лицо  большими
волосатыми руками, выкрикивал Горюнов.
      - Решай, Ваня, это его последняя просьба.
      - Не хочу я ничего решать! Оставь меня в покое!.."
     Далее шла та глава, которая сейчас стоит в повести  первой.  Тогда  мне
казалось,  что  я  сразу  убиваю  двух  зайцев.  Закручиваю  сюжет   и   даю
характеристику еще одному врачу. Вообще-то в жизни такое могло  быть,  но  я
же писал не детектив. Нижеследующая глава стояла примерно  там,  где  Сергей
начинает ходить.
     "Объяснение Валентины Аркадьевны  со  своим  сыном,  хирургом  Валерием
Ивановичем  Горюновым,  было  тяжелым  и  долгим.  Когда  Иван  Кондратьевич
наотрез  отказался  сообщить  Валерию  правду,  она,  ни  слова  не  говоря,
выбежала из квартиры и, взяв такси, укатила к сыну. Какая-то  очень  крепкая
струна лопнула в ее душе,  воскресив  то,  что  считалось  давно  забытым  и
глубоко похороненным. Может быть, это было признанием  той  ошибки,  которую
она совершила много  лет  назад:  порвав  с  Лариным  и  забрав  двухлетнего
Валерку, она ушла с Горюновым. Может, в ее груди  с  новой  силой  вспыхнула
обида на неудавшуюся жизнь, на крушение надежд  о  тихой,  спокойной  жизни,
рисовавшейся ей в те далекие годы? Кто знает. По крайней  мере,  Горюнов  ей
не дал того, из-за чего она ушла от Ларина. Спокойной жизни  не  получилось.
Незаметно  прошла  любовь,  а   ее   место   заняло   отвращение   к   Ивану
Кондратьевичу, к  его  постоянной  трусости  перед  возможным  разоблачением
тайны сына.
     И Валерий вырос не таким, как хотелось ей. Не сбылась  затаенная  мечта
Валентины Аркадьевны. Ни характером, ни лицом не похож он был на Ларина.
     "Как  объясню  ему  и  обман,  и  решение  рассказать  правду?  Виноват
Горюнов? А где была я? Его  мать?..  За  ошибки  надо  расплачиваться,  даже
перед собственными детьми".
     Валерий был дома. Не позвонив, Валентина Аркадьевна  толкнула  дверь  и
очутилась в комнате.
      - Мама, ты? - удивленно вскинул брови сын. - Что случилось?
      - Валерик... - Мать выдохнула воздух и опустилась на стул.
      - Что-нибудь с папой?
      - Нет! Да!
      - Как тебя понимать?!
      - Валерик,  сынок...  -  Мать   заплакала.   -   Прости   меня.   Иван
Кондратьевич  не  отец  тебе.  Мы  трусы.  Он  усыновил  тебя,  не   спросив
разрешения у твоего настоящего отца.
      - О чем ты говоришь, мама! Ты здорова?
      - Молчи! Твой отец - Иван Егорович Ларин. Он в Донецке,  в  больнице..
Он болен...
      - Мама! Ты с ума сошла! Зачем тебе понадобились эти сказки?
      - Он зовет тебя к себе. Тут у  него  никого  больше  нет,  Ему  трудно
сейчас...
      - Он что?.. Когда-то бросил нас? Он подлец?
      - Не надо так о  нем,  Валерик.  Он  твой  отец,  порядочный  человек,
больше всего в жизни я хотела, чтоб ты хоть капельку был похож на него.
      - Как он нашел нас?
      - Ларин и Горюнов были товарищами. И в  больнице,  наверное,  нетрудно
было услышать фамилию твоего... фамилию Горюнова.
      - Что же мне делать?
      - Решай, сын. Ты не маленький. Прости меня, если сможешь..."
     После того как в повести описана смерть Ивана Егорыча и встреча  с  его
телом Сергея Петрова, шла вот эта глава;
     "Даже  явная  неразбериха  с  отцами  не   могла   затмить   радостного
настроения  Горюнова,  когда  он  въезжал  в  Донецк.  Он  чувствовал   себя
человеком,  который  после  продолжительной  разлуки  вернулся  в  родные  и
любимые края. Свою жизнь, по  какому-то  глупому  недоразумению  проведенную
вне этого города, Валерий считал обидной ссылкой, тоскливым  прозябанием.  В
душе он немного жалел  себя,  считал  бедным  изгнанником  и  яро  завидовал
каждому жителю шахтерской столицы.
     Больницу,  где  находился  Ларин,  Горюнов-младший   хорошо   знал.   С
завязанными глазами он мог бы отыскать ее.  Об  отце  Валерию  не  думалось.
После разговора с  матерью  что-то  шевельнулось  было  в  груди  и  тут  же
погасло. Тот или иной, какое это теперь имело значение. В ошибках  отцов  не
ему разбираться. Простое любопытство вело его сейчас.
      - Вы к кому? - спросила дежурная сестра.
      - Мне бы Ивана Егоровича Ларина повидать. Он в хирургии.
     Девушка  смерила  его  взглядом  с  ног  до  головы  и  подняла  трубку
телефона. Минут через пять к Горюнову вышел человек.
      - Григорий Васильевич  Кузнецов,  -  отрекомендовался  он.  -  Кто  вы
Ларину?
      - Да как вам сказать... Говорят, что сын.
      - Не понимаю...
      - Я тоже...
      - Пройдемте в сквер,  -  предложил  Григорий  Василье-еич.  -  У  нас,
очевидно, будет долгий разговор. Дело в том, что... Вы кто по профессии?
      - Врач.
      - Ну вот, коллега,  как  бы  вам  это  объяснить...  Вчера  во  второй
половине дня Иван Егорович... скончался...
     Горюнов раскрыл рот  и  остановился.  Какое-то  подобие  глупой  улыбки
перекривило его лицо. Валерий не знал, как поступают в  таких  случаях.  Его
чувства ничего не подсказывали ему. В голове не было ни одной мысли. Он  был
смущен и от этого чувствовал неловкость.
      - Егорыч  был  человеком  с  огромной   душой,   -   сказал   Григорий
Васильевич. - Кристальной чистоты и честности.
      - От чего он умер?
      - Рак желудка. Я скрывал от него, но он знал. И  мужественно  боролся.
А за день до смерти ваш отец позвал меня в палату и  предложил  ампутировать
ему  руки  для  пересадки  их  своему  другу.  -  Кузнецов  глотнул   комок,
подступивший к горлу, и протянул Горюнову клочок бумаги.  -  Это  письменное
согласие на операцию. Храните этот документ. Детям своим покажите...
      - Кому он предлагал свои руки?
      - Сергею Петрову, шахтеру. Можете побеседовать с ним.  Он  был  другом
вашему отцу.
     Горюнов, закрывшись руками, плакал..."
     И потом, после описанного в повести отъезда Сергея Петрова  в  Луганск,
шла такая глава:
     "Внезапно  появившаяся  туча  на   самодовольном   небосклоне   Валерия
Горюнова росла и мрачнела. Сообщение матери о том, что у  него  есть  родной
отец, не очень тронуло его. Гром грянул позже. Горюнов  даже  не  знал,  что
поразило его больше, смерть отца или его поступок с  жертвой  рук.  Поступок
был непонятен. И непонятен потому, что еще  тогда,  в  шахтерской  больнице,
когда Сергей попал к нему, он списал его жизнь со  счетов.  И  в  тот  день,
принимая из рук  Кузнецова  расписку  Егорыча,  Валерий  почему-то  вспомнил
слова Бадьяна, сказанные полгода назад: "Уж ты-то  своей  рубахи  никому  не
отдашь!"
     С Петровым  он  встречаться  не  захотел.  Ему  стало  стыдно  и  перед
Кузнецовым, и перед Сергеем, и перед самим собой. Был ли то  зов  крови  или
прозрение совести, он еще не  разобрался.  Расписка  отца,  словно  нагретый
добела лист железа, жгла ему руки. И  чем  больше  он  вчитывался  в  слова,
написанные там, тем острее ощущал  на  себе  укоризненный  взгляд  человека,
которого он не знал, но который был ему отцом.
     Никогда  еще  Горюнов-младший  не  чувствовал  себя   таким   одиноким.
Потребность с кем-то поделиться, излить свою душу не давала покоя. Но  перед
кем? Друзей у него не было. С матерью и отчимом говорить  не  хотелось.  Они
не могли открыть ничего нового, посоветовать,  успокоить.  Они  могли  точно
так же, как и их  сын,  при  упоминании  имени  Ивана  Егорыча  горбиться  и
сокрушаться.  Они  испытывали  еще  более  тяжелое   чувство,   потому   что
обманывали сына. Нет, мать и отчим не интересовали его.
     "Каким  он  был,  Иван  Егорович  Ларин?  -  все  чаще  спрашивал  себя
Валерий. - Какую жизнь прожил? Как же надо любить людей  и  жизнь,  чтобы  в
свой последний час решиться на такой шаг?! Откуда у  него  такая  щедрость?.
Почему ее нет у меня? Я же его сын".
     Желание встретиться с Сергеем Петровым становилось все  настойчивее.  И
когда  оно  стало  непреодолимым,  Валерий  Иванович  бросил  все  дела   и,
преодолевая неудобство, поехал в Донецк к Петрову".
     Далее, уже в дневнике Сергея, была запись о том,  что  к  нему  приехал
его самый первый врач Валерий Горюнов. Это удивило и озадачило его.  Горюнсв
побыл у них несколько часов и уехал, сказав, что в Сибирь.
     На большую  закрутку  сюжета  меня  не  хватило.  Я  долго  не  решался
отослать эти главы и некоторые другие, так и не вошедшие  в  повесть,  потом
отослал и через несколько дней гонял, что повесть моя в таком  изуродованном
виде не должна  видеть  свет.  Я  написал  письмо  с  просьбой  вернуть  ее.
Рукопись мне не вернули. Пришлось писать другое  письмо,  требовательное,  в
резких выражениях, и рукопись, как бумеранг, вернулась  ко  мне.  Вновь  мой
Сережка был со мной, лежал на письменном столе и обидно перекатывал  крутыми
желваками: опять не удалось пробиться к людям... Но  до  "Юности"  уже  было
недалеко.
     "Дорогой товарищ Титов!
     Я  работаю  журналистом  в  центральной  молодежной   газете   "Народна
младеж". г. София. Заканчиваю университет.  Сейчас  вплотную  занялся  своей
дипломной работой. Само название  объясняет  неожиданность  моего  письма  -
"Идейно-эстетический  анализ  повести  Владислава   Титова   "Всем   смертям
назло...".  Работа  заказана  кафедрой  советской   литературы   (я   изучаю
болгарскую филологию).
     Почему выбор пал именно на вашу повесть?
     Я ее прочитал сразу, как только она вышла  в  журнале  "Юность".  После
окончания средней школы я работал два года плотником,  и  однажды  случилось
несчастье. Машина (банциг) лишила меня трех пальцев левой  руки.  Это  ни  в
какое сравнение с вашим несчастьем не идет, конечно. Но то,  что  я  пережил
тогда, в какой-то мере похоже на ваш случай. Поэтому  прочитал  повесть  "на
един дых" и, когда пришлось выбирать произведение для дипломной  работы,  не
очень-то колебался.
     Есть  и  другое,  чисто  литературное  соображение.  В  последние  годы
определенно  приобретает  качества  настоящей  современной  литературы   так
называемая документальная проза. Я убежден, что  современный  читатель  ищет
именно такую литературу. Потому что жизнь - самый великий художник и  в  ней
есть  достаточно  художественно  целостных  моментов;  писатель  должен   их
обнаружить (это совсем  нелегко),  отделить  ненужное  и  написать  точно  и
эмоционально.
     Надеюсь, вам  будет  нетрудно  ответить  на  мои  вопросы  относительно
конкретных целей дипломной работы.

     1. Некоторые подробности, касающиеся рождения повести  (так  называемая
творческая биография), хотя ее история - сама повесть.
     2. Ваши теперешние рассуждения о документальной прозе.
     3. Что вы думаете о мемуарной литературе и  есть  ли  в  вашей  повести
элементы мемуаристики?
     4. Кроме повести, есть ли другие произведения?
     5. Будет ли напечатана повесть отдельной книгой, где и когда?
     6. Сообщите, пожалуйста, номера  газет  и  журналов,  где  опубликованы
материалы, касающиеся вашей биографии и творчества.
     7. Какой интерес пробудила повесть за рубежом?
     8. Над чем работаете сегодня? Если можно, пришлите мне  свои  рассказы,
они будут интересны для болгарского читателя, я могу перевести их для  радио
или для нашей газеты. Возможно, вы еще не знаете,  но  в  шахтерском  городе
Перник, что близ Софии, местная газета перепечатала вашу повесть  целиком  и
провела среди шахтеров грандиозную читательскую конференцию.
     После защиты дипломной работы я  предложу  молодежному  журналу  "Пуле"
отрывки из моих принципиальных рассуждений.
     Счастья, успехов, твердости желаю вам и вашей супруге Рите.
     Болгария, София, Илия Пехливанов".

     "Дорогой друг!
     Ваша повесть вошла в мое сердце и тронула меня до глубины  души.  Вы  и
ваша жена - настоящие герои. Я преисполнена глубокого уважения  и  удивления
по отношению к вам.
     ...У меня тоже немало различных семейных  хлопот,  и  я  не  pa  t  уже
теряла веру в себя, но,  прочитав  повесть,  верю,  что  все  человек  может
превозмочь.
     Пишите  и  дальше,  у  вас  это  должно  очень  получиться.  На   нашем
предприятии все читают эту повесть и говорят о вас и о советских  людях  как
о мужественных и стойких борцах...
     Примите мой сердечный привет и заверения в том,  что  в  Польше  у  вас
есть настоящие друзья, восхищающиеся вами и глубоко уважающие вас.
     Польша, Забже. Янина Мажгц".

     Я и сейчас не могу вспомнить, как  вошел  в  кабинет,  поздоровался  и,
кажется, без приглашения сел на диван. В груди отчаянно  билось  сердце,  на
лбу выступил пот. Он встал из-за стола и подошел ко мне.
      - Так вот ты какой!
     Рядом со мной стоял  сам  Полевой.  Живой,  настоящий  писатель,  автор
"Повести о настоящем человеке", которую когда-то я  взахлеб,  не  отрываясь,
прочитал и бредил стать летчиком. "Боже мой,  не  сон  ли  такой  счастливый
приключился со мной?"
     Полевой. Позвольте мне называть вас Славой? Так вот, не  так  уж  часто
бывает, чтобы  большой  журнал  в  двух  номерах,  один  за  другим  печатал
начинающего автора. Еще не весь тираж первого номера развезен по  стране,  а
мы общими усилиями расчистили место для  вашего  рассказа  "Раненый  чибис".
Рассказ нам кажется отменным. Есть у вас, Слава, божий дар. Его надо  беречь
и умножать. Нас очень радуют ваши успехи. И все  же  хочу  предупредить:  не
обращайте внимания на шумиху! Она, видимо, будет. Уже поднимается. Ну  а  вы
старайтесь не замечать ее. К сожалению, мне  не  довелось  быть  знакомым  с
Николаем Островским. Но я давно и хорошо знаю Маресьева. Сколько лет  вокруг
его имени стоит шум-гам, а он скромно делает свое большое дело. К тому же  в
зимнее время непременно два часа в день катается  на  коньках,  а  летом  на
велосипеде. Очень  легко  было  поддаться  соблазну,  но  Маресьев  остается
таким, каким был. Кстати, у нас в городе Калинине - я ведь тверяк! - на  сей
счет говорили так: чем больше чести, тем меньше слов.
      - Мне очень часто  приходилось  бывать  в  Калинине.  Полевой.  А  где
учился?
      - Учился в горном техникуме, на каникулах работал в шахте.
     Полевой.  А  как  же  все-таки  родилась  мысль  заняться  литературным
трудом?
      - Сложно и долго все происходило.  Не  в  один  день,  как  говорится.
Много читал. Но чтение хоть и великое дело, но  занятие  все  же  пассивное.
Надо было самому что-то делать.  Самому!  Человек,  наверное,  только  тогда
чувствует себя человеком, а тем более  человеком  счастливым,  когда  знает,
что он кому-то нужен, приносит пользу,  а  не  цветком-одуванчиком  идет  по
земле. На свете нет ничего ужаснее, чем сознание собственной  ненужности.  Я
не знал, чем, как отблагодарить  мне  мою  жену  и  всех  тех  замечательных
людей, которые вырвали меня из лап смерти.  Ну  вот,  вроде  как  заметку  в
газету написал...
     Полевой. Наверное, раньше все-таки грешили по литературной части?
      - Как вам сказать,  Борис  Николаевич...  Кто  в  юности  пе  балуется
стихами. Был такой грех и у меня. Целые поэмы  строчил.  Да  так  в  девятом
классе этим увлекся, что и уроки учить перестал. Естественно, отцу  пришлось
"власть употребить", комсомольцы  от  души  прочихвостили,  ну  и...  поэзию
бросил, но к  бумаге  тянуло,  писал  заметки  в  райгазету.  В  армии  даже
военкором числился. Вот уже после  несчастья  критикой  занимался.  А  потом
подумал; "Чем других критиковать, не лучше ли самому попробовать писать".
     Полевой. Как писалась повесть?.
      - Трудно. Порой было трудней, чем на операционном  столе.  Все  заново
пришлось пережить. Иной раз Рита проснется, а я без  сознания  на  полу.  Да
ничего, все позади. Единственное чувство вело  меня:  рассказать  всем,  что
безвыходных положений нет, что человек всегда должен  оставаться  человеком.
Рассказать непременно вслух и всем. Потому что  верил  -  боль  наша  должна
другим помочь пересилить  свою.  Когда  даже  плохому  человеку  говоришь  о
трудном без прикрас, то и этот человек нередко испытывает потребность  стать
чище, лучше.
     Трудно было напечатать повесть. Кочевала она очень долго по журналам  и
издательствам  непризнанной,  пока  вот  не  попала  к   вам.   Было   много
советчиков. Требовали переписать, переделать, сократить, расширить и  т.  п.
Не  мог  я  делать  того,  чего  не  понимаю.  В  этом  меня  поддержал  наш
вороши-ловградский писатель Тарас Михайлович Рыбас. Между прочим, именно  он
посоветовал мне отправить рукопись вам.
     Полевой. Многие из нас прожили большую жизнь в литературе, поседели  на
этом деле. Но и нам до сих пор приходится слышать нелепые советы о том,  что
и где в новой рукописи надлежит расширить, а где сократить... Так  что  ваше
отношение к подобного рода "литсоветчикам" можно  только  одобрить.  Но  при
этом,  позвольте  откровенно  заметить,  Слава,  вам  еще  предстоит   стать
писателем. Это значит, что вас ждут годы упорной учебы.  Если  двинуться  по
легким дорожкам -  далеко  не  уйти.  Иной  раз  в  литературе  бывает  так:
истратил человек впечатления своей юности -  написал  один,  другой  хороший
рассказ - и  точка.  Потом  надолго  умолкает.  Выписался,  выходит,  нечего
больше сказать. Существует и другая опасность:- налетит на вас  куча  теле-,
кшюиисце-ниревщиков. Среди них  немало  ухарей  и  лихачей.  Они  быстренько
растаскивают книгу по  телепередачам  и  сценам.  Я  не  хотел  бы  изрекать
сентенции или давать советы. Но об  одном  должен  вам  напомнить:  писатель
всегда должен абсолютно все  писать  сам.  Только!  Люди,  оставляющие  свои
автографы на чужих сочинениях, никакого отношения  к  литературе  не  имеют.
Никогда не позволяйте кому-либо писать за себя, гоните таких  литмолодцов  в
три шеи, с самого начала строго относитесь к своему литературному  долгу.  А
что сейчас пишете?
      - На этот раз  сельскую  повесть.  Трудно  она  идет,  но  написать  я
должен. Пишу о местах, где вырос,  куда  меня  постоянно  влечет.  В  чистом
поле - зеленом от травы или белом от снега - я чувствую  себя  совсем  своим
человеком.
     Полевой. Вы часто бываете в селе?
      - Каждый год,  обычно  летом.  Новая  повесть  ничего  общего  с  моей
биографией не имеет. Только места присутствуют.
     Полевой. То, что  вы  так  тщательно  исследуете  материал  и  с  такой
серьезностью обдумываете новую книгу, радует нас. Что бы там ни  говорили  о
писательской фантазии, но литератору надлежит видеть  контуры  и  внутреннее
развитие своего повествования еще до того, как сел за стол.
      - Иногда мне говорят с укором:  "Ты,  Титов,  шахтером  был,  техникум
горняцкий закончил, а шахтерскую жизнь молчком обходишь". Писать о том,  что
делал вчера или  делаешь  сегодня,  трудно.  Мне  кажется,  что  от  каждого
события надо отойти, посмотреть на него со стороны и  потом  уже  объективно
исследовать...
     Я возвратился домой словно на крыльях, а дома меня снова ждали письма.

     "Уважаемый товарищ Титов!
     Пишет вам заведующая библиотекой шахты Э 23  Александра  Григорьева.  В
нашем горняцком поселке только и разговоров  сейчас,  что  о  вас,  о  вашей
книге, вашей жизни.
     К нам в библиотеку то и дело заходят углекопы - и  ветераны,  и  совсем
еще молодые,  все  они  обращаются  ко  мне  с  просьбой  рассказать  о  вас
поподробнее.
     Возьму на себя смелость утверждать,  что  у  писателя  и  библиотечного
работника одна и  та  же  цель:  воспитать  истинного  человека.  Только  вы
пишете,  а  мы  пропагандируем  ваши  произведения  устным  слогом.   Сейчас
библиотека совместно с шахтной комсомолией готовит читательскую  конференцию
по книге "Всем смертям назло...". И насколько же, я вам  скажу,  облегчается
задача пропагандиста книги, если  со  страниц  художественного  произведения
идет в нашу жизнь правда,  освещенная  возвышенным  отношением  к  людям.  У
читателей, особенно молодых, настоящая жажда - найти в литературе  достойный
образец для подражания, найти, как выразился поэт, "делать жизнь с кого".
     Все мои земл