еременами  в  природе  человек  всегда  ждет
каких-то изменений в своей жизни. Ждал их и Сергей.
     Но... по-прежнему длинно и однообразно тянулись дни, серые, скучные,  с
утра до ночи заполненные бесплодными попытками овладеть протезом,  вырваться
из опостылевшей беспомощности.
     Первая задача - сжиться с протезом - Сергею  удалась  довольно  быстро.
Превозмогая боль  и  неловкость,  он  трое  суток  не  снимал  его  с  плеч.
Измученный днем, Сергей заставлял себя  и  на  ночь  ложиться  в  постель  с
протезом. Сон походил на пытку. Металлические  части  давили  в  бок,  ремни
врезались в тело, плечи нестерпимо горели, протез превращался  в  чудовищный
капкан. Лишь на четвертый день Сергей почувствовал облегчение.
     "Сжился! - победно мелькнула мысль, и сразу  стало  легче  на  душе.  -
Теперь за карандаш! Писать! Если научусь, то буду готовиться в институт!"
     Но шли дни, недели,  спина  и  плечи  Сергея  превратились  в  сплошную
кровоточащую рану, а успехов не было.  И  чем  больше  прилагал  он  усилий,
чтобы научиться писать, тем менее  оставалось  надежд  на  это.  В  короткие
минуты передышки, прижимая к щеке холодные, мертвые пальцы,  Сергей,  словно
живых, просил их: "Ну не  упрямьтесь,  пожалуйста...  Почему  вы  не  хотите
помочь мне? Вы же теперь мои, мои, мои... Я приучил  себя  к  вам,  мне  это
дорого стоило! Так неужели все напрасно?"
     Помогая ртом, ногами зажимал черными негнущимися  пальцами  карандаш  и
продолжал бесплодные попытки написать хотя бы одну аршинную букву. Но и  это
не удавалось. И когда подступало отчаяние, Сергей сбрасывал протез на пол  и
бил его, бил до изнеможения, до кровавых  ссадин  на  собственных  ногах.  И
вновь казалось, что жизнь кончилась.


ИЗ СЕМЕЙНОГО ДНЕВНИКА ПЕТРОВЫХ

     В  дневнике  пропущено  несколько  чистых  листов.  Дальнейшие   записи
сделаны карандашом, большими печатными буквами,  неуклюже  разбегающимися  в
разные стороны.
     17 марта. Ура, Таня! Пишу! Сам! Сам! Сам! Пишу!


x x x

     Два часа ночи. Утром ты проверишь мою писанину. Не  ставь,  пожалуйста,
двойку. Ты и так их сыпала  как  из  рога  изобилия  за  те  мои  палочки  и
крючочки, что я терпеливо выводил,  как  заправский  первоклассник.  Поставь
мне пятерку, мой строгий учитель! Я очень хочу  получить  ее.  Ты  никак  не
хочешь понять, что даже самый  плохой  первоклассник  выводит  свои  палочки
рукой, а я зубами.


x x x

     Я плачу от радости. Те двойки, что  я  ставила  за  написан  ные  тобой
палочки и крючочки по программе первого класса  которые  ты  писал,  сгрызая
карандаши, стоят четырех пятерок, вместе взятых.  Ведь  нельзя  же  измерить
обычными оценками твой титанический труд, твое упорство и настойчивость
     Буквы Ж, Щ, Ф потренируйся писать. Задание: по двести строчек каждую


x x x

     20 марта. Месяца через два буду писать вполне прилично.  Только  бы  не
болели глаза и челюсть. Интересно, каким будет почерк?
     Встретил вчера в городе Борю Кулакова. Армейский  друг!  Женат.  Растет
дочь. А  сам  нисколько  не  изменился.  Вспомнили  солдатское  житье-бытье.
Никогда не подумал бы, что Борис такой тактичный парень. Наверно,  чтобы  не
бередить мне душу, так и не спросил, как все случилось. Дал адрес и  сказал:
"Если нужна будет моя помощь, не стесняйся, зови". А живет-то он  в  Казани.
К нам попал случайно, в командировку. Зови... Нет, Боря, не позову.
     Не тот я уже, твой бывший комсорг. Людей стесняться  стал.  Надломилось
что-то во мне. А что, сам не пойму.


x x x

     Самое трудное - это сознание  собственной  ненужности.  Потерять  руки,
перенести все кошмары операций - еще не самое страшное. Остаться  за  бортом
жизни в расцвете сил, почувствовать свою ненужность  обществу  -  вот  самое
жестокое испытание, которое может выпасть на долю человека.

     Из  письма   друзей:   ..а   еще   сообщаем   тебе   -   наша   бригада
коммунистического труда каждую  смену  дает  одну  норму  сверх  плана.  Нас
девять, а в наших сердцах ты десятый. Так что  не  погасла  твоя  шахтерская
лампочка! Все мы здесь очень жалеем, что ты не вернулся жить в поселок.  Его
теперь не узнать. Летом утопает в зелени.  Очень  пригодился  твой  совет  о
саженцах. Шесть тысяч корней пересадили с той  балки.  Еще  раз  напоминаем:
пожелай - и мы мигом перевезем вас сюда. Квартира будет - какую пожелаешь.


x x x

     Может быть, то была ошибка. Может, правы Николай  и  Рафик?  Нет,  нет,
нет... Раненый всегда производит гнетущее впечатление на  тех,  кто  идет  в
бой.


x x x

     27 марта. Что заставило меня побежать отключать  тран-сформатор?  Я  же
знал - это опасно.
     Черт знает  что...  И  ни  о  чем  я  не  думал,  когда  бежал.  Просто
мельтешили перед глазами лица ребят, что были там, в лаве...


x x x

     В чем смысл жизни? Сколько копий поломано на этом вопросе! Смешно,  как
вспомню сейчас те дискуссии! О каком смысле может идти речь, если  во  главу
угла не ставить  труд.  Будничный,  повседневный,  честный  труд.  Отбери  у
человека возможность трудиться - и все блага жизни теряют смысл.


x x x

     30 марта. Московский журнал "В мире книг"  предлагает  своим  читателям
поделиться мыслями о личных библиотеках. Не  попробовать  ли?  Опыт  у  меня
невелик да и библиотека не солидна, но ведь есть люди,  у  которых  и  этого
нет.


x x x

     Я никогда не вижу себя во сне  без  рук.  Всегда  снится,  что  у  меня
чего-то не хватает, а чего - не понять. Сегодня играл  в  волейбол  и  такие
мячи "тушил", ахали все. Проснулся, на лбу холодный пот, а в голове все  тот
же вопрос: ну и колюча же ты, жизнь, со всех сторон колешься...


x x x

     Удивительно  ловко,  удобно,  просто  и  мудро  устроены  предметы  для
пользования руками. Так мудро и так просто, что, имея руки, и  в  голову  не
приходит задумываться над этим. А человек все же сильнее вековых навыков.
     Вот письмо. Хоть и  стоило  оно  немалых  трудов,  но  в  конце  концов
сцепленные зубы, зажавшие карандаш, заменили руки. Еще  более  удивителен  и
непонятен  механизм  почерка.  Сравниваю  рукописи,  сделанные  в  техникуме
руками, и вот эти, зубами, - никакого различия.


x x x

     Что было бы, если бы я умер? Вот  так  же  светило  бы  солнце,  шумела
листва деревьев, по радио пели бы вот эти же  гесни  и  комната  была  такой
же... А Таня?.. Страшно? Да. А самое страшное - это то,  что  нет  на  земле
моего следа.


x x x

     Для жизни смерти нет. Жизнь бессмертна. Только когда  человек  за  свою
жизнь не сделает ничего хорошего, не  совершит  доброго  дела,  он  умирает.
Самой настоящей, самой страшной смертью.
     Человек, не украсивший землю своим трудом, навсегда уходит  в  небытие,
ибо после него ничего не остается, что жило бы в делах и памяти потомков.


x x x

     Отметили день рождения Таниной  подруги.  На  вечере  в  основном  была
молодежь. Выпили, танцевали, пели, и вот один  пижон  с  галстучком-бабочкой
надумал анекдоты рассказывать. По кругу, все по одному, И  начал  о  женщине
пошлый,  грязный  анекдотишко...  Сидят  все  как  грязью  облитые,  кое-кто
натужно хихикает. Я  не  выдержал,  встал  и...  было  замахнулся  по  морде
дать... Потребовал извиниться, Парень решил отшутиться: - -  А,  не  защищай
их, все они такие!
     Мы с Таней извинились и  ушли.  Ох  и  понервничал  я  тогда.  Какой-то
молокосос и, видите ли, подводит базу под слюнтявые мыслишки! "Все..."  Так,
значит, и твоя мать и миллионы других?
     Сегодня пришел к нам тот хохмач. Чуть не на коленям просил прощения  за
ту "пьяную выходку". Он-де не знал ничего о нас и прочее. И что интересно  -
искренне. Разговорились мы с ним. Вообще-то он парень  неплохой.  Наслушался
только всякой дряни и решил блеснуть остроумием.


x x x

     13 апреля. Весна!.. А отчего так грустно? Да. Годовщина...
     Побежал бы я, если бы знал, что навсегда оставлю там свои руки?
     Но тогда я должен был бы знать, что случится с рабочими  в  лаве  после
взрыва трансформатора. Если ничего - нет, если да - побежал бы.


x x x

     Впереди - пустота,  позади  -  пропасть.  Можно  оступиться  и  упасть.
Душевная боль - это камень потяжелей, чем боль ран. Неужели не осилю?
     Да, Серега, если повесишь  нос  -  сломаешься.  И  никакой  "костер  на
снегу" тогда тебе не поможет,


x x x

     17 апреля. Перечитал "Тихий Дон". Никогда не видел я Дона да и  казаков
настоящих. Но верю - именно так все и было. А черное солнце?!
     Да, оно может быть не только ослепительно ярким!


x x x

     Боже мой, как мало я знаю! Надо перестроить, уплотнить свой  распорядок
дня. Интересно, какой минимум сна возможен для человека?


x x x

     Сергей, так нехорошо! С тех пор, как ты научился писать, я не  принимаю
участия в ведении дневника. Ты отвратительно пишешь букву "ж". Не стыдно?.


x x x

     Приехал Николай Гончаров. Вошел в квартиру и по привычке протянул  руку
поздороваться. Опомнился, засмущался
     и прижал меня к груди, как ребенка. Эх, Коля, Коля... Перешел  работать
в другую шахту. Рафик ушел в институт, Игнатова взяли в  армию,  руководство
шахты сменилось - в общем, не узнать пенатов. Сколько хороших дел  вспомнили
мы, друг мой! А на  вокзале  поспешно  поцеловал  и  убежал  в  вагон.  Таня
сказала, что ты заплакал. Коля, неужели ты пожалел меня? Я не  верю.  Просто
обидно видеть друга вот таким...


x x x

     22 апреля. Ура! Получил ответ от редакции журнала "В  мире  книг".  Моя
статья о библиотеке будет использована в обзоре писем.  Значит,  могу!  Могу
еще чем-то быть полезен!


x x x

     Встретил одного. Он мне сказал:
      - Я бы на твоем месте пил да спал. Деньги платят, чего еще надо!
     Отвратительно! В горе для него одно лекарство - водка.


x x x

     1 мая. Сегодня год той операции... Год... Как это много! Если эту  дату
не отмечать какими-то успехами, то она действительно  может  превратиться  в
поминальную. Тогда конец...


x x x

     Окончил новую статью. Получилась очень длинной.  Как  подумаю,  что  ее
должен кто-то прочитать, - страх берет. Вдруг  это  никому  не  нужно?  И  я
отнимаю время у людей...
     Бередит душу большая тема. Ее  мучительно  трудно  переваривать.  А  не
думать о ней еще трудней. Смогу ли? Надо постараться. Сжимай, Серега,  зубы,
как на операционном столе, - и вперед. Не бейся,  сердце,  такими  толчками.
Тебе придется повторить все заново. Будет трудно, не  легче,  чем  в  первый
раз. Но так надо, надо...


x x x

     Первую весну мы встречаем с Таней  вместе.  Сколько  мечтали  об  этом!
Была на нашем пути и армия, и учеба, и больница... Каждый год была весна,  и
мы были врозь.
     Здравствуй, весна!


x x x

     Мы все умрем, людей бессмертных нет,
     И это все известно и не ново.
     Но мы живем, чтобы оставить след:
     Дом иль тропинку, дерево иль слово.
     Р. Гамзатов

     * 
 * *
     * 

     Сережа, у нас будет ребенок...


x x x

      Таня, Танечка, Танюша!!  Родная  моя!  Любимая!  Солнышко  ненаглядное
мое!.


x x x

     Сейчас мне особенно близко стихотворение Константина Симонова:
     Жди меня, и я вернусь Всем смертям назло...
     И наиболее, дороги его заключительные строки:
     Как я выжил, будем знать Только мы с тобой...


x x x

     Все эти дни хожу пьяный от  счастья.  Забываю,  что  у  меня  нет  рук.
Выросли крылья, и я лечу и лечу  куда-то  над  цветущей,  радостной  землей.
Иногда наплывает облачко беспо-койства: а все ли будет хорошо?
     Каким ты будешь, родной, незнакомый человек? Сколько  пережито,  просто
не верится, что и в наш дом стучится про-стое и такое желанное  человеческое
счастье!


 * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *

     По шахтному двору, меж  ржавых,  искореженных  стоек,  метались  желтые
осенние листья.  Дул  резкий  восточный  ветер,  еще  не  холодный,  но  уже
достаточно остывший от  почти  тропической  жары  минувшего  лета.  Террикон
дымился, и, когда на его верхушке опрокидывалась вагонетка, дым,  смешавшись
с облаком пыли, плыл прямо на копер и растворялся  в  его  фермах,  канатах,
вращающихся шкивах.
      - Где будет проходить встреча? - каким-то не своим голосом  спросил  я
у человека, который встретил меня у проходной и, назвавшись  парторгом  этой
шахты, теперь сопровождал.
      - В нарядной, - ответил он и посмотрел на меня. - Нам  надо  уложиться
в двадцать пять - тридцать минут. Сами понимаете... План  хоть  и  даем,  но
задолженность прошлого месяца... - И он выразительно постукал  себя  по  шее
ребром ладони.
     "Предоставит слово, поздороваюсь, передам привет от  писателей...  Нет,
здороваться не надо. Сразу  привет  и  рассказ-биографию.  Родился,  учился,
работал... А может, не надо  родился,  учился?  Если  не  получится,  прочту
отрывок из повести. А кто страницу перевернет? Нет, родился, учился надо".
     Из боковой двери мы вошли в нарядную и сели за длинный  стол,  покрытый
красным материалом. Посередине стоял графин. Шахтеры сидели  в  трех  шагах.
После долгой разлуки я вновь видел их лица, дышал с ними одним воздухом.  Их
было человек сто, а может, больше. "Раз, два, три,  четыре..."  -  торопливо
начал я зачем-то считать сидящих в переднем ряду.  В  нарядной  стало  тихо.
Так тихо, что было слышно, как на копре со свистящим хрустом  трутся  канаты
о вра-
     щающиеся шкивы. В последнем ряду кто-то поднялся, пристально  посмотрел
на меня и сел. "Расскажу биографию", - решил я. Скуластый  парень  с  густой
рыжей шевелюрой в переднем ряду осторожно кашлянул в кулаки  плотнее  уселся
на стул. "Проходчик, - подумал  я.  -  На  Игоря  похож.  А  может,  отрывок
прочитать? Про то, как Сергей Петров впервые в забой  попал".  Опять  кто-то
приподнялся и тут же сел.
      - Товарищи! - встал парторг. - У нас в гостях писатель Титов...  -  Он
замялся.
      - Владислав, - подсказал я.
      - Владислав, - повторил он. - Автор повести "Всем  смертям  назло...",
в недавнем прошлом тоже шахтер, горный мастер, но во время аварии...
     Я встал. Парторг удивленно посмотрел на меня и, не договорив, сел.
      - Дорогие товарищи, - непослушным голосом сказал  я  и  твердо  решил:
"Прочту отрывок". - Ребята! - голос мой дрогнул и  зазвучал  неизвестной  до
сих пор звонкостью. - Я родился...
     И теперь еще с внутренней дрожью вспоминаю  я  то,  свое  самое  первое
писательское выступление перед своими  большими  и  неизменными  друзьями  -
шахтерами.  Потом  этих  встреч  и  выступлений  было  много,  перед  самыми
различными аудиториями, в разных городах и поселках, в цехах,  нарядных,  на
полевых станах,  в  школьных  классах  и  студенческих  аудиториях.  Но  то,
первое, останется в моей памяти на всю жизнь.
     Уже где-то в середине выступления, когда было рассказано,  где  родился
и рос, как стал шахтером, когда я  рассказывал  о  том,  как,  зажав  зубами
карандаш, учился писать и рыжий скуластый проходчик все чаще тихо  кашлял  в
кулак, я вдруг до  пронзительной  ясности  понял,  что  все  или  почти  все
сидящие тут в нарядной читали мою повесть и знают  судьбу  Сережки  Петрова.
Мне стало  легко.  Значит,  недаром  грыз  по  ночам  карандаш,  отчаивался,
надеялся, рвал нервы  с  издателями  и  редакторами,  значит,  книжка  нужна
людям, если ее прочли вот эти парни, отнюдь не склонные к сантиментам,  если
они, перед тем как спуститься в забой, пришли сюда, на встречу  со  мной,  и
пришли  не  просто  из  любопытства,  а  ведомые  пристальным  интересом   к
человеческой судьбе,  судьбе  своего  коллеги.  Вот  сидят  они,  притихшие,
внимательные, перекатывая  крутые  желваки.  Да,  стоило  ради  этого  жить,
страдать,  писать.  Я  был  счастлив.  Пришло  ощущение,  что  стою  не   за
официальным столом, упершись черным протезом в его красный край, а  нахожусь
среди ребят, которых давно и хорошо знаю, и делюсь с ними, как  с  друзьями,
самым  сокровенным,  что  наболело  на  душе  за  долгую  разлуку,  что  уже
выплеснулось в книжке, но все не уместилось,  и  вот  то,  чего  не  доверил
бумаге, теперь доверяю им. Парторг выразительно посматривал на часы, а я  не
мог остановиться. Рыжий в переднем ряду кашлял и прятал от меня  глаза.  Еще
несколько человек сидели, опустив  головы,  будто  были  в  чем-то  виноваты
передо мной. В паузах было слышно, как  скрипит  канат  и  где-то  тяжело  и
гулко ухает, наверное, скип, опрокидываясь и высыпая уголь в бункер...
     Закончил я свое выступление совсем не так, как предполагал.
      - А вообще, ребята! - неожиданно вырвалось у меня. - Бросил бы  я  эту
писанину и полез бы с вами уголек долбать. Это я умею, - и сел.
     Узколицый и черный, как цыган, шахтер во втором ряду вытянул длинную  с
большим угластым кадыком шею и раскрыл рот.  Парторг  частой  дробью  ударил
пальцами по столу и, будто испугавшись этого, спрятал руки под  стол.  "Боже
мой! Как плохо я говорил! - пронеслось в голове. - Надо бы все-таки  отрывок
прочитать. Но они же хорошо слушали и понимали меня. И я их понимал..."
     Тяжелые, крупные аплодисменты грохнули минуту  спустя.  Рыжий  отчаянно
бил огромными ладонями  одна  о  другую,  тянул  руки  вперед,  к  столу,  и
быстро-быстро хлопал короткими, с черным ободом от угля, ресницами.
      - Вопрос можно?.. - поднялся узколицый шахтер.
      - Время, товарищи, время!.. - пальцем постучал по часам парторг.
      - Ну чего ты, Акимыч, заладил?! - пробасил кто-то из задних  рядов.  -
За нами не заржавеет, план будет.
      - Валяй! - отчаянно махнул рукой парторг, посмотрел на  меня  и  пожал
плечами: что, мол, с ними поделаешь.
      - Владислав Андреевич... - робко, почти мальчишеским голосом  произнес
узколицый  ("Отчество  откуда-то  знает!"  -   удивился   я),   -   скажите,
пожалуйста, как вот вы, шахтерский парень, наш, в общем, человек и...  -  Он
замялся, а я как-то по инерции мысленно продолжил за него: "и  докатился  до
такой жизни, что в писатели поперся?" - Ну... вот,  книжку  написали?  -  Он
замолчал и вдруг расплылся в такой белозубой улыбке,  что  все  вокруг  тоже
заулыбались. А узколицый парень выпалил: - Может,  такие  таланты  в  каждом
шахтере заложены? И есть смысл побросать свои молотки  и  сверла  и  взяться
романы строчить?!
     Аудитория сдержанно гоготнула.
      - Ты по существу спрашивай, Яременко! - прикрикнул на него парторг.
      - Вопрос в общем-то по существу и довольно каверзный, - поднялся я.  -
Я и сам, братцы, не знаю, как дошел до такой жизни. -  В  зале  одобрительно
хохотнули. - Выписались мы с Ритой из больницы, приехали в  Ворошиловград  и
стали жить... новой жизнью.  Двадцатый  год  ей  шел,  мне  двадцать  пятый.
Второй год супругами... Ну, у нее  хлопоты  по  дому:  прибрать,  постирать,
поесть приготовить, опять же меня одеть, покормить. А  я  сижу  и  только  в
окно на людей смотрю. Мысли разные, конечно, в голове толпятся. Будто  и  во
сне я, и не со мной все это. К работе-то с детства приучен. В  сорок  первом
отца на фронт проводили, а нас четверо с  матерью  осталось.  Я  -  старший.
Короче, в девять лет умел пахать землю, сеять, хлеб  убирать,  то  есть  то,
что умели взрослые. А тут такая петрушка - вышибло меня  из  седла.  Начисто
вышибло! И все о жене своей  думаю.  Где  она  взяла  такие  силы?  Ведь,  к
сожалению, в жизни иной раз как случается? Живут муж, жена, дети, все  вроде
хорошо, мирно, ладно. Но  вот  врывается  беда  -  а  она  всегда  врывается
неожиданно и в самый неподходящий момент, - пусть не такая страшная,  как  у
нас, и что же порой получается?! Дороги  людей,  которые  еще  вчера  любили
друг друга, расходятся в разные стороны. Почему? Что произошло с любовью?  У
нас, к счастью, не случилось такого. Ы основой, на которой  удержалась  наша
семья, была моя жена, ее  любовь,  ее  мужество.  Скажу  честно  -  ей  было
трудней.  Ведь  здоровый  челов