риска для себя. Четверо  шахтеров  вернулись
бы в тот день к своим семьям. А они не  вернулись.  Потому  что  тот,  один,
сбежал.
      - Не может быть, - со страхом проговорил Сергей. - Как же  он  жить-то
будет?
      - А как живут предатели?
      - Хватит  об  этом,  -  предложил  Николай.   -   Рафик   вон   прячет
превосходнейшее шампанское. Отметим, что ли, успех  твоих  крестников?  Тебе
можно, Сереж?
      - Если б покрепче чего-нибудь...
      - Коньяку хочешь? Я мигом!..
      - Нет, Коля, я пошутил. От крепкого я плакать стану...
      - Не дури, Сережка. Все страшное позади. Скоро домой. Там  тебе  такую
квартиру отгрохали!..
      - Ребята, я не вернусь на шахту.
      - Как?.. Ты что, Сережа?.. Ты понимаешь, что говоришь?!
      - К сожалению, слишком ясно...
      - Нет, Рафик, ты  послушай,  что  он  надумал!  Ты  это  сам  или  кто
подсказал? Не пущу! - Николай вскочил  со  стула,  расставил  перед  Сергеем
руки, словно тот сейчас же, сию минуту, собрался бежать куда-то. Потом  сел,
притих на минуту, удивленными глазами  уставился  на  Сергея.  -  Сережа,  я
ничего не понимаю, Ты обиделся? Тут же твои друзья, твоя шахта. Понимаешь  -
твоя! За нее, за нас ты... - Гончаров снова вскочил, потряс руками, -  кровь
свою отдал, вот эти... чтоб жила она, мы жили! Нет, ты пошутил. Ну, скажи  -
пошутил?
     Сергей молчал.
      - Рафик, что ты сидишь как истукан! Скажи ему что-нибудь!
      - Не надо кричать, Коля. Мне не до шуток. На шахту я не вернусь.
      - Может, ты скажешь почему? - тихо спросил Рафик.
      - Наверное, я не прав. Не знаю... Можете  осуждать  меня.  А  как  мне
жить, когда загудит шахтная сирена и вы пойдете  на  смену?  Куда  я  спрячу
свое сердце?..
      - Чудак ты, Сережка! - улыбнулся Николай. - Не  останешься  без  дела.
Найдем... Поможем...
      - Вот именно - найдете, поможете...  И  в  ущерб  своим  делам  будете
нянчиться со мной. Вы сильные, но и в ваших глазах я вижу иногда  жалость...
Даже сейчас, после всего, "то я сказал, никто не вскочил и  не  надавал  мне
по морде... И право на пощечину себе  я  должен  буду  вновь  отвоевывать...
сам... всей жизнью. Чтоб как равного... сплеча...
     Мамедов встал, прошелся по палате.
      - Ты жесток к себе, Сережка.
      - У меня было время обдумать  свое  решение.  Я  простился  с  шахтой.
Поверьте - рвать сердце нелегко, но... на шахту я не вернусь...
     А вскоре сентябрь закружил пожелтевшую  листву  по  больничному  двору.
Зачастили унылые осенние дожди, и хмурое небо  торопливо  погнало  вместе  с
тучами косяки перелетных птиц. Птицы летели на юг.  Летели  навстречу  новой
жизни. И было непонятно, почему в их криках слышалась неподдельная грусть  и
отчаянье.
     Эти крики  преследовали  Сергея  днем,  будоражили  по  ночам  сон.  Он
просыпался с тяжелыми думами и после долго  не  мог  заснуть.  Болели  раны.
Отчетливо,  словно  ничего  не  произошло,  ощущались  руки.  Сергей  сгибал
пальцы, локти, кисти, чувствуя каждый сгиб, каждую складку  кожи.  Казалось,
кончился длинный кошмарный сон, и сейчас он поднимет руки, проведет  ими  по
лицу, сожмет колющие болью виски, пятерней расчешет волосы... Руки  тянулись
к голове и  падали,  невесомые,  невидимые,  опалив  плечи  огненной  болью.
Беззвучный, тягучий крик журавлиной стаи рвал тишину  темной  осенней  ночи,
невидимыми тисками давил готовое выпрыгнуть из груди сердце.
     "Возьми себя в руки!" - властно шептал  внутренний  голос,  и  отчаяние
отступало.
     "Инвалид! - кричало оно  строками  пенсионной  книжки,  -  Старушки  со
слезой на глазах будут смотреть тебе вслед".
     "Не распускай нюни!" - кричал все тот  же  голос,  от  которого  Сергей
вздрагивал и менял направление своих мыслей.


17

     Войдя в палату, Кузнецов нарочито бодрым голосом сказал:
      - Ну  вот,  Сережа!  Наступил  час  нашего  расставания.  Сегодня  был
консилиум. Учитывая твою просьбу, мы решили:  можно  выписываться  домой.  -
Григорий Васильевич, не глядя на Сергея, прошелся по палате, подошел к  окну
и, не меняя позы, отчетливо сказал: - Я желаю вам всего  самого  наилучшего,
мужества, любви, счастья. - Он резко повернулся от окна, поспешно подошел  к
Сергею, стиснул его плечи. - Будет трудно -  пиши...  пиши,  Сережа...  -  И
быстро вышел из палаты.
     Моросил серый, холодный дождь, в пожелтевших деревьях  метался  осенний
ветер, рвал листья и бросал их на тускло блестящий,  мокрый  асфальт.  Около
больницы стояла толпа людей в синих больничных халатах, в  наспех  накинутых
на плечи  пальто  и  молча  смотрела  вслед  двум  удаляющимся  человеческим
фигурам.
     Сергей шел сгорбившись, прихрамывая, наклонив  вниз  голову.  Таня  шла
сбоку, маленькая, хрупкая, и все старалась  заглянуть  ему  в  лицо,  словно
хотела убедиться: он ли это,  воскресший  из  мертвых,  идет  рядом  с  ней?
Набежавший порыв ветра зло трепал пустые рукава его коричневого пальто.
     Таня оглянулась назад, прощально помахала рукой. Сергей  остановился  и
посмотрел на провожающих  его  людей.  Таня,  заметив  навернувшиеся  слезы,
осторожно тронула его за плечо, и они ушли.
      - Да-а-а... - задумчиво протянул кто-то в толпе провожающих,  -  Жизнь
прожить - не поле перейти...


 * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

1

     Не думал, не гадал Сережка Петров, впервые ступая на  перрон  донецкого
вокзала, что придется вот так идти по нему - слабым и беспомощным.
     А на вокзале ничего не изменилось. Та же суета и разноголосый  шум,  те
же каменные ступеньки, и плененные асфальтом деревья, и  пересвист  поездов,
и голос диктора, - все с первого взгляда было таким же, как в  тот  далекий,
невообразимо далекий день. Да и был ли он, тот  день?  Неужели  эти  деревья
приветливо склонялись и радостно шуршали зелеными ветвями, а не роняли,  как
сейчас,  с  какой-то  необъяснимой  болью  пожелтевшие  листья  на  холодный
асфальт? Неужели и тогда, когда душу нетерпеливо жгла комсомольская  путевка
молодого  специалиста,  голос  диктора  говорил  так  же  тревожно,   словно
предупреждал о надвигающейся неотвратимо опасности?  Неужели  не  было  этой
границы, перерезавшей всю жизнь на далекое вчера и чужое сегодня.
     И опять, уже в который раз, показалось Сергею,  что  он  спит  и  видит
сон. Мимо него сновали люди, а он  стоял  на  ступеньках  вокзала  с  широко
раскрытыми глазами и ждал: сейчас подойдет Таня и разбудит его.  "На  работу
опоздаешь!" - скажет она и засуетится, собирая завтрак.
     Таня вынырнула из толпы и помахала Сергею билетам".
      - В Луганск? - спросил он.
      - В  Луганск,  -   ответила   Таня   и   отвернулась,   пораженная   я
встревоженная сосредоточенным ожидающим взглядом Сергея.
      - Там... ничего нет?
      - Все с нами, Сережа...
      - Какой вагон?
      - Одиннадцатый.
      - Как и палата...
      - Только  без  Григория  Васильевича.  Я  дала  маме  телеграмму.  Нас
встретят.
      - Будем искать квартиру?
      - Поживем, потом...
     В купе они сидели вдвоем, друг против друга. Сергей смотрел на  Таню  и
молчал. Когда поезд тронулся, он приник  грудью  к  столику  и  уставился  в
окно.
     Мимо бежали дома, деревья,  внизу  змеями  сплетались  рельсы,  ошалело
бросались под поезд, и, будто раздумав  или  испугавшись,  нехотя  выползали
из-под колес и бежали  прочь,  в  сторону.  По  окну  стегал  дождь,  косыми
струями резал стекло и  ручьями  стекал  вниз.  Дома  мелькали  все  реже  и
наконец совсем пропали. Поезд вырвался за город.  Реденьким  озябшим  строем
поплыли деревья, за ними виднелась серая донецкая степь.
     Террикон Сергей увидел сразу же, как только поезд,  изогнувшись  дугой,
завернул  вправо.  Черный,  дымящийся,  он  высился  среди  степи   огромным
конусом, сказочным шатром чудо-богатырей. По его склону  маленькой  точечкой
ползла вагонетка. Ошибиться он не мог: то была его шахта.
      - Прощай... - прошептал Сергей  и  уронил  голову.  Жестко  постукивал
вагон на стыках рельсов, из репродуктора хрипел веселый марш,  Таня  ласково
гладила волосы мужа и срывающимся голосом повторяла:
      - Успокойся, Сережа, успокойся... У нас еще все впереди, ты жив -  это
главное... Остальное зависит от нас... И счастье тоже...


2

     Разные сны снятся людям по ночам. Человек их не выбирает. Сны  приходят
сами, хорошие и плохие.
     В первую же свою ночь в Луганске, на домашней  постели,  под  сбивчивый
стук ходиков, Сергей увидел первый после несчастья сон.
     Он шел по штреку на свой участок и нес на  руках  перед  собой  тяжелый
кусок антрацита. Уголь  больно  резал  ладони,  под  ногами  хлюпала  липкая
грязь. Сергей то и дело натыкался на разбросанные  по  выработке  вагонетки,
падал, поднимался, снова  шел  и  опять  падал.  Из  гулкой  темноты  штрека
доносились голоса:
      - Скорей, Петров, скорей! Полгода ждем тебя! Неси сюда  уголь,  ты  же
срываешь план всей шахты!
     Сергей порывается бежать, но снова падает, наталкиваясь  в  темноте  на
что-то жесткое.
     "Я же не посчитал, сколько до них шагов. Надо обо что-то опереться",  -
решает он, сбрасывая с себя промокший больничный халат.
     Откуда-то появился Егорыч. Лицо его было мокрым от слез, и  он  шептал:
"Так и не встретились мы с тобой, Сережка... Ты приходи ко  мне,  я  жду.  А
кричать так по чужому человеку не надо... Ты же мужчина! Семьдесят  шагов  -
эго не расстояние..."
      - Его же там изуродовали! - захохотал кто-то из шахтеров. -  Какой  из
него теперь горняк!
     Сергей мучительно пытается вспомнить что-то очень важное,  но  это  ему
не удается.
     "Я не такой, как все. Чего же у меня нет?" - думает он.
     Из-за  перевернутой  вагонетки  вышел  Крамаренко,  секретарь   райкома
комсомола.
      - Я лишаю тебя звания -  комсомолец!  Ты  сорвал  озеленение  поселка.
Кричал о создании комсомольско-молодежнойг бригады, а где ты был,  когда  ее
создавали? То, что ты  спас  людей  третьей  восточной,  еще  ни  о  чем  не
говорит! Каждый бы поступил на твоем месте так же!
      - Он к нам вернется.  У  него  нее  ни  кола  ни  двора!  -  выкрикнул
Гончаров.
      - Он хоть и такой, а человек все же... - слабо доносится из темноты.
      - Отобрать комсомольский билет! - командует секретарь.
      - По морде ему! - хохочет Мамедов.
      - Билет! - повторяет Крамаренко.
      - Не подходите, убью! - взрывается в крике Сергей я просыпается.
     Темная осенняя ночь окутывает его тишиной.
     Тик-так, тик-так... - разрывают безмолвие стенные часы.
     Трр-трр... -  совсем  как  деревенский  сверчок  свистит  электрический
счетчик.
     "Где я?" - пытается определить Сергей  и  съеживается,  вспомнив  сразу
весь  прошедший  день  и  то,  что  месяцами  предшествовало  ему.   "Уснуть
скорее!" - приказывает он сам себе и вспоминает  только  что  виденный  сон.
Спать расхотелось. Перед его глазами проплывает шахтный  террикон,  виденный
им днем из окна вагона, он застилается дымкой, тает на  глазах,  и  вот  уже
вместо него шумит, смеется прокуренная нарядная,  деловито  переговариваясь,
идут  к  гудящему  стволу  облаченные  в  шахтерскую  робу  ребята,   звенит
хохочущим звоном  околоствольный  двор,  свистит  по  штреку  упругая  струя
воздуха, шуршит по  транспортеру  уголь  и,  весело  поблескивая,  падает  в
вагонетки...
     И запахла сентябрьская ночь углем, закружила  голову  сладкой  затяжкой
табачного дыма после смены, защекотала сердце стремительным  падением  клети
на пятисотметровую глубину, загоготала басистыми голосами  друзей.  И  вдруг
пропало все. "Ру-ки..." - тягостно тикали  сиротливым  стуком  хо"  дики.  И
поплыл террикон мимо вагонного окна, и разрывается грудь неуемной болью.
     Сергей чуть ли не физически ощутил, как некая  сила  безжалостно  рвала
из его памяти все  то,  что  было  дорого  ему,  грубой,  беспощадной  рукой
возводила в живом сердце непреодолимую стену, отгораживая ею все,  что  было
тогда, от того, что стало теперь.
     Сергей искал и не находил  средство,  способное  унять  боль  или  хоть
чуточку притупить ее.  Чужая,  неласковая  ночь  смутьянкой  лезла  в  душу,
сгущала и без того темные краски. "Как жить?"  -  возникал  один  и  тот  же
вопрос.
     Рядом, склонив голову к плечу Сергея, спала Таня.  "Нелегкие  сны  и  в
твоей голове, Танечка", - подумал Сергей.
     Он вспомнил, как шли они днем по двору, где проходило когда-то  детство
Тани. Вокруг стояли любопытные соседи, таращили глаза, некоторые плакали.  А
они шли рядом: Сергеи с низко опущенной головой, словно  он  был  виноват  в
чем-то перед этими людьми, а Таня с гордо поднятым вверх лицом  улыбалась  и
весело повторяла:
      - А вот и мы!.. Вот и приехали!..
     Из  подворотни  резко  тявкнула  собака  и  вдруг  заскулила   жалобно,
протяжно, будто извиняясь. Какая-то женщина подбежала  к  Тане  и  порывисто
расцеловала ее в обе щеки.
      - Дай бог вам счастья!
      - Кто это был? - спросил Сергей, войдя в комнату
      - Не обижайся на нее, Сережа, она не из жалости, она  просто  так,  ну
просто хороший человек... А на тех, что хныкали, не  обращай  внимания.  Это
они от страха... за себя...
     Сергей повернулся к  Тане,  приник  губами  к  мягким  теплым  волосам.
"Родная моя, любимая! Чем отплачу я за твои муки, что пришлось принять  тебе
ради меня, за ту боль, что ничуть не меньше моей?  Как  помогу  нести  груз,
который ты  взвалила  на  свои  слабенькие  плечики?  Чем  поддержу  на  том
нечеловечески трудном пути, на который ты, не  задумываясь,  ринулась  вслед
за мной? Что бы делал я, как бы жил без твоей безграничной, самозабвенной  и
чистой любви?"
     Наступивший день,  первый  после  больницы,  не  принес  Сергею  ничего
нового, не развеял тяжелых ночных дум. Та.чя,  хлопоча  по  дому,  старалась
развеселить его, отвлечь от сумрачных мыслей. Всем своим  видом  показывала,
что все трудное позади, наступила новая жизнь  и  жить  надо  по-новому,  не
поддаваясь печали.
     Сергей в глубине души соглашался с Таней: "Да, так надо! Не плакать  же
беспрестанно о споей судьбе". Но все то же: что делать?  Как  жить?  Неужели
вот так, без дела, завтра и после - всегда?.. Эти  мысли  не  давали  покоя.
Перебирал глазами веши  в  комнате,  а  они  казались  какими-то  неловкими,
потерявшими для него всякую обиходную ценность.
     На этажерке стояли книги. Старые, потрепанные Танины  учебники.  Сергей
пробежал  глазами  по  выцветшим  корешкам.  На  первой   полке:   "Физика",
"Алгебра", "Учебник для подготовки сандружинниц"... На второй  ему  бросился
в глаза знакомый малиновый корешок. Где-го он его видел совсем  недавно.  Но
где? Сергей не мог вспомнить.
     "Как же ее достать?" -  остановился  он  в  раздумье  перед  этажеркой.
"Ртом!" - осенило его. Он сел на колени  и  потянулся  губами  к  книге.  Не
рассчитав расстояния,  сильно  наклонившись,  Сергей  потерял  равновесие  и
больно ткнулся лбом в полку. Попытался встать на ноги, но тут же  беспомощно
повалился на пол. "Спокойно, спокойно!" - успокаивал он сам себя,  чувствуя,
как неизвестно откуда появившийся  приступ  дикой  злобы  захлестывает  его.
Хотелось заорать безумным криком на весь мир, лишь бы дать выход  клокочущей
в груди обиде. "Спокойно! - прижимая  к  доскам  ушибленный  лоб,  прошептал
Сергей. - Так дело не пойдет!.."
     Медленно поднявшись с пола, он походил по комнате. "Все-таки  можно  же
достать!" - упрямо посмотрел он на малиновый корешок.
     Злясь и спеша, Сергей снова принялся за начатое  дело.  Но  книга,  как
заколдованная, ускользала ото рта, пряталась все глубже.
     "Сверху,  зубами!  -  решает  Сергей  и  упирается  носом  в  полку,  -
Проклятье! Все против меня, даже собственный нос!"
      - Глупенький! - услышал он позади себя голос  Тани.  -  -Неужели  тебе
трудно позвать меня? Не делай больше так, Сережа, я обижусь!
      - Я хотел сам, - смутился Сергей. - Надо же как-то приспосабливаться.
     Внимательно посмотрев на Сергея,  на  его  растерянно-удрученное  лицо,
Таня вдруг улыбнулась и согласно кивнула головой.
      - Это от Егорыча, - положив книгу на стол, сказала она.  Таня  открыла
малиновую обложку. На титульном листе
     Сергей прочитал:

     3

      - Мама, а почему у дяди рукава пустые?
      - Тише, дочка. Не кричи так громко. У дяди ручек нет.
      - Почему нет, мама? У всех есть, а у него нет?
      - Смотрите, девчонки, парень без обеих рук! Ой, молодой  какой!..  Вот
страшно!..
      - Чего уставились-то, дикари! Горя человеческого не  видели!  Выпучили
глаза!.. Ох и народ!
     А он,  втянув  голову  в  плечи,  неловко  приседая  на  больную  ногу,
торопился вырваться из шумного потока улицы, скрыться от людских взглядов  и
слов, что, будто камни, летели ему в душу.
      - Не обращай на них внимания, Сереж... Нельзя же так. И никто  на  нас
не смотрит, это только так кажется с непривычки...
      - Я чувствовал, я знал... - бессвязно повторял Сергей, увлекая жену  в
безлюдный переулок.
      - Что ж, так и будем бегать  от  людей?  -  опустив  голову,  говорила
Таня, когда они забежали в подъезд чужого дома.
      - Не могу я, Таня. Мне не  по  себе.  Хоть  сквозь  землю  г.ровались.
Понимаю, нельзя так, но ничего не могу поделать с собой. Кажется, вся  улица
остановилась и смотрит... В глазах жалость и страх, а я не  хочу,  не  хочу,
чтоб меня жалели или пугались!
      - Да никто так и не думает! Ведь ты все это сам сочинил.
      - Да ты посмотри в их глаза... яснее слов...
      - Не все же так смотрят на тебя. А ротозеев всегда хватало!
      - Идем  домой,  Таня.  Меня  будто  избили  ни   за   что...   Хочется
напиться... до беспамятства... забыть обо всем... Купи водки.
     Таня  стояла  ошеломленная.  Впервые  за  их  совместную  жизнь  Сергей
заговорил о выпивке. В больнице ее предупреждали, что  Сергей  станет  пить,
попытается залить свое горе водкой. Таня не верила. Знала -  Сережка  всегда
питал отвращение к спиртному, да  и  не  таков  он.  И  вот...  Новая  беда,
казалось, неотвратимо нависла над ним. Отказать ему в  его  просьбе  она  не
могла и вместе с тем понимала, что в пьянстве, как и во всяком дурном  деле,
трудно сделать только первый шаг. Потом уже все пойдет само собой.
      - Не пей, Сережа, -  попыталась  она  отговорить  его,  -  что  хочешь
делай, только не пей. Ты же понимаешь - это может погубить тебя.
      - А чем мне дорожить в этой жизни? Что  мне  в  ней  осталось?  Скажи,
что? - зло выкрикнул Сергей.
     Четвертинка водки, купленная в  магазине,  казалась  Тане  многопудовой
гирей. Она шла по улице и прятала  от  прохожих  глаза.  "Сама  несу  в  дом
горе", - не выходило у нее  из  головы.  "Погоди,  узнаешь,  бабонька!.."  -
вспомнился  тор  же"  ствующий  хохоток  медсестры.  "Господи,  неужели  это
судьба? Неужели без нее, проклятой, и мой Сережка не обойдется?"
     Выплеснув водку в кружку, Таня дрожащими руками под" несла ее  к  губам
Сергея  и  затаила  дыхание.   Запрокинув   голову   и   как-то   болезненно
сморщившись, Сергей сделал глоток, другой, поперхнулся  и,  стуча  зубами  о
край кружки, с отвра-шением выпил водку.
     Горькая влага опалила  желудок,  дурманом  ударила  в  голову.  "Сейчас
будет хорошо!" - подумал Сергей и закрыл глаза. Стул  под  ним  качнулся,  и
закружилась вся комната бешеной каруселью, "...у всех есть, а  у  него  нет?
Почему нет, мама? Почему?" - вдруг заплакал в ушах  детский  голосок.  "Горе
человеческое, горе, горе..." - бубнил  мужской  бас.  "Водка  погубит  тебя,
Серело".
      - Нет, это я гублю тебя! - ударился головой об стол Сергей. - Зачем  я
коверкаю твою жизнь?  Приношу  одни  страдания.  За  что?  За  твою  любовь,
верность? Но я же не виноват. И кого тут винить? Что же  ты  молчишь,  Таня?
Ну почему меня насмерть не убило? Зачем мне такая жизнь? Пьяницей,  подлецом
я не хочу быть, не могу... Мне все противно... и моя жизнь...