м.
   -  М-м,  где-то  в  середине   дня.   Все   утро   я   проработал   с
корреспонденцией... - я обратил взгляд к столу сэра Чарльза, где  так  и
лежала стопка неподписанных писем, - собственно, вот с  этими  письмами.
Потом отправился... в котором часу мы ушли, Порция?
   Порция, отвернувшись от окна, уставилась  на  меня  пустыми  глазами.
Видно было, что она не спала всю ночь,  а  вопроса  моего  не  услышала,
только свое имя.
   - Я ушел вместе с вашим кузеном Гордоном, - напомнил я  ей.  -  Хотел
показать ему парламент. Вы помните? Не можете сказать, когда это было?
   - В середине дня, -  тусклым  голосом  ответила  она.  -  Вы  ушли  в
середине дня. А потом вернулись.
   - Вернулись? - приподнимая брови, удивился я. - Не помню, чтобы... ах
да, конечно, вы правы. Я зашел забрать кейс, это было примерно... думаю,
около трех, однако Неда я в тот раз не увидел. Вы с ним поднялись наверх
и... вы были чем-то заняты, - торопливо поправился я,  за  что  один  из
полицейских наградил меня подобием улыбки. -  Вы  еще  собирались  после
сходить куда-то, договориться насчет работы, верно? И что было потом?
   Порция, запинаясь, рассказала, что было потом. Я сразу понял, что она
уже повторяла эту историю множество раз - другим людям и - снова и снова
- себе самой, словно надеялась, что, рассказывая, сможет  разобраться  в
случившемся, отыскать ключ к  загадке.  Когда  она  после  собеседования
вышла на улицу, Неда там не было. Она  подождала  его  на  Кэтрин-стрит,
вернулась домой, звонила, звонила, а в  семь  утра  ей  наконец  удалось
упросить служащего палаты общин связаться с сэром Чарльзом. Тот  приехал
прямо сюда и позвонил в полицию, которая до сих  пор  ничего  не  смогла
обнаружить.
   - Простите, мисс, - прервал ее один из  полицейских.  -  Вы  ведь  не
поссорились с мистером Маддстоуном, верно? Ни размолвки, ничего  в  этом
роде?
   Порция уставилась на него:
   - Размолвка? Между  мной  и  Недом?  Нет,  это  было  невозможно.  Мы
никогда... мы и не могли никогда... Мы были как...
   Сэр Чарльз подошел  к  ней  с  носовым  платком  и  обнял  за  плечи.
Полицейские обменялись взглядами, потом  заметили,  что  я  наблюдаю  за
ними,  и  уставились  в  свои  записные  книжки.  Все  это  было   очень
трогательно.
   - Могу ли я чем-то помочь? - заговорил я. Позвонить куда-нибудь?
   - Вы очень добры, Эшли, но не думаю, что... - начал сэр Чарльз.
   - Стоит подумать о журналистах, сэр, - сказал один из полицейских.  -
Они могут оказаться очень полезными. Возможно, мистер Барсон-Гарленд мог
бы позвонить кому-то из ваших знакомых газетчиков.
   Сэр Чарльз напрягся. Пресса  не  принадлежала  к  числу  любимых  его
общественных институтов. Она посмеивалась  над  ним  за  "отсталость"  и
выговор, из-за которого герцог Эдинбургский обретал сходство с  архивным
клерком. Как правило, пресса именовала его Гавкинстоуном, Психстоуном  и
сэром Чарльзом Чокнутым.
   - Вы действительно считаете это необходимым? - озабоченно спросил он.
- Они же только...
   Громкое дребезжание дверного звонка вынудило нас  на  время  отложить
дальнейшее обсуждение роли прессы в обществе. Порция  ахнула,  вырвалась
из рук сэра Чарльза, подскочила к окну и глянула вниз.
   - Ох. Там какие-то трое, - упавшим голосом сообщила она.
   - Это Специальная служба, сэр.
   Замерший посреди ковра сэр Чарльз выглядел теперь ровно на  все  свои
годы. Мне пришло  в  голову,  что  Порцию  он  обнял,  чтобы  не  только
успокоить ее, но и самому остаться на ногах.
   - Я открою, - вызвался я.
   Так это утро и тянулось. Одна  из  новостей,  появившаяся  наконец  к
середине дня, сильно озадачила меня. Я поделился ею с Руфусом и Гордоном
во время очередного нашего завтрака в пабе, стоящем в тени Биг-Бена.
   - Похоже, полиция нанесла визит в Найтсбридж-колледж, - сказал  я.  -
Вроде бы четверо испанских студентов видели, как молодого светловолосого
англичанина запихали в машину и увезли. Договориться между собой о  том,
был ли это "воксхолл" или "форд", они не смогли, и их потащили  куда-то,
чтобы посмотреть фотографии Неда.
   - А, дьявол! - воскликнул Руфус. - Они же его сразу узнают.
   - Я что-то не врубился, - сказал Гордон. - Копам ведь  уже  известно,
что это он. Ради Христа, они же сами его и забрали.
   - Чем больше проходит времени и чем больше полицейских вовлекается  в
дело, тем менее правдоподобным выглядит то, что они вообще забирали его,
- пробормотал я, однако Гордон в этот миг слушал Руфуса.
   - Машина, конечно, была "воксхоллом", - убежденно говорил  тот,  -  и
сомневаться нечего. Трехрежимный "кавалер". И выглядели  они,  по-моему,
как парни из отдела наркотиков.  Кожаные  куртки,  небритые,  в  линялых
пятьсот первых, в "адидасах". Классический отдел наркотиков. Такие у них
представления о маскировке. Даже трогательно.
   - Господи, ну и каша. Так ты думаешь, его держит отдел  наркотиков  и
они там не знают, что он объявлен в розыск? Может, позвонить им еще раз?
   - Гордон, это очень опасная идея, - сказал я. - Послушай меня. И вбей
себе наконец в голову, что какие бы джинсы и обувь ни предпочитали люди,
которых мы вчера видели, они были не из отдела наркотиков. И  вообще  не
из какого бы то ни было отдела.
   Я провел очень жаркие полчаса,  убеждая  эту  парочку,  что  если  мы
признаемся хоть в каком-то своем участии во всей этой истории,  то  лишь
сильнее ее запутаем.
   - Это простое совпадение и ничто  иное,  -  объяснял  я  им.  -  Неда
похитили. Вот очевидное и единственное объяснение.  Случайно  получилось
так,  что  похитители  выбрали  именно  это  время  и  это  место.  Если
вдуматься, все вполне логично. Вчера у них появилась  первая  за  долгое
время возможность. Несколько месяцев он провел  в  школе,  потом  был  в
плавании. А вчера - вчера они могли проследить Неда с Порцией от дома до
Найтсбридж и, увидев, что он остался на улице один,  схватили  его.  Это
произошло на наших глазах. Мы, естественно, подумали, что это  арест.  А
полиция, скорее всего,  не  приняла  наш  звонок  всерьез  и  решила  не
связываться. Или, - добавил я, - они там  услышали,  как  Руфус  хихикал
около будки, и поняли, что имеют дело с обычным школьным розыгрышем. Чем
все это и было.
   На мой взгляд, объяснение звучало довольно беспомощно, однако они  на
него купились и некоторое время переваривали эту версию. Гордон, как я и
предполагал, первым обнаружил слабое место.
   - Если его похитили, почему никто не требует выкупа?
   К этому я был готов и мрачно ответил:
   - Похитители похитителям рознь.  Отец  Неда  два  года  занимал  пост
министра по делам Северной Ирландии.
   Когда до них дошел смысл сказанного, челюсти у обоих отвисли.
   - Понимаете теперь, - продолжал я, - почему нам следует  затаиться  и
не говорить никому ни слова? К нам все это не имеет никакого отношения.
   - Если не считать того, что мы свидетели, - сказал Гордон. - Мы могли
бы дать показания...
   - Там же были испанские студенты, они отлично опишут тех людей. А  мы
находились на другой стороне оживленной улицы.  Нет  уж,  поверьте  мне,
ничего, кроме лишней путаницы, мы тут не добавим.
   Паб я покинул в уверенности, что на них  можно  положиться  -  ничего
неблагоразумного они не сделают и не скажут. Вернувшись на Кэтрин-стрит,
я обнаружил, что попасть  в  дом  могу  теперь,  только  предъявив  свой
пропуск в палату общин поставленному у входной двери полицейскому.
   В кабинете Маддстоуна имелось подобие шезлонга - плюш, позолота, - из
тех,  в  которых  обычно  позируют  живописцам  экзотические  принцессы.
Поднявшись наверх, я  увидел  обмякшего  в  нем  сэра  Чарльза,  с  лица
которого сбежали все краски. Порция сидела, припав к нему, - или это  он
к ней припал -  по  лицу  ее  катились  слезы.  Ясно  было,  что  в  мое
отсутствие поступили очень серьезные новости.
   Какой-то человек - с виду от двадцати до тридцати лет -  разговаривал
по телефону, присев на краешек стола. Когда я вошел, глаза его  обшарили
меня с ног до головы, породив неприятное чувство, что, сколь бы  ленивым
и благосклонным  ни  показался  мне  осмотр,  человек  этот  видит  меня
насквозь, до самого донышка, и увиденное  его  не  очень-то  впечатляет.
Оперативник из разведки, сказал я себе,  стараясь  стряхнуть  неприятное
чувство. Умение  смотреть  так  на  людей,  без  сомнения,  оттачивается
одновременно с умением пользоваться шифровальными книгами,  микропленкой
и капсулами с цианистым калием.
   - Что случилось? - спросил я. Сэр Чарльз  открыл  глаза  и  попытался
что-то сказать. Бедняга окончательно развалился на  куски.  Если  таковы
наши политические лидеры, нечего и удивляться, что страна пошла к чертям
собачьим. Когда я приду к власти, меня  никому  так  просто  сломать  не
удастся.
   "Когда я приду к власти". Странно. Очень странно. Впервые в  жизни  я
облек эту мысль в слова. Я вечно твердил себе, что стану преподавателем,
и сейчас, записывая ее, испытываю  непонятное  облегчение.  Возможно,  я
всегда это знал.
   Ну-ну.
   - Вы кто? - спросил человек у стола, мягко кладя  трубку  и  улыбаясь
мне.
   - Эшли Барсон-Гарленд. Личный помощник сэра Чарльза.
   - Эшли Барсон-Гарленд, Эшли Барсон-Гарленд... - Он взял две  лежавшие
у телефона записные книжки. - Ну и почерк же у наших друзей  в  синем...
ага, да, вот оно. Эшли Барсон-Гарленд. Здесь сказано,  что  вы  школьный
товарищ  Эдварда  и  проводите  для  сэра  Чарльза   исследования.   Но,
позвольте, в таком  случае  вам  должно  быть  года  двадцать  два?  Или
двадцать три?
   - Через две недели мне исполнится восемнадцать, -  слегка  покраснев,
ответил я. В школе новички нередко принимали меня за учителя, и  мне  не
нравятся напоминания о том, что выгляжу я старше своих лет.
   - Виноват, опростоволосился. Моя фамилия Смит.
   Смит, подумать  только.  Намеренное  оскорбление.  Я  подошел,  чтобы
пожать ему руку, и у него хватило наглости  оглядеть  после  этого  свою
ладонь, а затем снова мое лицо, отчего я опять покраснел.
   - Ну-с, мистер Барсон-Гарленд,  -  сказал  он,  и  я  обнаружил,  что
открыто выказанное отвращение бесконечно менее оскорбительно, чем полное
отсутствие выражения, царившее на его лице, пока он вытаскивал из рукава
носовой платок и  вытирал  ладонь.  -  Боюсь,  покамест  вы  завтракали,
поступили новости довольно дурные...
   Тон, которым  было  произнесено  "покамест  вы  завтракали",  похоже,
должен был внушить мне, что я повинен в некоем ужасном нарушении  долга,
порожденном свойственным мне сибаритством.  Между  тем  это  сэр  Чарльз
настоял, чтобы я поел, а полицейские согласились с ним,  сказав,  что  я
ничем больше помочь им не в силах.
   - Дурные новости? - повторил я, сопротивляясь искушению объяснить про
завтрак и тем самым подвергнуться новым унижениям.
   - Похоже, что час назад некто позвонил в редакцию  газеты  "Таймс"  и
взял на себя ответственность за похищение Эдварда Маддстоуна. Мы исходим
из предположения, что звонивший сказал правду.
   - Но кто? Почему?
   - Человек заявил, что он представляет ИРА. Что касается "почему"...
   Сэр Чарльз словно бы застонал, и Порция покрепче прижала его к себе.
   - О господи, - прошептал я. - Так я был прав.
   - Вы были правы?  -  Смит  с  выражением  снисходительного  удивления
приподнял брови.
   - Ну, такая мысль  приходила  мне  в  голову.  Я  хочу  сказать,  это
выглядит возможным объяснением, сами понимаете. С учетом... с  учетом...
всего, - неловко закончил я.
   - А вы сообразительны, мистер Барсон-Гарленд. Что ж, может  быть,  вы
пустите вашу сообразительность в ход и немного поможете нам? Если вы  не
против.
   Я с готовностью кивнул.
   - Конечно. Всем, чем хотите.
   - "Таймс" дала нам время проверить эту информацию, прежде чем они  ею
воспользуются, а они воспользуются непременно. Я подумал, что, возможно,
сэру Чарльзу и присутствующей здесь юной леди следовало бы покинуть  дом
до того, как разверзнутся врата ада и  журналисты  устроят  здесь  цирк.
Может, вам известно какое-нибудь подходящее подземелье? Где  вы  живете,
мистер Барсон-Гарленд?
   - Тредвэй-Гарденз, - ответил я. - Это всего лишь небольшая квартирка.
   - И вы, э-э,  делите  ее  с  кем-либо?  Вопрос  прозвучал  достаточно
невинно, но у меня снова возникло впечатление, что  он  отыскал  во  мне
нечто забавное.
   - С Томом Гроувом. Он работает в штаб-квартире партии, это его дом, а
я  живу  в  полуподвале.  Обо  всем  договорился  личный   парламентский
секретарь сэра Чарльза, - объяснил я, злясь на себя за  то,  что  считаю
нужным вдаваться в подробности.
   - Понятно, - сказал Смит. - Что  ж,  давайте-ка  двигаться  туда,  да
побыстрее.
   - Боюсь, я не вожу машину.
   - Об этом, моя улиточка, предоставьте позаботиться мне.
 
*** 
 
   Пока я пишу эти строки, сэр Чарльз спит наверху, в спальне Тома. Смит
вызвал врача, и тот накачал старика успокоительным.
   Бедного Тома Гроува вытурили из дома. Порцию, так и  пребывавшую  вне
себя от горя, полтора  часа  назад  увезли  для  дальнейших  расспросов.
Похоже, ей придется туго, но, полагаю, власти  знают,  что  делают.  Сам
Смит удалился куда-то, чтобы "перебрать кое-какую грязную  посуду",  что
бы это ни значило, сказав, однако, что завтра утром он "еще сунет голову
в мою дверь", а мне  пока  хорошо  бы  "занять  вторую  линию  обороны".
Все-таки он невыносимо самодоволен.
   В квартире наступила приятная тишина, никаких  журналистов  нигде  не
видно. Какая-то часть меня немного жалеет Неда, но другая заверяет, что,
где бы он ни был и что бы с ним ни происходило, это пойдет ему только на
пользу.
   Ну и хватит пока. Надо посмотреть шестичасовой выпуск "Новостей".
 
*** 
 
   Как ни противилась этому  Порция,  вечера,  проводимые  дома,  вскоре
обратились в рутину.  Долгое  время  она  старалась  продлить  состояние
вечного кризиса, препираясь с Питом и Хиллари обо всем и ни о чем, но от
недели к неделе вспышки ее  становились  все  более  вялыми.  Жизнь  шла
заведенным порядком, и сопротивляться ему девушка  не  могла,  каким  бы
предательством ни представлялось ей это заурядное существование.
   Если бы не Гордон, думала Порция, она  сошла  бы  с  ума.  С  великим
так-том и душевной деликатностью он предложил Порции, чтобы та -  вместо
ожидания новостей и бдений у постели  сэра  Чарльза  в  тщетной  надежде
увидеть хоть какие-то признаки  выздоровления  -  сделала  ему  огромное
одолжение и показала Лондон. Ну, то есть, всю эту хренотень, до  которой
так падки туристы. Глупое, конечно, занятие,  однако  прогулки  хоть  на
несколько часов в день отвлекли бы ее от мыслей о  Маддстоуне-младшем  и
Маддстоуне-старшем. Да и Гордон был бы  ей  очень  признателен:  он  уже
начинал томиться тоской по дому, а в Лондоне так и не разобрался.
   Пит, сознававший, что принуждать Порцию выполнить данное ею  обещание
- поработать во время летних каникул  -  было  бы  жестоко,  снабдил  их
карманными деньгами, которых вполне  хватало  на  разного  рода  входные
билеты, и Порция с Гордоном проводили долгие  дни,  бродя  по  галереям,
храмам, музеям и королевским дворцам.
   - Вы бы завели блокноты да делали записи, - сказал Пит. - Архитектура
Лондона - это своего рода трактат о переходе власти и денег из одних рук
в другие.  От  церкви  к  королям,  от  них  к  аристократии,  к  классу
торговцев, к банкам и,  наконец,  к  международным  корпорациям.  Что-то
вроде слоев в скальных породах.
   Гордон с Порцией совету его не  вняли  и  -  вместе  с  толпами  юных
туристов - просто жали на кнопки в  Музее  наук,  веселились,  глядя  на
дворцовую стражу и пытаясь заставить часовых,  стоящих  в  их  будках  у
Сент-Джеймсского  дворца,  шелохнуться  или  повести   глазами.   Порция
обнаружила, что, водя Гордона по своим любимым художественным галереям и
объясняя ему картины, она начинает испытывать  подобие  удовольствия,  о
котором в последние  недели  и  думать  забыла.  Хорошо  все-таки  иметь
возможность отвечать на вопросы, быть кому-то полезной и нужной.
   Пит так ни разу и не поинтересовался, как обстоят дела с  блокнотами,
на которых он так настаивал. Ему  хватало  возни  с  летними  студентами
Политехнического. Один  из  них  порадовал  Пита,  создав  дискуссионную
группу для анализа британского колониализма в Северной Ирландии,  и  Пит
изводил Управление народного образования петициями о выделении  средств,
которые позволили бы этой группе посетить Белфаст и "на месте",  как  он
выражался, разобраться, что  там  к  чему.  Хиллари  же,  занятая  новым
романом, была только рада сбыть Порцию с рук умнице-кузену. И все же два
раза в неделю  Порция  по-прежнему  посещала  сэра  Чарльза.  Журналисты
больше не  торчали  у  ворот  больницы,  и  Порция  воспринимала  это  с
облегчением, но и с  тревогой,  поскольку  то  был  знак,  что  общество
начинает терять интерес  к  происшедшему.  Подоспели  новые  события,  и
заметки  об  исчезновении  сына  одного  из  членов  кабинета  министров
постепенно перекочевали с первых полос на последние страницы, а потом  о
нем и вовсе вспоминать перестали. На самом пике этого интереса  -  когда
премьер-министр страны прервала отдых на юге Франции и, стоя на ступенях
больницы, заверила камеры, что будут  приняты  все  необходимые  меры  и
отмщение ждать себя не заставит, - похищение Неда было сенсацией летнего
периода, именуемого в журналистских кругах (как с отвращением обнаружила
Порция)  "сезоном  глупостей".  Однако,  по  мере  того   как   газетные
фотографии Неда уменьшались  в  размерах,  а  ИРА,  судя  по  сообщениям
прессы, отрицала свою причастность к  исчезновению  Маддстоуна-младшего,
стали появляться статьи с предположениями, будто вся  эта  история  была
просто-напросто результатом семейной ссоры, приступа подросткового бунта
- из тех, что происходят каждый день. И  пресса  со  вздохом  облегчения
вернулась к привычному августовскому параду трехсоткилограммовых женщин,
двухвостых  собак  и  бобов  волокнистой  фасоли,  которые,   когда   их
раскусывают, совершенно отчетливо произносят  на  древнееврейском  слово
"Армагеддон". Серьезные журналисты разъехались по летним отпускам, а те,
кто "остался в лавке", предпочитали не переть против традиции. К тому же
единственным, кого стоило бы проинтервьюировать, был сэр Чарльз, а он не
говорил ни слова. Ни единому человеку.
   В первую же неделю,  последовавшую  за  исчезновением  сына,  у  него
случилось подряд два удара, и настолько серьезных,  что  врачи  не  были
уверены, сможет ли он когда-нибудь снова  ходить  или  говорить.  Первый
удар привел к полному параличу левой стороны тела, а второй  -  к  коме.
Порции сидение у его  постели  позволяло  разговаривать  без  каких-либо
опасений быть не правильно понятой.
   - Ничего нового, папочка, -  сообщала  она,  закрыв  дверь  отдельной
палаты, и, пододвинув к койке  кресло,  принималась  пересказывать  сэру
Чарльзу последние события. Обращение "папочка" вызывало  в  ней  тайный,
почти эротический трепет. - Кого-то  видели  в  Скарборо,  но  это  была
очередная ложная тревога.
   И она продолжала говорить, изливая все, что приходило  ей  в  голову,
снова и снова отыскивая возможность упомянуть имя Неда и приглядываясь к
больному в надежде, что  именно  это  упоминание  окажется  спасительным
тросом, который позволит вытянуть сэра Чарльза из колодца беспамятства.
   В один из таких  дней,  когда  она  в  тысячный  раз  рассказывала  о
появлении Неда с друзьями в "Хард-рок кафе", в дверь  палаты  постучали.
Врач, которого Порция раньше не видела, сообщил, что  он  переговорил  с
сестрой сэра Чарльза, Джорджиной.
   - Возможно,  настало  время  отключить  систему  жизнеобеспечения,  -
сказал он, - и позволить старику отойти с миром.
   - Но ближайший его родственник - Нед, - возмутилась Порция. -  Только
он может принять такое решение.
   - Прошло уже больше месяца. Необходимо смириться с фактом  -  н