к же вы не уберегли его?
      - Это он сберег нас... большинство было там... в лаве...  а  он,:  как
Матросов... грудью... - давясь спазмами, медленно сказал Мамедов.
     Состояние Сергея час от часу становилось все хуже  и  хуже.  Оттягивать
ампутацию второй руки стало опасно.
     За несколько минут до начала ампутации он открыл глаза, обвел  взглядом
суетившихся вокруг врачей и сказал:
     - Значит, и правую...
      - Сережа, речь идет о твоей жизни.
      - Позовите Таню.
     В белой маске вошла Таня. ч
      - Прости, Таня, если Что было не так...  За  вчерашнее...  Не  хочется
мне... Не успели иы пожить... по-настоящему...
      По-настоящему.. А что было- настоящим в их жизни?
     Кольцо,  подаренное  Сережкой  в  день  свадьбы?  Нет,  оно   было   не
настоящим. Его сделали  из  трехкопеечной  монеты  Сереж-кины  друзья.  Таня
понимала: откуда у студента деньги? - и не обиделась. Оно и сейчас у нее  на
руке, рядом с тем золотым, что купил ей  Сергей  с  первой  получки.  Десять
настоящих не надо ей за то блеклое, медное...
     Может, настоящей была свадьба? В разгар веселья им  вдруг  стало  тесно
под крышей дома, захотелось поделиться своим счастьем со всем миром.  Сергей
шепнул: "Давай сбежим!" ,
     И они убежали со свадьбы. Шли по пустынным улицам ночного  города,  под
ногами скрипел снег, и  от  избытка  чувств  им  хотелось  крикнуть:  "Люди!
Смотрите, какие мы счастливые!"
     У Тани мерзли руки, и Сергей грел их в своих, больших,  крепких.  Потом
он целовал ее в глаза, щеки, губы и шептал: "Родная моя, я  тебя  через  всю
жизнь на руках пронесу".
     У Тани перехватило дыхание,  она  согласно  кивала  головой,  закусывая
губы, боясь разрыдаться, и не могла говорить.
     Через два часа Сергей Петров лежал в палате без обеих рук...
     Утром,  после  операции,  приехал  отец.  Старый  солдат,  сам  не  раз
смотревший смерти, в глаза, сел как подкошенный  у  изголовья  лежащего  без
сознания сына.
     Двое суток Сергей был на грани жизни и смерти. Двое суток  не  отходила
от него Таня.  Она  словно  окаменела,  сидя  на  стуле.  На  уговоры  пойти
отдохнуть молча качала головой и  опять  неподвижно  застывала,  уставившись
взглядом в одну точку.
      - Сидит, сердешная, моченьки нет на  нее  глядеть,  -  рассказывала  в
соседней палате санитарка тетя Даша. - Аж у самой в грудях все  разрывается.
Стало быть, дюже любили друг дружку.
      - Чегой-то ты, бабка, любовь их хоронишь!  Любили,  любили...  Слушать
гадко!  -  рассердился  больной  с  перевязанным  лбом.  -  Помню,  в  сорок
третьем... Да чего тут рассказывать! Сидела бы, старая,  на  своей  законной
пенсии и не рыпалась! Одну жалость  разводишь.  Послушает  иная  дура  такую
антимонию, да так ей станет жалко саму  себя,  что...  -  Больной  помолчал,
кутаясь в одеяло. Улегся и враз потеплевшим голосом заговорил: - Встретил  я
вчера ее в коридоре, ну, девчушка еще, совсем девчушка. А вот поди  ж  ты!..
Спасибо ей сказал. А она смотрит удивленно: мол, за что?  А  я:  за  это!  -
Больной постучал кулаком в грудь, по тому месту,  где  сердце.  -  На  людей
стало приятней смотреть, не волки они друг другу!
     То  ли  разговор  подействовал  на  тетю  Дашу,  то  ли  еще  что,  ио,
подговорив сестру, они вдвоем силой уложили Таню в постель.
     - Спала недолго.  Во  сне  куда-то  бежала  отяжелевшими,  непослушными
ногами, проваливалась в ямы, порывалась кричать, но  в  рот  лезла  плотная,
тяжелая вата и глушила звук.
     Вскочила вспотевшая,  еще  больше  усталая,  чем  до  сна.  Внимательно
посмотрела на свои руки и удивилась, а чему - сама не поняла.
     "Что ж ты  наделал  с  собой,  Сережка?  -  подумала  Таня.  -  Неужели
оставишь меня одну? Совсем одну?.. Нет, нет! Ты не имеешь на  это  права!  Я
не хочу, не дам тебе умереть! Врачи просто  растерялись,  да  и  возможности
районной больницы невелики. Поеду в Донецк, к профессорам..."
      - Ой, что же я раньше-то не додумалась до этого?!
     И мысленно мчалась уже в областной город, к  седым  докторам,  которым,
по ее мнению, достаточно посмотреть на Сергея - и он поднимется на ноги.
     Бадьян грустно посмотрел на нее, вбежавшую к нему в кабинет, и встал.
      - Кровотечение мы пока остановили, - сказал он,  -  но,  к  сожалению,
кровеносные  сосуды  поражены  током,  они  разлагаются  в  живом  теле,   и
приостановить этот процесс мы не  можем.  У  нас  нет  уверенности,  что  не
поражены другие  жизненно  важные  центры.  Конечно,  возможности  областной
клиники выше, но... - Он хотел  что-то  добавить,  но  неопределенно  махнул
рукой и сел.
     Таня молчала. Чувствовала, как в груди  закипает  глухая  злоба,  и  не
разобрать на кого. То ли на коварный ток, то ли на  беспомощность  медицины.
Не могла и не хотела поверить,  что  самый  дорогой  ей  человек  перестанет
жить.
      - Сначала все говорили -  он  дня  не  проживет!  -  неожиданно  резко
сказала Таня. - Эх вы! Испугались, что такого случая не было! - уже  кричала
она, убеждаясь, что ехать в Донецк надо немедленно.
     На скамье у больницы Таня увидела Сережкиного отца. Он сидел,  обхватив
руками голову, низко опущенную к земле. - Папа! - окликнула Таня.  :  Антон-
Андреевич поднял- головуу торопливо заговорил:
      - Таня, дочка, горе-то какое, горе... Сережа, сынок  мой..  вот  таким
пупешком... ручонки тянул ко мне... Говорил: "Папа, не ходи  на  войну,  там
убивают". А сам... И войны-то нет...
     Таня заглянула ему в лицо и испугалась. На  нее  смотрели  постаревшие,
усталые, но такие родные Сережкины глаза. Ей вдруг захотелось сказать  этому
человеку  что-нибудь  теплое,  ободряющее.  Она  порывисто  обняла  отца   и
побежала.
     ...По  пути  в  Донецк,  сидя  в  автобусе,  она  про  себя   повторяла
непривычное для нее слово "папа" и дивилась той легкости, с какой  оно  было
произнесено. Куда девались прежние страхи  и  опасения,  что  застрянет  это
слово в горле, неприятно царапнет слух того, к кому впервые будет  обращено?
"Папа... А каким был мой? Говорят, добрый, веселый... Ушел на  фронт,  и  по
сей день..."
     Донецк  шумел  разноголосицей  улиц,  шуршал   по   асфальту   колесами
автомобилей,   громыхал   переполненными   вагонами   трамваев.   Порывистый
апрельский ветер раскачивал  деревья,  словно  будил  их  от  долгой  зимней
спячки, торопил насладиться жизнью.
     Бойкая  синеглазая  Девушка  Таниных  лет  долго  объясняла  Тане,  как
проехать в клинику имени Калинина, где, по ее мнению,  должны  быть  хорошие
врачи. Смешно сощурилась и сочувственным голосом спросила:
      - У вас мама больна, да?
      - Нет, муж.
     Серая громада главного корпуса  больницы,  холодно  блеснув  глазницами
окон, вселила в Таню робость и вместе с ней  слабую  уверенность:  ехала  не
зря.
     Сергей очнулся. Обвел взглядом палату и уставился на отца.
      - Ты приехал, папа? А мы собирались к вам...
      - Доехал хорошо. Дома все здоровы, - заторопился отец. - Мать...  мать
тоже здорова. Поклон тебе шлет. У  нас  половодье.  Волчий  лог  разлился...
Ждали  тебя...  Ну  ничего,  выздоровеешь  -  приезжайте..  -  Отец   смолк,
мучительно подбирая бодрые слова, а они, как угри, ускользали,  наталкиваясь
на камнем повисший вопрос: как же теперь, сынок, жит&-го будешь?
      - Прости, что не уберег себя... Ты всегда говорил мне:  "Будь  смелым,
сын". Я не струсил, папа. Не знаю, что будет to мной.  Говорят,  не  выживу.
Не хочется верить, но...  Отрезали  левую...  на  очереди  правая...  а  там
нога...
     Отец с тревогой  посмотрел  в  лицо  сына:  ие  бредит  ли?  Ведь  руки
ампутированы обе. И вдруг по спине пополз мороз: не помнит!
      - Сынок, ты все помнишь?
     На уровне груди двумя острыми углами поднялась простыня, Сергей  широко
раскрыл глаза, лизнул пересохшие губы и тихо сказал:
      - Где она?
     Обезумевшим   взглядом   поводил   по   забинтованным   культям    рук,
ампутированных  выше  локтей,  и  вдруг  захохотал   страшным   истерическим
xoxoтом.
     С правой стороны по белой простыне, все расширяясь, ползло алое пятно.


10

     Человек в очках,  внимательно  выслушав  перемешанный  слезами  рассказ
Тани,  молча  встал  из-за  стола  и  вышел.  "А  он  совсем  не  похож   на
профессора", - подумала Таня. Профессор вернулся с женщиной.
      - С вами поедет доцент Гринь, специалист по ожогам.
     Открывшееся с  правой  стороны  кровотечение  удалось  остановить.  Все
попытки врачей ввести в вену иглу для перелива-иия  крови  были  безуспешны.
Положение усугублялось тем,  что  неповрежденной  была  только  левая  нога.
Взмокшие от напряжения врачи тщетно пытались найти спасительный  ео-суд.  От
частых уколов нога вспухла, пугающе синела. Пульс не прощупывался.
     В суматохе, царившей около койки больного,  появления  Гринь  никто  не
заметил. Она внимательно присмотрелась к  действиям  коллег,  потом  внятным
голосом сказала:
      - Приготовьте инструмент для вскрытия артерии!
     Все, как по команде, подняли головы и посмотрели на нее.
      - Гринь, - отрекомендовалась  она.  -  Попробуем  ввести  кровь  через
сонную артерию.
     Ночью шел дождь. Темноту за окном рвала молния.  Таня  испуганно  ждала
удара грома, а его не было.  Упругий  весенний  ветер  шуршал  по  окнам,  и
казалось, не выдержат напора хрупкие  стекла,  лопнут  и  впустят  в  палату
буйство апрельской ночи. У столика дремала дежурная сестра. В забытьи  глухо
вскрикивал Сергей. Злясь на свое бессилие, завывал ветер.
     "Перевезти в Донецк надо бы, но риск велик.  Если  в  дороге  откроется
кровотечение..." - в сотый раз вспоминала Таня  слова  Гринь  и  каждый  раз
пугалась недоговоренного слова. - Риск... А если бы  сегодня  она  опоздала,
ну хотя бы на десять минут?" Таня подошла к окну, всмотрелась в ночь.
      - Отдохни, Таня, свалишься ведь... - Как вы думаете, спасут Сережу?
      - Что тебе сказать? Такого тяжелого случая в  нашей  больнице  еще  не
было. Вано Ильич хороший врач, человек  добрый,  горячий,  но...  всю  жизнь
аппендициты, переломы лечил, а тут... Вот вчера... Если бы  не  докторша  из
Донецка, кто знает, чем бы все  кончилось.  Никому  и  в  голову  не  пришло
ввести кровь через сосуды шеи. Привыкли же в руку колоть.
      - Что же делать, Клава?
      - Если бы на все случаи жизни были готовы ответы! - рассуждая  как  бы
сама с собой, проговорила сестра. - Конечно, самое лучшее - перевезти его  в
Донецк.  Как-никак  областной  город...   и   кадры   квалифицированней,   и
возможности  выше.  Но  кто  возьмет  на  себя  эту  ответственность?  Гринь
выговаривала нашим врачам;  почему  не  перенесли  в  операционную?  А  ведь
заведующий  отделением  запретил  Бадьяну  трогать  его  с   места.   Боятся
артериального кровотечения. Советовала сделать сложную операцию, так  после,
когда уехала. Горюнов сказал: "Советовать все храбрые, а кто поручится,  что
он выдержит? О том,  что  на  столе  зарезали,  найдется  кому  сказать!"  А
Горюнов  всегда  говорит  словами  заведующего.  Друзья...  Обратись-ка  ты,
Танюша, в здравотдел.
      - К кому?
      - Стукало там есть. Главный хирург области. Он поможет.
     Под утро Сергей попросил пить. Таня поднесла стакан с водой.
      - Пей, Сережа, пей! Врачи рекомендуют  больше  пить.  -  Старалась  не
расплескать воду, крепко сжимала  стакан  обеими  руками  и  чуть  не  вслух
твердила: "Это в первый раз. От непривычки... привыкну... приучу  свои  руки
к нему..." А они от напряжения дрожали, и вода, минуя Сергеевы  губы,  текла
в нос, к глазам, за шею.
     Сергей отдышался.
      - Где отец?
      - Дома у нас ночует. Завтра ему надо ехать. К тебе  приходили  ребята.
Управляющий трестом был.
      - Локти у меня остались?
      - Не надо об этом, Сережа. Живут же люди... Я все могу делать. Вот!  -
Таня порывисто встала, протянула руки к лицу Сергея. - Они  твои...  тоже...
на двоих будут. Ты не смотри, что они маленькие и сама я  маленькая!  Я  все
смогу! Мы еще лучше других жить будем! - Не дожидаясь ответа,  заспешила:  -
Сегодня поеду в Донецк, тебя перевезут туда. Там хорошие доктора, они  сразу
вылечат!
     А новый день нес с собой новые тревоги и опасения. Порой казалось,  что
минуты жизни Сергея сочтены. Но сильный организм яростно дрался со  смертью,
гнал ее, и она была вынуждена давать все новые и новые отсрочки.
     К вечеру  тридцатого  апреля  зеленый  "Москвич",  вздымая  придорожную
пыль, мчался  в  районный  городок.  Человек  спешил  на  помощь  к  другому
человеку.
     Ознакомившись с историей болезни Петрова,  Стукало  в  окружении  свиты
врачей прошел в палату.
      - Как самочувствие, шахтер?
      - Хвастаться нечем, доктор...
      - О-о-о!  Вы,  я  вижу,  упали  духом.   Не   годится,   не   годится!
Представитель такой мужественной профессии  -  и  какой  пример  подаете  вы
больным! Вам предстоит еще долго жить,  и,  знаете,  вспомните  когда-нибудь
эти дни, стыдно станет за свою слабость. Вот ведь как-cl
     Стукало повернулся к врачам, сказал:
      - Подготовьте Петрова к эвакуации! Человек рожден жить! Этого в  наших
стенах никто не должен забывать! Врачи  не  забывали  об  этом  в  бою,  под
разрывами  снарядов...  До  областной   травматологии   полета   километров.
Испугались?..
     Стукало вышел. У дверей его встретила Таня.
      - Доктор, он будет жить?
      - Сколько ему лет?
     От встречного вопроса  Таня  побелела,  вихрем  пронеслось  а  мозгу  -
сейчас скажет: "Жаль, но..." Попятилась назад и замахала руками:
      - Не надо, доктор, я не хочу, не надо...
      - Что вы, что вы, детка! Я хотел только сказать, сколько ему  осталось
жить до ста лет.
      - Ему двадцать пять.
      - Ну вот-с! Значит, семьдесят пять. Повезем его к  нам.  Сразу  скажу:
лечиться придется долго. Ожоги заживают не скоро. Крепись, шахтерская жена!


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

1

     Ночью в окно заглядывал двурогий серп луны.  Когда  на  него  наплывали
тучи, в палате становилось совсем уж неуютно. Издалека долетал  глухой  шум.
Он медленно нарастал, переходил  в  отчетливое  рокотание  и  потом  так  же
медленно затихал.
     "Машины идут,  дорога  недалеко,  -  думал  Сергея,  силясь  уснуть.  -
Сколько сейчас времени? Как болят руки. Огнем жжет.  Отрезали  ведь,  а  они
болят. Почему здесь не дали морфия?  Скорее  бы  наступило  утро.  Отиа  уже
проводили. Как он обо всем расскажет маме?.."
     Рядом заскрипела кровать.
     Сонный голос спросил:
      - Не спишь, Егорыч? Я вот все думаю: живешь дома, ходишь на работу,  и
кажется - нет на свете болезней, страданий, все  течет  гладко,  чинно...  А
как попадешь сюда, насмотришься... Иной будто мир. Сколько на  человека  бед
цепляется! Да какие... Неужели и при коммунизме так же будет?
      - А  куда  ты  денешься  от  всего  этого?  -  откликнулся  голос   из
темноты. - Меньше то есть будет этих гадостей, а быть будут. Победим  старые
болезни - новые появятся. Болезни - это тоже проявление жизни.
      - Унылая картина.
      - Нет, таких больных, как мы, те есть лежачих, не будет.  Профилактика
лучше станет. В самой ранней стадии распознают болезнь и убьют ее,  а  то  и
вовсе предупредят.
     Помолчали.
      - Странная она штука, жизнь! - заговорил голос, начавший  разговор.  -
Пока не придавит к ногтю, не задумываешься о  ней.  Живешь  себе...  Получку
получил - рад, выпил - весел, с женой поскандалил -  гадко.  Транжиришь  ее,
жизнь, направо-налево... А ей ведь цены нет. Поздно только мы понимаем  это.
Как у скорого поезда: расстаешься с другом и, пока есть  время,  болтаешь  о
пустяках, а тронется, мелькнет последний вагон - и вспомнишь: главного-то  я
не сказал. Ан поздно! Хлестнет поезд последним гудком - и привет!..  У  меня
не все получалось в жизни. И лгал, и малодушничал, и  прочая  гадость  была.
Это я только теперь понял. Эх, другую бы жизнь мне!
      - Жизнь - это не мотор в машине, который можно  заменить,  -  вздохнул
Егорыч. - Оболочка осталась, а нутро другое.  Недаром  кто-то  пошутил,  что
обезьяна, прежде тем стать человеком, сначала засмеялась  и  подняла  голову
вверх, то есть разогнулась, потом заплакала, а вытерев слезы, поняла, что  у
нее есть руки, и тогда стала человеком.
      - Да, слезы... Как думаешь, Егорыч, жена останется с ним?
      - То есть в каком смысле?
      - В прямом... жить, женой...
      - Никак не разберу я тебя, Остая Иосифович! Мужик ты вроде ничего...
      - Да я просто, я так... Гелоса умолкли.
     В наступившей тишине тонко попискивала конка  Егорыча.  Старик  сердито
ворочался с боку на бок.


2

     Даже самый беглый осмотр больного убедил Кузнецова  -  нового  лечащего
врача  Сергея  -  в  срочной  необходимости  хирургического   вмешательства.
Промедление  могло  стоить  Петрову  жизни.  Сосуды   подключичной   артерии
лопались, как мыльные пузыри,  вызывая  обильные  кровоизлияния.  Остановить
этот  смертельно  опасный  процесс  могла  только  немедленная  операция   -
перевязка артерии почти у самого сердца.
     Наступали первомайские  праздники.  Они  могли  задержать  операцию  по
меньшей  мере  яа  два  дня.  И  Григорий  Васильевич  решился:   он   будет
оперировать завтра же, первого мая.
     Домой хирург шел пешком. Кузнецов  любил  эти  прогулки  после  работы.
Многоголосый шум, здоровое дыхание многолюдных  улиц  освежающе  действовали
на  него.  Отвлекали  от  больничных  забот,  глушили   думы   о   служебных
неурядицах, успокаивали нервы. И в этот вечер ему хотелось забыть  обо  всем
на свете, пройтись по  предпраздничному  городу,  ни  о  адм  не  думая,  не
заботясь.
     Григорий Васильевич шел домой не спеша. Веселой  суматохой  были  полны
улицы, горели кумачом флагов, в воздухе висел радостный гул и  пахло  чем-то
таким, чем может пах- ( нуть только канун большого праздника.
     "А  может  быть,  не  надо  было  назначать  операцию  на  праздник?  -
неожиданно ужалило врача сомнение. Тут же вспомнилось лицо  больного  и  его
голос- "Доктор, я буду жить?" А глаза уже ни  во  что  не  верят.  -  Будет,
должен! Человек должен жить!"
     Около дома Кузнецова встретил сын. С разбегу прыгнул на шею.
      - Папочка, мама себе такое красивое платье купила, такое красивое!  Мы
пойдем на парад? Ты посадишь меня к себе на плечи? Хочешь, я дам  тебе  шар?
Самый красивый!
     Отец улыбнулся.
      - Видишь ли, Сережа... Дело в том, что  я  не  смогу  завтра  пойти  с
вами. Мне очень жаль, но...
     Сын соскочил с рук, шмыгнул носом.
      - И всегда ты так, папка! То у тебя футбол, то еще что...
      - Ну, ну! Ты же  мужчина!  Постарайся  понять  меня.  Одному  человеку
очень плохо. Он попал в беду. Ему надо помочь. Обязательно. Понимаешь?
      - Ты всегда других любишь. Витька с отцом, а я...


3

     Вместе с Таней  Антона  Андреевича  провожал  Михаил,  двоюродный  брат
Сергея, живший в Донецке.  На  вокзале  сидели  молча,  тяготясь  молчанием.
Отец, не поднимая глаз, часто курил. Вернулась фронтовая привычка.
     С того момента, когда очнувшийся от беспамятства сын  увидел  себя  без
обеих рук, что-то лопнуло в груди отца. Порвалась и  без  того  тонкая  нить
надежды, что, может быть, все обойдется по-хорошему. В тот день отец,  выйдя
от сына, против воли потянулся в буфет. Пил водку и  чувствовал,  что  ничем
не заглушить жуткий хохот сына.
      - Ты навещай его, Миша. А мать  я  сюда  не  пущу,  не  выдержит...  В
случае чего телеграфируйте...
     И опять повисло  тяжелое  молчание.  Когда  засвистел  тепловоз,  Антон
Андреевич вздрогнул и, болезненно сморщившись, встал.
      - Папа! - позвала Тани.
      - Да, да, я знаю... Ехать... - сказал  он  и,  сгорбившись,  -пошел  к
вагону.
     Ночевала  Таня  у  Михаила.  Бойкая  темноглазая  Анна,  жена  Михаила,
встретила ее ласково. От  всей  комнаты  веяло  покоем,  уютом,  размеренной
семейной ж