Да вы что!
      - Всей почтой считали.  Заведующая  говорит,  что  тебя  налогом  надо
обложить. Мне сумки одной стало мало.
      - Вы уж простите меня, Тимофеевна...
      - Шуткую я. Иду, сумка тяжелая, плечи давит,  а  мне  радостно.  Будто
мой Женя мне столько писем написал.
     "Просто сказать, что ваша повесть  понравилась  нам,  -  значит  вообще
ничего не  сказать.  Она  взволновала,  потрясла  нас,  никого  не  оставила
равнодушным. Нам казалось до сих пор, что в наше время  уже  не  могут  быть
Корчагины и Матросовы, что все то из истории, из другого  времени,  далекого
от   нас.   Сейчас   верим   -   могут   быть!   Нас   восхищает   мужество,
стойкость, -широта души ваших героев. Каждый из них с  полным  правом  может
сказать словами М. Светлова?
     Пригодись, моя сила, Для  слабых  людей,  Пригодись,  мое  сердце,  Для
светлых идей...
     Мы  гордимся   тем,   что   и   в   наше   время   люди   способны   на
самопожертвование.
     С комсомольским приветом ученики 10-го "А" класса средней школы,  N  6,
г. Мыскова Кемеровской обл.".

      "Дорогой Владислав!
     Всем нам дорога книга Н. Островского  "Как  закалялась  сталь".  Теперь
рядом с ней мы  ставим  вашу  повесть.  Она  также  зовет  нас  к  мужеству,
стойкости, зовет "только вперед!". Нам  об  очень  многом  хочется  написать
вам, о своих планах и мечтах на будущее, но не знаем, как  вы  отнесетесь  к
нашему письму. Вы,  наверное,  очень  загружены,  и  вам  трудно  писать.  И
все-таки очень просим ответить нам, мы хотим  убедиться,  что  ВЫ  ЕСТЬ.  От
имени 650 человек разрешите поблагодарить вас за книгу, котор-ая  вам  очень
нужна. Будьте счастливы!
     Ваши друзья, учащает ПТУ Ли 28 е. Березники",
      "Недавно  мы  коллективно  прочитали  вншу  -повесть   "Всем   смертям
назло...". Она глубоко взволновала vac и заставила задуматьсяз "А смогли  бы
мы перенести все?" Мы сравнивали Сергея Петрова и Сашу Матросова.  Тогда,  в
1943 году, он погиб, спасая товарищей, закрыв  амбразуру  своим  телот.  fro
это было -в годы войны, а теперь мирное время. Читая  повесть,  мы  пережили
то, что пережили вы, Мы никогда не задумывались, как живем, что  делаем.  Не
выучишь урок и скоро об этом забудешь, получишь двойку  -  есть  оправдание:
некогда, не могу, не понимаю. Но ведь это только  капелька  по  сравнению  с
тем, что преодолели вы. И если человек не  может  сделать  самое  простое  -
исправить двойку, то это уже не  настоящий  человек.  Спасибо  вам  за  вашу
книгу. Мы постараемся бить  такими  же,  как  вы,  -  стойкими,  правдивыми,
мужественными.
     На совете отряда мы решили принять вас в почетные пионеры отряда  имени
Александра Матросова. В отряде у нас 24 пионера, теперь  будет  25.  Примите
этот галстук.
     С  пионерским  приветом  пионеры  7-го  класса  Брилевская,  Ку-жарева,
Амерханова,  Цаплии,  Ермолаева,  Рыбакова,  Прищепов,  Богданов,   Краснов,
Кухаренко, Ласскпп, Николаев и  др..  всего  28  подписей.  Витебская  обл..
Пальминка".

     "Здравствуйте, Владислав Андреевич!
     Мы, учащиеся 7-х классов, только что провели  читательскую  конференцию
по вашей книге. Мы восприняли ее как гимн мужеству.  Если  бы  вы  знали,  с
каким увлечением читали вашу повесть.  Сначала  был  только  один  экземпляр
журнала "Юность", и мы всем классом оставались  после  уроков  и  читали.  А
когда достали еще несколько экземпляров, то стали перечитывать дома.  Читали
вашу книгу как раз тогда,  когда  на  уроках  литературы  изучали  роман  Н.
Островского "Как закалялась сталь". Мы сравнивали Павку Корчагина  и  Сергея
Петрова. У них много общего, хоть они и люди разных поколений. Мы  гордимся,
что Сергей наш современник!
     По поручению семиклассников Жирихина  Тоня,  Омельченко  Галя,  Сидорин
Юра, Ионова Люся, Харьшна  Надя,  Кузнецова  Люба,  Васюшкина  Лида,  Слепое
Саша. Рязанская обл.. Путятино".

     "Мы  провели  пионерский   сбор,   посвяшенный   В.   И.   Ленину.   На
торжественной линейке мы приняли  в  пионеры  достойных  ребят.  Там  же,  в
торжественной обстановке, мы приняли и вас в почетные пионеры нашей  дружины
имени Героя Советского Союза Алексея Лукича Приказчикова. На  линейке  также
принимали пионеров в комсомол. На днях  мы  получили  письмо  с  автоарафами
космонавтов.
     Ваши пионеры. Калужская обл. санат. "Восход".

     "Нас, пионеров  3-го  отряда,  очень  заинтересовала  вяша  судьба.  Мы
читали о Павке Корчагине, о  молодогвардейцах,  о  Саше  Чека-лине,  Павлике
Морозове и думали, что сейчас  нельзя  совершить  героический  поступок.  Мы
ошиблись. Нас в отряде 16 чс.юнек, из них 13 мальчиков.  Мы  не  знаем,  как
сложится судьба каждого из нас, но мы хотим быть похожими на вас.
     Пусть ваша дочь повяжет вам этот пионерский галстук.
     Николаевская обл.. с-з им. 22-го съезда КПСС".

     "Дорогой Владислав Андреевич!
     Извините, пожалуйста, что бея вашего согласия приняли  вяс  в  почетные
пионеры нашего отряда, но рсбжа зам искренне обещали, что не подведут вас  и
будут примерно учиться, что пришлось разрешить им провести сбор и  зачислить
вас в списки почетных пионеров. Я уверена,  что  ребята  будут  учиться  еще
лучше.
     В. М. Забажан, г. Осиповичи Могилевской обл.".

     Яркой весенней порой сорок четвертого года нас принимали в  пионеры.  Я
никогда не забуду тот день.  До  конца  войны  нашим  отцам  предстояло  еще
одолеть дорогу длиною в год, и многим из нас суждено было стать сиротами,  и
еще не раз услышать холодящий кровь крик чьей-то мамы, и за несколько  часов
стать старше, не по годам, а по образу  мыслей  и  по  той  тяжести  мужских
обязанностей, которые ложились на плечи.
     В шеренге оборванных, истощенных деревенских школьников рядом  со  мной
стоял Иван Жаворонков, с другого бока - Витя Дорофеев, и все мы  с  замершим
от волнения и радости  сердцем  срывающимися  голосами  повторяли  за  своей
старенькой учительницей Матреной  Филипповной  волшебные  слова  клятвы.  Мы
хотели быть достойными своих отцов, солдат Великой Отечественной. Каждый  из
нас был готов - мечтал об этом - взять в руки винтовку  и  стать  на  защиту
своей Родины. Мы давали пионерскую клятву, как солдаты, получающие оружие  и
уходящие в свой первый бой. Не знаю, о чем думала  тогда  наша  учительница,
какие мысли волновали ее,  но  вдруг  мы  заметили,  что  у  нее  на  глазах
блеснули слезы, когда, поздравляя нас,  она  каждого  по  очереди  обняла  и
поцеловала в лоб. Ванятка Жаворонков хмурил глаза и тянул руку вверх.
      - А галстуки нам когда выдадут?
      - Ребятки, галстуков пока нет. Их нет во всем районе. Но я думаю,  что
вы и без галстуков будете настоящими советскими пионерами.
      - Какой он, галстук? - подтягивая сползающие  штанишки,  спросил  Витя
Дорофеев.
      - Галстук, ребята, имеет форму треугольника и того  же  цвета,  что  и
знамя нашей великой Родины. Это цвет крови рабочих и крестьян,  погибших  за
наше с вами счастье, за свободу и независимость.
      - Его всем можно носить? - опять спросил Ванятка.
      - Когда окончится война, мы разобьем фашистского зверя в  его  логове,
и наши ткацкие фабрики наткут в  достаточном  количестве  красного  полотна,
каждому из вас будет торжественно  повязан  пионерский  галстук.  Подождите,
ребятки, осталось немного...
     Потом мы гордо  шагали  по  селу,  босые  и  возбужденные,  с  холщоашш
сумками  через  плечо,  в  которых  болтались   растрепанные   тетрадки   из
коричневой  газетной  бумаги,  исписанные  между   печатных   строк   сводок
Совинформбюро жидкими самодельными  чернилами.  В  тот  же  день  я  написал
письмо отцу на фронт. Ломкими каракулями сообщал, что я уже совсем  взрослый
человек, пионер, что пусть он теперь не беспокоится о семье, потому как  сын
его уже верная и крепкая подмога в хозяйстве, а в конце, там, где  следовали
поклоны и приветы от многочисленной родни, робко приписал, что, мол, одна  у
меня нужда и забота - нет пионерского  галстука,  и,  может  быть,  там,  на
фронте, найдется случайно хоть маленький красный клочочек, и тогда будто  бы
счастью моему не будет конца и края.
     Радости действительно не было  границ.  В  небольшой  бандероли,  между
двух совершенно чистых, с ослепительно белыми  листками  блокнотов,  маковым
цветом алел ровный, блестящий клочок ситца. Дня два или больше  от  меня  не
отступали толпы любопытных мальчишек и девчонок.  Всем  хотелось  посмотреть
настоящий пионерский галстук, а если  посчастливится,  то  и  потрогать  его
рукой. Большей знаменитости, чем я, в те дни на селе не  было.  От  славы  у
меня слегка закружилась голова,  и  отметки  по  арифметике  резко  поползли
вниз. Мам в ту пору не приглашали в школу для бесед,  некогда  им  было  так
вплотную заниматься делами воспитания, да и сами  мы  отлично  все  понимали
без  лишних  внушении.  А  философскую  истину  "что  хорошо  и  что  плохо"
постигали в те военные годы уже в свои пять - семь леть.
     После уроков меня пригласила к себе  в  комнату  Матрена  Филипповна  и
грустно сказала:
      - Происходит какая-то несправедливость, Слава Титов. По  арифметике  у
тебя посредственные отметки,  а  ты  красуешься  в  пионерском  галстуке.  Я
понимаю, тебе его прислал твой папа, но другие ребята  чем  хуже?  Вот  Коля
Крутских или Федя Бредихин  даже  лучше.  Они  отличники.  Может,  мы  дадим
кому-нибудь из них поносить галстук, ну хотя бы на недельку? Как награду.  А
потом другому...
     Я отвернулся  и  заплакал.  Стыдно  было  оттого,  что  произошел  этот
разговор, и оттого, что плачу, и что, конечно, Матрена Филипповна  права,  и
я чувствую это, но понять никак не могу, и как теперь буду писать  следующее
письмо отцу, как посмотрю в глаза маме и, вообще, как покажусь  в  селе  без
галстука.
     Впервые в жизни я так горько, неутешно плакал. Учительница гладила  мой
рыжий чуб и уговаривала:
      - Успокойся, Слава. Если тебе так жалко  галстука  для  своих  друзей,
можешь не  давать.  Силой  его  снимать  никто  не  будет.  Обещаю  о  нашем
разговоре никому не рассказывать. Успокойся, мальчик.
      - А если папа узнает?
      - Конечно,  ему  будет  неприятно,  что  его   сын   ггерестал   учить
арифметику. Но тебе надо же быть мужчтюй  в  конце  концов,  иметь  мужество
отвечать за евои постушга.
     Галстук неделю носил Федор, потом Коля,  зятем  его  однофамилица  Валя
Timwa, и уже в пятой или шестой  очереди  он  на  неделю  вернулся  ко  мне.
Честное слово, он был теперь несравненно дороже.
      - Папа, папа, эти галстуки будут мои, когда вырасту? -" тормошит  меня
Татьянка.
      - Нет, доченька, это мои галстуки. У меня еще никогда в жизни не  было
таких красивых, шелковых галггунсв. Тебе мы купим другие.

     "Дорогие Слава и Рита!
     Извините,  не  могу  официально  -   Владислав   Андреевич,   Маргарита
Петровна. Я ваш ровесник и хоть не шахтер, а рабочий, и у нас, так же как  у
вас, это не принято.
     Наконец-то достал вашу повесть! Никогда не плакал, а  тут...  Жена,  не
понимая, смотрит  как  на  полоумного,  полуторагодовалая  дочь  заглядывает
снизу вверх... Жена узнает все и просит читать вслух, а я не могу.  "Мне  же
некогда самой читать!" - просит. В час  ночи  окончил,  в  четыре  проснулся
покурить, смотрю - сидит на кровати с  вашей  повестью-  япаяа  и  глаза  на
мокром месте.
     Слава! Тебя сравнивают с Островским, Мересьевьш. Ыу  а  с  кем  же  еще
тебя сравнить! С кем сравнить жену твою! Все это правильно, но  вы  сами  по
себе со своей биографией  и  в  своем  времени.  Как  все-таки  силен  духом
русский человек! Как красив и в беде и в радости!
     Рита! Дорогая ты ваша современница. О тебе много сказано  добрых  слов.
Но если бы  ты  знала,  сколько  людей  завидуют  тебе.  Завидуют  мужеству,
верности, силе, красоте любви, всей жизни.
     Знаю, вы очень заняты, у вас мало времени.  Боюсь,  что  и  письмо  мое
придет не вовремя. Но как бы там  ни  было,  извините  меня,  я  не  мог  не
выразить вам своей благодарности а своего восхищения. Спасибо  вам  за  вашу
жизнь, за то, что живете рядом с нами и  своей  жизнью  утверждаете  великую
человеческую красоту. Спасибо от рабочих нашей бригады, от всего цеха.
     Дорогие друзья мои! Если случится быть в Ленинграде, заезжайте  и  нам,
Наша комната - ваша комната. Приезжайте каш домой,
     Стафеевы, г, Ленинград",

     Я сразу же написал им ответ;

     "Дорогой Коля!
     Шахтерское тебе спасибо  за  доброе,  отзывчивое  сердце.  Мне  еще  не
приходилось бывать в вашем прекрасном городе. Я много знаю о  Ленинграде,  и
увидеть его воочию - моя давняя мечта. Сейчас мы  получаем  много  писем  со
всех кон-цов нашей необъятной Родины. Письма от ленинградцев  отличаются  от
других  своей  теплотой,  сердечностью,  готовностью   прийти   на   помощь.
Наверное, это потому, что сам город испытал тяжесть потерь,  познал  великую
силу  человеческого  братства,  выстоял  и  победил.  Даже  по  письмам  мне
становится ясно, что ленинградцы - это люди особого склада.  И  твое  письмо
еще одно тому свидетельство. Спасибо,  дорогой.  При  случае  я  с  радостью
познакомлюсь с тобой и твоими друзьями.  Мой  дом  в  Ворошиловграде  считай
своим домом, моих друзей своими друзьями".
     Телефон громко и протяжно звонит. Встаю из-за  стола,  нажимаю  педаль,
прислоняю ухо к стоящей на элегантной никелированной подставке трубке.
      - Слушаю.
      - 5-22-87?
      - Да.
      - Титова можно пригласить?
      - Я вас слушаю.
      - Ответьте Москве.
     Трубка смолкла и зашуршала:  "Москва,  Москва...  Ворошиловград..."  На
другом конце провода что-то не получалось.
     Телефон с ножным управлением изобрели и изготовили  комсомольцы  завода
имени Ленина под руководством своего боевого комсорга Лени Колосова.
      - Кто у телефона? - прорезался голос в трубке.
      - Титов.
      - Здравствуйте, Владислав Андреевич!
      - Здравствуйте.
      - С вами говорит сотрудник "Литературной газеты" Map  Наум  Иосифович.
Как погода в городе?
      - Что?
      - Погода как, спрашиваю?
      - Ничего погода. Хорошая погода.
      - Тепло?
      - Что?
      - Тепло?
      - Тепло... Без рубахи... то есть в рубашке ходить можно.
      - Что вы говорите!
      - Честное слово, можно..
      - Вот какое дело, Владислав Андреевич...  Мне  поручено  взять  у  вас
интервью.
      - Зачем?
      - Видите ли... Читатель проявляет интерес к вашему творчеству и к  вам
как к писателю.
      - Я еще не писатель.
      - Это дело времени. И газета  должна  откликнуться,  так  сказать.  Вы
никуда не собираетесь уезжать?
      - Нет.
      - Вот и отлично. Тогда я с вашего позволения  приеду  к  вам  и  задам
несколько вопросов.
      - Пожалуйста.
      - Спасибо. Всего вам доброго.
     Трубка  щелкнула  и  умолкла.  "О  чем  же  это  он   собирается   меня
спрашивать? Интерес... Какой интерес? Борис Николаевич в послесловии уж  так
расписал... Куда  больше!  Всем  все  ясно.  Корреспондент-то  на  квартиру,
наверное,  придет.  Боже  мой!  А  у  нас-то  ни  м