ткнулся
ртом в ладонь.
   - Вы англичанин?
   - Черта с два!
   - Мартин смотрит на нас?
   - Стоит с чашкой кофе в руке и пялится на твой затылок, насупясь, как
обозленная навозная оса. Ты отверг его амурные притязания, так, паренек?
Нет-нет. Краснеть не  надо.  Он  подъезжает  с  ними  к  каждому  новому
пациенту. Ты ход-то делать собираешься? Или хочешь сказать, что шахматам
в Харроу не учат?
   Нед ахнул и невольно поднял на старика взгляд.
   Бэйб, выпятив губы, уставился на доску с таким видом, словно ничего и
не говорил. Затем неторопливо произнес нараспев:
   - Зря я так сразу тебя огорошил. Чертовски люблю повыпендриваться, ты
уж меня прости. Но если профессор Хиггинс умел  проделывать  эти  штуки,
почему не попробовать Бэйбу? Опусти взгляд на доску и  сделай  ход,  ты,
изнеженный азиатский нефрит.
   Нед двинул вперед пешку и сразу принял прежнюю позу, прикрыв  ладонью
рот.
   - Как вы могли это узнать? Ну, то есть... не кто я такой,  не  что  я
здесь делаю. Вы заглядывали в бумаги доктора Малло? Или слышали  наши  с
ним разговоры?
   - Да успокойся же ты, юный Томас. Давай не будем спешить, как  слоны,
завидевшие посудную лавку. Или как любые другие слоны - бегущие к лавке,
вбежавшие в лавку или выскакивающие из реки, дабы  предаться  насилию  и
разбою.  Со  временем  ты  привыкнешь  к  моему  безумному  обращению  с
метафорами и аллюзиями. Пока запомни одно: если сегодня  и  в  следующие
несколько дней мы будем вести себя правильно, Мартин оставит нас в покое
и будет рад-радешенек. Меня он считает  сумасшедшим  стариком,  стариком
странным, безвредным, комичным, отвратительным, но тебе не доверяет,  не
нравишься ты ему. Он и Рольфи считают своим делом защиту этого заведения
от последствий глупой либеральной доверчивости  доброго  доктора  Малло.
Если тебя выпустили на люди, так это из-за вчерашней новой девицы. Или я
ошибаюсь?
   - Нет, все верно! - выдохнул Нед.
   - Ну вот...  Господи  Боже,  юная  обезьянка,  тебе  еще  много  чему
предстоит научиться по части шахмат. Ты о "вилке" когда-нибудь слышал?..
Ну вот, я так и думал. Она у нас реформаторша с крепко  притороченной  к
млечно-белым грудям новой метлой. Малло и его команда еще впадут  по  ее
милости в буйство какое не снилось и самым буйным из нас. Если  тебе  до
сих пор не позволяли разговаривать с нами, тому должна быть  причина,  а
нашему начальству отнюдь не по вкусу  ходить  на  поводу  у  либеральной
дамочки с современными доктринами в голове. Кто засунул тебя  сюда?  Нед
молчал.
   - Не хочешь об этом говорить? Я тебя принуждать не стану, мальчик.
   - Нет, дело не в этом. Я просто не знаю.
   - Ладно, а давно ли ты здесь?
   - Я... - Нед не знал, что сказать.
   -  Тут  легко  потерять  счет  времени.   Но   хотя   бы   отдаленные
представления о последнем дне, в который ты еще был свободным человеком,
у тебя имеются?
   - Тридцатое июля. Только  я  был  болен...  придумывал  всякие  вещи.
Вообще-то мне не следует думать о том времени. Доктор Малло говорит, что
я должен забыть все те ассоциации, галлюцинации...
   - Галлюцинация - это одна из  немногих  вещей,  которым  здесь  можно
доверять. Значит, тридцатое июля. А год?
   - Восьмидесятый, - сказал Нед, чувствуя, как  в  душе  его  нарастает
волнение. - Больше того, Томас - не настоящее мое имя. Меня зовут...
   - Этого я знать не хочу. Пока. Если они сменили твое  имя,  не  надо,
чтобы кто-то слышал, как ты называешь мне  прежнее.  Давай,  делай  ход.
Делай, делай. Попытайся  вытащить  эту  бедную  ладью  из  дерьма,  если
сумеешь.
   Нед смотрел на плывшие перед его глазами фигуры.
   - Вы позволите называть вас Бэйбом?
   - Разумеется, ты можешь называть меня Бэйбом, и  что  за  наслаждение
откликаться на имя, произносимое голосом столь  чистым  и  правдивым.  И
первое, что сделает Бэйб для Томаса, когда мы убедим  нашу  стражу,  что
заставить нас общаться была их  идея,  -  научит  его  толком  играть  в
schach, echeques, шахматы, chess, scacchi... называй как угодно,  ибо  в
настоящий  момент  ты,  юный   балда,   имеешь   о   них   представление
катастрофическое. А в довершение сказанного - шах и мат.
   - Боюсь, все мои познания ограничиваются правилами.
   - Я сейчас снова расставлю фигуры, а ты  отвернись.  И  поникни  этак
истомленно, как безлистая  лилия  в  Ленте.  Тебе  со  мной  скучно,  ты
находишь меня осмически омерзительным, иными словами, ты  считаешь  меня
смердящим, как наивонючайшая из вонючек.  Но,  прежде  чем  отвернуться,
ответь мне на один вопрос.
   - Какой?
   - Как долго, по-твоему, ты здесь пробыл?
   - Ну, какой сейчас год, я не знаю, но что-то около... нет,  не  знаю.
Три года? Четыре?
   - Десять, друг мой Томас. В следующем месяце исполнится десять лет.
   - Что?
   - Не так громко!  И  держи  глаза  долу.  Сегодня,  милостью  Божией,
восемнадцатое июня тысяча девятьсот девяностого года.
   - Но не может же... не может же быть так много!  Тогда  выходит,  что
мне двадцать семь. Это невозможно!
   - Сожалею, что именно мне приходится говорить  тебе  это,  Томас,  но
выглядишь ты лет на тридцать, а то  и  сорок  семь.  На  висках  у  тебя
седина, да и выражение глаз далеко не юное. Так, стоп, он опять ест  нас
глазами. Отвернись и смотри в сторону.
   Мартин с подлой, саркастической улыбочкой на физиономии приближался к
Неду.
   - Быстро сыграли. Не умеешь шахматы? Позволяешь сумасшедшему  старику
бить тебя?
   Нед покачал головой, указал на Бэйба:
   - От него пахнет.
   - Ты приходить играть и говорить с Бэйбом каждый день. Каждый день на
час дольше. Вам обоим на пользу.
   - Но...
   - Не "но". Не "но". Ты жаловаться, и я делать вас вместе  все  время.
Может, поселить вас вдвоем? Тебе  нравится?  Делить  комнату  с  вонючим
стариком?
   - Нет! - гневно ответил Нед, - Не нравится! И ты не имеешь права меня
заставлять!
   В  следующие  два  месяца  Нед  возвращался  к  себе  в  комнату   со
спрятанными на теле листочками бумаги. На них было  расписано  все,  что
Бэйб знал о теории  шахмат,  -  атаки,  защиты,  гамбиты,  комбинации  и
используемые в эндшпиле стратегии. Курс обучения Неда начался с  партий,
сыгранных Филлидором и Морфи, с  шедевров  века  романтиков,  с  партий,
которые, подобно живописным полотнам, носили собственные  имена,  такие,
как "Вечнозеленая", "Два герцога" и "Бессмертная". От них Нед перешел  к
эпохе Стейница и современному стилю, затем  к  изучению  так  называемой
сверхсовременной позиционной теории, от  которой  голова  у  него  пошла
кругом. Далее последовало введение в дебюты и контрдебюты, язык  которых
вызывал  у  Неда  приступы  смешливости.   "Каро-Канн"   и   королевская
индийская, сицилийская и французская защиты, Джиоко Пиано  и  Рюи-Лопец.
"Вариант дракона", Тартаковер и Нимцович. Отказной королевский гамбит  и
королевский гамбит принятый. Атака Маршалла. Связка Мароши. "Отравленная
пешка".
   - Мы не подружимся, пока не сможем вместе играть в  шахматы.  В  тебе
есть качества приличного игрока. Они есть во всяком.  Все  дело  лишь  в
памяти и в нежелании относиться к себе как к  молокососу.  Если  человек
умеет читать и писать, значит, ему по плечу и шахматы.
   Неду хотелось расспросить Бэйба о столь  многом,  но  любые  вопросы,
задаваемые поверх доски, Бэйбом отвергались.
   - Шахматы, паренек. Впери  свое  недреманное  око  в  доску  и  давай
играть. Твой ход, да не забудь о задней линии.
   В первую же неделю доктор Малло зашел в солнечную комнату и  отправил
Бэйба прогуляться по лужайке.
   - Я хочу поговорить с моим другом Томасом. Фигур я трогать не  стану,
-  заверил  он  Бэйба,  и  тот  удалился,  шаркая  и  бормоча  в  бороду
ругательства. - Ну, как тебе здесь нравится, Томас?
   - Немного непривычно, - неуверенно ответил Нед. - Он  очень  странный
человек, к тому же я и половины того, что он  говорит,  не  понимаю.  Он
бывает очень груб, но если я не разговариваю слишком много, то,  похоже,
против моего присутствия не возражает.
   - А скажи-ка, с кем-нибудь еще из пациентов ты беседовал?
   - Да попытался пару раз, - ответил Нед. - Только я не  знаю,  кто  из
них владеет английским. Вчера огорчил вон того мужчину - сел с ним рядом
в кресло, а он обругал меня по-английски.
   - Да, этот доктор Майклз очень несчастный  человек.  Боюсь,  от  него
тебе никакого толка добиться не удастся. Неуравновешен, но не опасен.  Я
рад, Томас, что ты оказался способным  бывать  здесь.  А  Бэйб  не...  -
доктор Малло окинул доску взглядом, который Нед  инстинктивно  определил
как решительно ни аза не смыслящий, - Бэйб  не  проявлял  любопытства  к
тебе? Не перегружал твой мозг вопросами?
   - Он меня вообще ни о  чем  не  спрашивает,  -  разочарованным  тоном
ответил Нед, - только собираюсь ли я ходить да  почему  дергаю  коленями
под столом.
   - А! Видишь ли, я интересуюсь этим  по  одной  лишь  причине:  крайне
важно, чтобы  тебя  не  подтолкнули  опять  к  прежним  фантазиям.  Если
кто-нибудь  начнет  расспрашивать,  кто  ты  и  какова   природа   твоей
болезни...
   - Так ведь я и не знаю, что им ответить, доктор. Ну, скажу, что зовут
меня Томасом, что я выздоравливаю. Мне не хочется говорить о себе.
   - И правильно. А в шахматы Бэйб хорошо играет?
   Нед пожал плечами.
   - Думаю, что нет. Будь ты повнимательнее, ты поставил бы  ему  мат  в
четыре хода. - Доктор Малло встал и, удовлетворенно кивнув, удалился.
   - Мат в четыре хода, клянусь моей задницей и задницами всех,  кто  их
здесь отсиживает! - шепотком прошипел Бэйб, когда Нед передал  ему  этот
разговор. - Сколько же в нем дерьма, лживости и фальши. Если не  уберешь
пешку "h", так сам же мат и получишь, причем в один ход,  о  четырех  не
мечтай.
   - Когда мы сможем поговорить о чем-нибудь, кроме шахмат, Бэйб?
   - Когда ты меня обыграешь.
   - Но я никогда не сумею!
   -  А  ты  в  это  не  верь.   На   сегодня   я   записал   для   тебя
"нимцо-индийскую". Тебе понравится.
   Недели шли, и Нед обнаружил, что шахматы увлекают его все больше. Что
ни ночь, он засыпал с диагональными линиями напряжения и энергетическими
силовыми полями, создаваемыми в его  уме  каждой  из  фигур.  Шахматы  и
власть человека над фигурами стали  основой  его  внутренней  жизни.  Он
научился легко прокручивать позиции в уме, не представляя себе  доски  в
целом.  Его  вопросы,  теперь  целиком  посвященные  шахматам,  начинали
доставлять удовольствие Бэйбу.
   - А, вон оно что. Тут ты перепутал стратегию с  тактикой.  Напоминает
мне мою давнюю учебу в военной школе. Стратегия,  видишь  ли,  это  план
сражения, Большая Идея. Мы выиграем сражение,  если  возьмем  тот  холм.
Такова наша стратегия - взять холм.  А  как  мы  его  возьмем?  Вот  тут
наступает черед тактики. Мы  можем  обработать  его  артогнем,  а  затем
двинуть вперед танки. Можем бомбить его с воздуха. Или сделаем вид,  что
разворачиваем наши силы вокруг другого объекта, и одурачим врага, внушив
ему мысль, будто холм нам ни черта и не нужен.  А  ночью  направим  туда
отряд диверсантов с ножами в зубах и сажей  на  физиономиях,  чтобы  они
втихую заняли холм. Тактика может  быть  какой  угодно,  но  служит  она
достижению одной стратегической цели. Ты все понял?
   Лишь  позже  Нед,  чей  ум  целиком  захватили  подробности   партии,
задумался над словами "моя давняя учеба в военной школе".  При  возрасте
Бэйба он, вероятно, сражался на войне. На Второй мировой. Когда Нед  при
первом знакомстве спросил, не англичанин ли он, Бэйб ответил:  "Черта  с
два!" - и Нед принял это за подчеркнутое отрицание. Однако голос  Бэйба,
его выговор, манера речи были  очень  и  очень  английскими  -  богатый,
сочный, упоительно старомодный английский язык, чем-то напоминавший Неду
давние радиопередачи. Хотя в том, как  он  говорил,  в  выборе  слов,  в
странных поворотах, придаваемых обыденным фразам, было нечто  отнюдь  не
английское. Нечто от сценического  ирландца  или  голливудского  пирата.
Надо будет как-нибудь расспросить его поподробнее.
   Тем временем с начала его обучения  прошло  уже  два  месяца,  и  Нед
предвкушал восхитительную неделю. Он впервые сыграл вничью. Бэйб,  а  не
он  протянул  над  доской  руку  и  сделал  предложение,  которое   Нед,
возбужденный, уже учуявший победу, отверг. После этого Бэйб принудил его
к обмену ферзей и ладей, и партия завершилась  вничью,  на  что  и  была
обречена с самого начала. Однако Нед играл черными, а для черных ничья -
результат всегда положительный. Равновесие в шахматной  партии  до  того
неустойчиво, объяснял ему  Бэйб,  что  во  время  турниров  преимущества
первого хода достаточно, чтобы в большинстве случаев  обеспечить  победу
тому, кто играет белыми. Поэтому Нед понимал: его ничья - это поворотный
пункт.
   На следующий день Бэйб легко выиграл черными, и в ту же ночь злой  на
себя Нед разработал скрупулезный план, который  назавтра  мог  позволить
ему взять верх.
   Он заснул, думая о том, что стоит попробовать принадлежащий  Винаверу
вариант французской защиты, которой, как  он  успел  заметить,  Бэйб  не
любил. А проснулся с совершенно отчетливо  сложившейся  в  голове  идеей
выигрыша. В состав плана входили не только шахматы в чистом виде,  но  и
психология, так что когда дежуривший в этот  день  Рольф  привел  его  в
солнечную галерею, Нед выглядел недовольным и невыспавшимся.
   - Я не должен был проиграть вчера, - начал  он  без  обычного  своего
вежливого приветствия.  -  Вы  заманили  меня  в  западню.  Жалкое  было
зрелище.
   - Батюшки, - откликнулся Бэйб, выравнивая перед собой белые фигуры. -
Мы нынче не с той ноги встали?
   - Ладно, давайте играть, - хмуро буркнул Нед, в  душе  молясь,  чтобы
Бэйб двинул вперед королевскую пешку, но глядя при этом  на  пешку  "с",
словно  надеясь  на  английский  дебют  или  индийский   с   отсроченным
королевским гамбитом.
   Бэйб, пожав плечами, пошел на е-4,  и  Нед  мгновенно  повторил  ход,
двинув навстречу пешке Бэйба свою королевскую. Бэйб вывел коня на f-3, а
Нед протянул руку к ферзевому коню, словно решившись на итальянскую  или
испанскую  партию.  Потом,  неодобрительно  хмыкнув,  отдернул  руку   и
погрузился в раздумья. Ему понадобилось пять минут, чтобы сделать второй
ход - скучный, по видимости  сверхопасливый  любительский  ход  на  d-б,
характерный для французской защиты. Бэйб продолжал, пощелкивая фигурами,
делать стандартные ходы, а Нед с заминками отвечал на  них.  Каждый  ход
ложился в рисунок, продуманный им ночью, выстраиваясь в ту  самую  линию
Винавера, которую он замыслил, и сердце Неда билось все быстрее.  Настал
миг, когда Бэйбу пришлось  начать  играть  с  крайней  точностью,  чтобы
избежать западни,  которая,  как  знал  Нед,  будет  стоить  ему  потери
активной пешки. Бэйб играл уже не так быстро, очевидных ходов не  делал,
и Нед, сидевший уткнувшись носом в доску, краешком  глаза  заметил,  что
Бэйб поднял голову, чтобы взглянуть  на  него.  Нед  не  шелохнулся,  он
по-прежнему хмурился над доской, ничем себя  не  выдавая,  и  тут  Бэйб,
избегая западни, сделал единственно правильный  ход.  Однако  Нед  и  не
ставил на дешевую тактическую ловушку,  как  непременно  сделал  бы  две
недели назад. Собственно, он был бы разочарован, попадись Бэйб в нее. Он
знал, что позиция у него хорошая, - а только это и шло в счет.
   После получаса озабоченной, совершенно безмолвной игры  Бэйб  остался
без пешки и вынужден был  передвигать  разрозненные  фигуры  так,  чтобы
избегать разного рода тактических кошмаров. В выигрышной  позиции  перед
игроком открываются дюжины атакующих комбинаций, ловушек, завораживающих
жертв. Нед был занят обдумыванием эффектной жертвы ферзя,  которая,  как
он  считал,  через  пять-шесть  ходов  приведет  к  мату,  когда   Бэйб,
пристукнув, положил короля набок и издал сдобный, низкий смешок.
   - Переиграл по всем статьям, изворотливый сын горной шлюхи.
   - Вы сдаетесь?
   - Конечно, сдаюсь, пешенный ты бес и наоборот. Чудо, что доска еще не
развалилась на части, - при стольких-то дырах в моей  позиции.  Ты  ведь
спланировал  все  это,  так,  мальчик?  От  недовольно  надутых  губ  до
приводящих в бешенство заминок. Да, силен. Силен, как Силен.
   Нед с тревогой взглянул на него:
   - Но ведь шахматы - это не просто смесь трюков и психологии, верно? Я
к тому, что сама игра, в чистом виде, тоже была неплоха.
   - Никакой игры в чистом виде не существует, паренек Есть игра хорошая
и есть плохая. Хорошая игра - это не только умение проникнуть в сознание
противника и в положение его коней, но еще  и  умение  слышать,  как  он
дышит, понимать, что варится в его  котелке.  То,  как  ты  передвигаешь
фигуру, для хорошей игры столь же важно, как клетка, на  которую  ты  ее
ставишь. Известно ли тебе, что ты только что изобразил "винт  Смыслова"?
Именно его. Самый что ни на есть "винт Смыслова".
   - Что?
   - Василий Смыслов, советский чемпион мира. Я однажды видел его  игру.
Мастер эндшпиля,  хитрый,  как  лис,  с  которым  теперь  и  тебя  можно
сравнить.  Делая  ход,  он  ставил  фигуру  и  ввинчивал  ее  в   доску,
неторопливо вжимая и поворачивая, словно хотел закрепить навсегда. Фокус
простенький, но на  противников  он  нагонял  страх.  Ты,  когда  ставил
сегодня ладью на седьмую клетку,  проделал  то  же  самое.  Но  что  еще
важнее, ты понял самый главный шахматный секрет. Лучший ход, который  ты
когда-либо сможешь сделать, играя в шахматы, вовсе  никакой  не  лучший.
Нет, лучший ход, который ты когда-либо сможешь сделать, играя в шахматы,
это тот, которого твой противник желает меньше всего. И ты делал их  раз
за разом. Ты знал, что я  терпеть  не  могу  напыщенный  тактический  ад
французской защиты, знал? Я тебе этого не говорил, но  ты  почувствовал.
Ах, мальчик, я бы обнял тебя, до того я горд.
   Нед увидел, что по лицу Бэйба текут слезы.
   - Все это благодаря только вам, - сказал он.
   - Тьфу на это! Сколько уже, девять... нет, восемь с половиной  недель
прошло, как ты впервые двинул в мою сторону пешку. И посмотри  на  себя,
посмотри, что ты способен учинить с этими шестнадцатью кусочками дешевой
древесины. Знал ли ты когда-нибудь,  что  твой  мозг  может  думать  так
глубоко и играть так подло? Знал? Знал? Скажи Бэйбу, что ты и  сам  себя
изумил.
   - Бэйб, я и сам себя изумил, - сказал Нед. - Не понимаю, как мне  это
удалось. Поверить не могу. Просто не могу поверить. Это вы.  Вы  сделали
меня таким.
   - Ничего я не делал. Ничего вообще,  только  дал  тебе  ощутить  силу
твоего ума. Теперь в мире нет  игрока,  который  смог  бы  назвать  тебя
любителем или молокососом. Великие тебя, конечно, побьют, но опозориться
за доской ты уже никогда не опозоришься, даже если проживешь  с  мое.  И
это требует пышного тоста и выпивки.
   Нед рассмеялся:
   - Может, свистнуть Рольфа, а?
   - Ты думаешь, я шучу. Залезь  в  свой  разум  и  вытяни  оттуда  свой
любимый напиток. Что это? Ты такой же поклонник  виски,  как  я,  или  в
Харроу тебе привили вкус к великим,  глубоким  винам  Бордо?  Или,  быть
может, тебя радует шепотливое шипение шампанского,  напитка  негодяев  и
уличных  девок?   Что   до   меня,   я   жажду   маслянистой   солености
"Баннахэбхайна", загадочного порождения солодов острова Айлей. Сейчас  у
меня в руке странно приземистая бутылка, я подцепляю  ногтями  проволоку
на горлышке... эй! Что из сказанного мною тебя так огорчило?
   С подбородка Неда на шахматную доску капали слезы.
   - Ничего, ничего... просто, понимаете, я, если честно, так и не успел
попробовать ни одного напитка. Больше всего я люблю...  любил...  просто
выпить стакан холодного молока.
   Воспоминание об открывающем холодильник Оливере Дельфте  мелькнуло  в
голове Неда, и горло его сжало рыдание.
   - Тсс! - торопливо прошипел Бэйб. - Не позволяй  никому  видеть  твое
горе. Прости меня, Томас, правда, прости. Я ведь и не знал  ничего.  Все
мой дурацкий язык, нравится ему