тел,
чтоб она поняла, что я все это умею, только не хочу, потому что это  унижает
меня и унижает ее, что мы  должны  быть  выше  этого,  потому  что  все  это
отвратительно.
   Ну, мы лежали так довольно долго, молчали, и я представлял, как она  меня
презирает, считает, что урод какой-то.
   Потом она встала с дивана, опустилась  на  колени  передо  мной  и  стала
гладить меня по голове.
   - Это все не важно, - говорит, - это случается со многими  мужчинами,  не
огорчайтесь.
   Послушать ее, так она прямо уж такая опытная, опытнее не бывает.
   Опять отошла к камину, надела халатик и села у огня, а сама  все  смотрит
на меня, глаз не сводит. Я оделся. Сказал ей, мол, знаю, у меня это  никогда
не получится. Сочинил длиннющую историю, чтобы она меня  пожалела.  Конечно,
все это было сплошное вранье, не знаю, поверила она или  нет,  только  я  ей
наговорил такого... Что вроде я могу испытывать  глубокое  чувство  любви  и
желание могу испытывать, но не могу  его  на  деле  осуществить,  что,  мол,
поэтому не могу ее отпустить, она должна быть всегда со мной.
   - Но разве вам неприятно, когда вы прикасаетесь ко мне? Мне кажется,  вам
хотелось меня  поцеловать.  Я  сказал,  все  дело  в  том,  что  следует  за
поцелуями.
   - Это я виновата. Я напугала вас. Я не должна была этого делать.
   Да нет, вы не виноваты. Просто я не такой, как  другие.  Никто  этого  не
понимает.
   - Я понимаю.
   Я во сне часто вижу, как я это делаю. Только  на  самом  деле  я  на  это
неспособен.
   - Танталовы муки, - говорит. Потом объяснила, кто такой Тантал.
   Потом долго молчали. Мне ужасно хотелось дать ей  наркоз.  Отнести  вниз,
освободиться от всего этого. Хотелось остаться в одиночестве.
   - А что за доктор сказал вам, что вы никогда не сможете стать мужчиной?
   Обыкновенный доктор. (Это все было вранье, я в жизни ни у какого врача не
был.)
   - Психиатр?
   Еще в армии. Да, психиатр.
   - А меня вы видите во сне?
   Конечно.
   -Как?
   По-разному.
   - И эротические сцены вам тоже снятся?
   И все продолжает на ту же тему, никак не слезет со своего конька.
   Ну, снится, что я вас обнимаю. И все. Что мы спим вместе, бок о бок, а за
окном ветер и дождь. Всякое такое.
   - Хотите, мы так и сделаем? Хотите, попробуем сегодня?
   Это все равно не поможет.
   - Я останусь с вами, если вы этого хотите.
   Не хочу, отвечаю. Лучше бы вы этого вообще не затевали.
   Она замолчала надолго. Казалось, целую вечность молчала. Потом говорит:
   - Как вы думаете, почему я так поступила? Чтобы купить себе свободу?
   Ну, не из любви же.
   - Сказать вам? - И встала. - Поймите, сегодня я поступилась всеми  своими
принципами. Да, конечно, чтобы купить себе свободу.  Конечно,  я  думала  об
этом. Но я действительно хочу помочь вам. Прошу вас, поверьте мне.  Я  хочу,
чтобы вы поняли, я хотела показать вам, что секс -  это  полноправная  часть
жизни, ну, если хотите, род  деятельности,  такой  же  деятельности,  как  и
всякая другая. В этом нет ничего постыдного,  грязного,  просто  двое  дарят
друг другу свои тела. Это - как танец. Как игра.
   Кажется, она ждала, что я скажу что-нибудь, ждала ответа, но я промолчал,
пусть выскажется.
   - Знаете, я для вас сделала то, чего никогда в жизни  не  делала  ни  для
одного мужчины. И... ну, я думаю, вы тоже должны что-то для меня сделать.
   Я, конечно, сразу понял, к чему она ведет, какую хитрую игру  затеяла.  И
все это в кучу слов обернула, чтобы заставить человека почувствовать себя  и
вправду должником перед ней, вроде и не она первая все это затеяла.
   - Пожалуйста, не молчите, скажите что-нибудь.
   Что? - говорю.
   - Ну, хотя бы, что вы понимаете, что я хотела сказать.
   Я понимаю.
   -И все?
   Мне не хочется разговаривать.
   - Вы ведь могли сразу мне сказать. Могли остановить меня в самом начале.
   Я пытался.
   Она опустилась на колени перед огнем.
   - Фантастика какая-то. Мы теперь еще дальше друг от друга, чем были.
   Я говорю, вы раньше  меня  терпеть  не  могли,  а  теперь  небось  еще  и
презирать стали.
   - Мне жаль вас. Мне жаль, что вы такой ичто вы не видите, какая я.
   Я очень хорошо вижу, какая вы. Не думайте, что я и на это неспособен.
   Очень резко я ей это сказал, сыт был по горло.  Она  обернулась  ко  мне,
потом согнулась вся, лицо в ладони спрятала. Вроде бы слезу пустила.  Думаю,
опять притворялась. Наконец сказала, тихо так:
   - Пожалуйста, отведите меня вниз.
   Ну, мы отправились вниз. Когда уже были  у  нее  в  комнате,  я  руки  ей
развязал и собирался уйти, она повернулась ко мне и говорит:
   - Мы же видели друг друга обнаженными, наши нагие тела соприкасались.  Мы
не можем, не должны стать еще более чужими друг другу!
 
 
   Когда я от нее вышел, я был все равно как  сумасшедший.  Не  могу  толком
объяснить. Не спал всю ночь.
   Все вспоминал и вспоминал, как на картинке видел,  вот  стою  голый,  вот
лежу, и как себя вел, и что она могла подумать. Прямо видел, как она смеется
надо мной там, у себя внизу. Стоило только об этом подумать,  как  все  тело
начинало гореть, вроде я весь  становился  красный.  Хотелось,  чтоб  навеки
осталась эта темнота.
   Я ходил и ходил у себя наверху, много часов подряд. В конце концов сел  в
свой фургон и помчался к морю. Здорово быстро ехал, было все равно,  что  со
мной может случиться.
   Я был на все способен. Мог запросто ее убить. Все, что  я  потом  сделал,
все было из-за этой ночи.
   Получалось вроде, что она была глупая, глупая  как  пробка.  Конечно,  на
самом-то деле это было не так, просто она  не  понимала,  какая  любовь  мне
нужна. Как правильно со  мной  себя  вести.  На  самом-то  деле  много  было
способов доставить мне удовольствие.
   Она была как все женщины, ничем не отличалась. Шарики у нее в одну только
сторону крутиться могли.
   Я ее больше не уважал. Она меня разозлила, я долго не мог успокоиться.
   Потому что я все это прекрасно мог.
   Эти фотографии (когда я ей наркоз дал) -  я  на  них  иногда  смотрел.  С
ними-то мне не надо было торопиться. И они мне не дерзили.  Так  что  я  все
мог.
   Этого она так никогда и не узнала.
 
 
   Ну, на следующее утро я спустился к ней, и все было так, вроде  ничего  и
не случилось. Она ни словечка об этом, и я тоже. Я принес  ей  завтрак,  она
сказала, ей в Луисе ничего не нужно,  потом  она  вышла  в  наружный  подвал
походить, потом я ее запер и ушел. На самом-то деле я пошел и лег спать.
   Вечером все было по-другому.
   - Я хочу с вами поговорить.
   Да? - говорю.
   - Я все способы перепробовала. Остался только один. Я решила опять начать
голодовку. Не буду есть, пока вы меня не отпустите.
   Спасибо за предупреждение, говорю.
   - Если только...
   Ах, имеется еще "если только...".
   - Если только мы не придем к соглашению.
   И вроде бы ждет чего-то.
   Что ж, послушаем, говорю.
   - Я готова согласиться с тем, что вы не сразу меня  отпустите.  Но  я  не
согласна больше жить здесь, в подвале. Если  уж  я  пленница,  я  хочу  быть
пленницей наверху. Мне нужен дневной свет и свежий воздух.
   Всего-навсего, говорю.
   - Всего-навсего, - отвечает.
   И, полагаю, прямо с сегодняшнего вечера?
   - Во всяком случае скоро.
   Полагаю, мне следует пригласить столяра и декораторов и всякое такое.
   Она вздохнула, видно, до нее стало доходить.
   - Не надо так. Пожалуйста, не надо так. - А сама смотрит так  странно.  -
Откуда этот сарказм? Я ведь не хотела вас обидеть.
   Все это было бессмысленно. Она всю романтику во мне убила, стала для меня
такой же, как все женщины, я ее не мог  больше  уважать,  ничего  в  ней  не
осталось достойного уважения. И видел я, к чему  вся  эта  игра,  стоило  ее
только выпустить из подвала, и с концами, считай, сбежала.
   Ну, все-таки я что подумал, я подумал, ни к чему мне опять все эти дела с
голодовкой и всякое такое, лучше выиграть время.
   Как скоро? - говорю.
   - Вы могли бы держать меня в одной из спален. Можно ведь все окна  забить
и запереть. Я бы там спала.  И  может  быть,  вы  иногда  разрешали  бы  мне
посидеть у открытого окна, связанной и с кляпом во рту. Это  все,  о  чем  я
прошу.
   Это все, говорю. Интересно, что скажут люди, когда я окна в доме забью?
   - Я лучше умру от голода, чем останусь жить в этом подвале.  Ну,  держите
меня в цепях там, наверху. Я на все согласна. Только  позвольте  мне  дышать
свежим воздухом и видеть свет дня.
   Я подумаю.
   - Нет, ответьте сейчас.
   Вы забыли, кто здесь хозяин.
   - Сейчас.
   Не могу ответить вам сейчас. Мне надо подумать.
   - Хорошо. Завтра утром. Либо вы скажете, что я могу пойти наверх, либо  я
не прикоснусь к пище. И это будет равносильно убийству.
   Она была прямо в ярости. Злая такая. Я повернулся и вышел.
 
 
   В ту ночь я все хорошенько обдумал. Я знал, надо протянуть время, сделать
вид, что я на все  согласен.  Только  надо,  как  говорится,  проделать  все
необходимые телодвижения.
   - И еще кое-что обдумал, такое, что  мог  сделать,  когда  дело  до  дела
дойдет.
   На следующее утро, когда я к  ней  спустился,  я  сказал,  мол,  все  как
следует продумал, что, мол,  ее  можно  понять,  и  я  всесторонне  это  все
рассмотрел и всякое такое, и что  одну  комнату  наверху  можно  переделать,
только на это понадобится неделя. Я  думал,  опять  начнет  дуться,  но  все
прошло о'кейно.
   - Только учтите, если это всего лишь новая отсрочка, я объявлю голодовку.
   Завтра же начну этим заниматься, говорю.  Но  ведь  понадобятся  доски  и
специальные засовы. Их достать тоже не так просто, пару дней придется только
на это потратить.
   Она только взглянула, жестко так, ну а мне-то что, я взял ведро  и  пошел
выносить.
   После этого все шло нормально, исключая,  что  я  все  время  должен  был
притворяться. Мы не так  уж  много  разговаривали,  но  она  мне  больше  не
дерзила.
   Раз вечером она заявила, что ей нужно принять ванну и  заодно  посмотреть
на ту комнату и что уже сделано. Ну, я знал, что  так  случится,  приготовил
доски, все так устроил, чтоб выглядело, вроде я всерьез в этой спальне окном
занимаюсь (оно выходило в сад). Она сказала, что ей хотелось бы поставить  в
этой комнате старое  виндзорское  кресло*  (совсем  как  в  прежние  времена
попросила меня о чем-то), ну, я на следующий день купил и  принес  к  ней  в
подвал - показать. Она говорит, нет, сюда не нужно, его место там,  наверху.
---------------------------------------* Виндзорское кресло  -  полированное
деревянное, без обивки, с выгнутой, состоящей из узких планок  спинкой  и  с
прямыми подлокотниками.
   И все эти вещи (в смысле обстановки), которые у нее в подвале стояли,  ей
наверху не нужны, их место здесь. После того, как она увидела ту  комнату  и
дырки для винтов уже просверленные, она вроде поверила, что я такой дурак  и
разрешу ей перебраться наверх.
   План был такой, что я спущусь за ней, отведу ее наверх, мы  поужинаем,  а
потом она проведет свою первую за все это время ночь наверху и утром  увидит
дневной свет.
   Иногда она даже бывала веселой, а мне  было  смешно,  Ну,  смеяться-то  я
смеялся, а только когда срок наступил, я ужасно разволновался.
   Первое, что она заявила, когда я к ней пришел в шесть часов  вечера,  это
что она заразилась от меня насморком, который я подцепил в парикмахерской  в
Луисе.
   Но она была веселая, острила, распоряжалась  и,  конечно,  торжествовала,
смеялась надо мной исподтишка. Только ведь известно, хорошо смеется тот, кто
смеется последний.
   - Вот, я собрала вещички для сегодняшнего  вечера.  А  все  остальное  вы
сможете перенести завтра. Все уже готово?
   Она уже спрашивала об этом за обедом, и я сказал
   "да".
   Да, говорю, готово.
   -Тогда пошли, -говорит, - вы хотите меня опять связать?
   Вот что, говорю, есть одно условие.
   - Условие? - и прямо с лица спала. Видно, все сразу поняла.
   Я вот все думал, говорю.
   - Да? - и глаза прямо огнем горят.
   Мне хотелось бы сделать несколько снимков.
   - Еще? Но вы уже много раз меня фотографировали.
   Мне нужны другие снимки.
   - Не поняла, - говорит. Только я видел, все она прекрасно поняла.
   Я хочу сфотографировать вас в том виде, в каком вы  были  тогда  вечером,
говорю.
   Она села на край кровати.
   - Продолжайте.
   И вы должны выглядеть так, будто вы позируете  с  удовольствием.  И  позы
должны быть, какие я скажу.
   Ну, она сидела там, на краешке кровати, и молчала - ни  слова.  Я  думал,
она хотя бы рассердится. А она сидит, платком  нос  утирает,  и  все.  Потом
говорит:
   - И если я соглашусь?..
   Тогда и я выполню свою часть договора. Я должен  иметь  средство  защиты,
говорю, обеспечить свою безопасность. Мне нужно  так  вас  сфотографировать,
чтоб вам стыдно было, если кто эти снимки увидит.
   - Вы хотите сказать, что, если  вы  меня  фотографируете  в  непристойных
позах, я не посмею обратиться в полицию, когда вырвусь отсюда?
   Да, примерно так. Только зачем же в непристойных. Просто  чтоб  вам  было
стыдно  эти  фотографии  обнародовать.  Это  будут   вполне   художественные
фотографии.
   - Нет.
   Я ведь только прошу вас сделать  то,  что  вы  без  всякой  просьбы  сами
сделали несколько дней назад.
   - Нет, нет, нет.
   Теперь-то я раскусил, какую игру вы затеяли, говорю.
   - Я знаю, в тот вечер я повела себя неправильно. Я это сделала  потому...
Я была в отчаянии оттого, что между нами - только  злоба,  подозрительность,
ненависть. А то, о чем вы просите, - совсем иное. Это гнусно.
   Не вижу разницы.
   Она встала и отошла в глубь комнаты, подальше от меня.
   Вы ведь уже сделали так разок, говорю, что  вам  стоит  сделать  это  еще
раз?
   - Господи, прямо  сумасшедший  дом  какой-то,  -  -говорит  и  оглядывает
комнату, вроде к кому другому обращается, а меня тут и нет вовсе  или  вроде
сейчас она все стены тут разнесет.
   Или вы это сделаете, или вам придется  сидеть  взаперти.  Обходиться  без
прогулок, без хождений наверх, без ванн. Без ничего.
   Говорю ей, вам на какое-то время удалось меня надуть. Больше  не  выйдет.
Вы только и мечтаете, как бы удрать отсюда. Одурачить и полицейских на  меня
напустить. Чем вы лучше уличной девки? Я вас уважал, думал, вы выше этого, а
вы что сделали? Я-то думал, вы не такая, как все. А вы не лучше  других.  На
все готовы, на любую гадость, только бы заполучить то, что вам надо.
   - Перестаньте, - кричит, и слезы у нее льются. В Лондоне я  могу  сколько
угодно таких иметь, да еще и поопытнее вас. И делать с ними  могу  все,  что
душе угодно.
   - Вы - грязный, гадкий, отвратительный выродок.
   Валяйте, валяйте. Какой язык - вполне в вашем стиле.
   - Вы попираете все законы человечности, извращаете нормальные  отношения,
втаптываете в грязь все то прекрасное, что может происходить между  мужчиной
и женщиной...
   Уж чья бы корова мычала, говорю, лучше вспомните-ка, кто первый одежки-то
снял. Сами напросились, вот и получайте.
   - Вон отсюда. - прямо криком кричит.
   Да или нет, говорю.
   Она схватила со стола пузырек с тушью и швырнула в меня. С тем я и  ушел.
Запер дверь на засов. Ужин ей не понес, решил, пусть пар повыпустит сначала.
Сам  съел  курицу,  которую  ей  на  всякий  случай  приготовил,   и   выпил
шампанского, а остатки вылил в раковину.
 
 
   Не могу толком объяснить, только я был доволен. Я  понял,  раньше  я  был
слабовольный, теперь - отплатил за все, что она мне говорила,  за  все,  что
обо мне думала. Походил у  себя  наверху,  заглянул  в  ту  комнату  -  даже
посмеялся, что она так и осталась внизу: подумал, теперь-то ты ниже меня  во
всех смыслах, так теперь и будет всегда.  Может,  раньше  она  такого  и  не
заслуживала, но потом-то так себя повела,  что  вполне  это  все  заслужила.
Теперь у меня были веские причины ее проучить, чтоб знала что к чему.
 
 
   Ну, в конце концов я заснул. Сначала посмотрел на ее старые фотографии, в
кое-какие книжки заглянул,  кое-каких  идей  поднабрался.  Была  одна  такая
книжка, называлась "Туфельки", с очень интересными фотографиями; в  основном
женские ноги, в разных туфельках,  а  на  некоторых  снимках  во  весь  рост
девушки в туфельках, и больше  ничего  на  них,  иногда  только  туфельки  и
поясок. Очень необычные снимки - настоящее искусство.
   Однако утром, когда я спустился в подвал, я постучал и подождал  какое-то
время, как всегда делал, а когда вошел,  очень  удивился:  она  была  еще  в
постели, заснула прямо в чем была, только покрывалом накрылась, и  в  первый
момент вроде не могла сообразить, где она и кто я такой; ну, я стоял и ждал,
что она на меня  накинется,  как  раньше,  но  она  села  на  край  кровати,
согнулась, руки на колени положила и  лицо  в  ладони  опустила,  вроде  все
вокруг сплошной кошмар и она не хочет, не желает просыпаться.
   Потом закашлялась. Грудной такой кашель. Вид у нее был кошмарный.
   Ну, я решил, ничего не буду пока ей говорить, пошел  принес  ей  завтрак.
Она выпила кофе и кашу съела, так что тема голодовки была закрыта,  и  снова
села, как утром, согнулась, голова опущена на руки.  Ну,  я  знал,  все  это
игра, чтоб вызвать жалость. Конечно, вид у нее был как у побитой  собачонки,
но я думал, это всего-навсего поза, чтобы заставить меня на коленях ползать,
прощения просить, а может, еще какая хитрость.
   Я спросил, может, ей таблетки от простуды принести, видел,  она  в  самом
деле не в форме.
   Ну, она кивнула, а голову не поднимает, прячет лицо в ладонях;  я  сходил
за таблетками, пришел, она все в этой же позе сидит.  Всякому  понятно,  что
спектакль  разыгрывает.  Вроде  злится.  Ну,  я  подумал,  пусть,  позлится,
позлится и перестанет. Могу и подождать. Спросил, может, ей чего  надо,  она
помотала головой, и я ушел.
 
 
   В обед, когда  я  пришел  вниз,  она  лежала  в  постели.  Одеяло  высоко
натянула, только глаза видны, и сказала, мол, съест немного  супа  и  выпьет
чаю. Ну, я все это принес  и  ушел.  Примерно  то  же  самое  было  в  ужин.
Попросила аспирину, почти ничего не ела. Но ведь она  не  первый  раз  такой
спектакль устраивала. За весь  этот  день  мы  с  ней  и  десятком  слов  не
обменялись.
   На следующий день все повторилось снова.  Она  не  поднялась  с  постели,
когда я вошел. Но уже не спала, лежала и наблюдала за мной.
   Ну что? - спрашиваю.
   Она не ответила, лежала молча.
   Я говорю, если вы думаете меня за нос водить всякими такими  штучками,  в
постельке отлежаться, ничего у вас не получится.
   Это заставило ее ротик-то раскрыть.
   - Вы не человек. Вы - выродок, гадкий, гнусный,  скользкий,  как  червяк.
Только на то и способны, что детским грехом по ночам заниматься.
   Я сделал вид, что не слышу. Пошел приготовил ей завтрак. Когда вернулся с
чашкой кофе, она сказала:
   - Не приближайтесь ко мне. - Да таким злющим тоном, прямо куда там.
   Предположим, я вас здесь оставлю одну, говорю ей, чтоб подразнить. Что  с
вами будет?
   - Если бы у меня только хватило сил, я бы убила вас.  Раздавила  бы.  Как
скорпиона. Я это сделаю, вот только  поправлюсь.  Я  бы  даже  и  непошла  в
полицию: тюрьма для вас - слишком мягкое наказание. Я бы вас  своими  руками
убила.
   Я знал, она злится, потому что поняла: спектакль ее провалился. Она же от
меня заразилась, а у меня был всего-навсего насморк.
   Что-то вы много болтаете, говорю ей. Забыли, кто  тут  хозяин.  А  вот  я
возьму и забуду, что вы тут. Никто в жизни не узнает.
   Она на это только глаза закрыла.
   Ну, после этого я ушел. Поехал в Луис, за продуктами. В обед пришел,  она
вроде спала, ну, я сказал, мол, еда готова, она  только  чуть  шевельнулась,
так что я оставил ее в покое.
   В ужин она оставалась в постели, но сидела и читала своего Шекспира (я ей
когда еще купил).
   Я спросил, может, ей получше, ну конечно, тон был саркастический. Ну, она
продолжала читать и не подумала ответить, я чуть было Шекспира этого  у