тринадцать, Филип А. Блэкроу.
   Оливер Дельфт  дернулся,  точно  от  удара  током.  Каждый  нерв  его
затрепетал. Сердце вдруг скакнуло куда-то, в глазах на миг потемнело.
   Нед встревоженно глядел на него:
   - Вам плохо?
   - Просто свело ногу. Судорога. Ничего серьезного.
   Оливер встал, выключил магнитофон  и  отошел  от  стола,  налегая  на
правую ногу словно бы в стараниях  размять  сведенную  судорогой  мышцу.
Теперь самое главное - оставаться спокойным,  совершенно  спокойным,  не
терять самообладания.
   - М-м, послушай, - сказал он, - я  отойду  на  минуту.  Подожди  меня
здесь, хорошо?  Сделай  себе  бутерброд  или  еще  что.  В  холодильнике
осталось молоко. Мне нужно кое-что сделать. Позвонить.  Найти  для  тебя
какую-нибудь одежду. Ну и так далее. Ты не против?
   Нед радостно закивал.
   Мистер Гейн продолжал борьбу с кроссвордом.
   - Все в порядке, мистер Дельфт, сэр?
   - Скользкий нам  попался  стервец,  -  вздохнул  Оливер.  -  Придется
использовать Д-16. Я поднимусь наверх, подготовлю  все.  Ошва  богу,  до
Лондона всего полчаса езды.
   Брови мистера Гейна взлетели вверх.
   - Д-16? Вы уверены, сэр?
   - Разумеется. Еще бы я не был уверен. Это террорист, Гейн.  Из  самых
крайних. Вызовите пару ваших людей, чем тупее и жестче, тем лучше. Когда
они доберутся сюда, воспользуетесь их  машиной.  Ваша  понадобится  мне.
Встретимся завтра в Д-1б, я привезу  все  документы.  Давайте,  давайте,
звоните. Только убедитесь сначала, что телефон чист. Да идите же! Какого
хрена вы ждете?
   Гейн рванулся к двери, он был испуган - впервые  за  четыре  года  он
видел своего начальника хотя  бы  частично,  но  утратившим  власть  над
собой.
   Оливер стоял посреди  комнаты,  мысли  в  его  голове  обгоняли  одна
другую.
   Невероятно, невероятно! Имя и  адрес,  ясно  и  громко  произнесенные
прямо в микрофон, - ладно, первым  делом  стереть  запись.  Да  нет,  не
стереть. Нужно же что-то и Лондону  скормить.  Депеша  из  управления  в
Уэст-Энде занесена в журнал, о ней знает Морин, а есть еще этот  сержант
из уголовки.
   Боже ты мой, мальчишка-то  сын  члена  кабинета  министров!  Если  он
где-то намажет, ему это дорого обойдется.
   Оливер заставил себя мысленно  отступить  назад,  сосредоточиться.  С
сержантом и производившими арест полицейскими справиться будет несложно.
Уже к полуночи они подпишут "Акт о  неразглашении"  и  поклянутся  вечно
хранить молчание, об этом он позаботится лично. К  тому  же  имени  Неда
Маддстоуна в полиции не знают. Оливер вошел в допросную как  раз  в  тот
момент, когда Флойд спросил у Неда, как того звать.
   Теперь уж о долгом уик-энде нечего и мечтать, это ясно. И о  коротком
тоже. Помимо всего  прочего,  надо  что-то  придумать  с  записью.  Ему,
разумеется, нужна лента с записанными на ней именем и адресом, но только
не с этим адресом и не с именем Филип А. Блэкроу.
   Конечно, услышать это имя было для него жутким потрясением, с  другой
стороны, думал Оливер, можно считать, что он получил  от  Бога  подарок.
Приди депеша на пять  минут  позже,  она  попала  бы  не  к  нему,  а  к
Степлтону. И если бы Степлтон услышал фамилию Блэкроу...
   Нет, в конечном счете Господь более чем милостив. Мальчишку взяли  на
улице. Никто ничего не знает. Никто ничего не знает. И этот  простенький
факт дает ему почти неограниченную власть над  обстоятельствами.  Теперь
от него требуется только одно - точная работа.
   Первое побуждение, охватившее Оливера едва ли не  до  того,  как  Нед
договорил имя и адрес, состояло в том, чтобы немедля его  ликвидировать,
однако теперь он отбросил все мысли об этом. В его мире, что бы  там  ни
твердили газетчики и сочинители  детективных  романов,  убийство  всегда
оставалось крайней мерой - и до того уж  крайней,  что  ее  почти  и  не
принимали в расчет. Не  из  соображений  какой-то  там  совести,  просто
всегда существовал  иной  выбор.  Враг  может  в  один  прекрасный  день
обратиться в друга, друг - во врага, ложь может  стать  правдой,  правду
могут признать ложью, покойника же никогда и никакими средствами оживить
не удастся. Гибкость - вот что важнее всего.
   И кроме того,  смерть  имеет  свойство  развязывать  языки.  Мертвые,
естественно, помалкивают, зато живые говорят как заведенные, а  Оливеру,
если он хочет выбраться из этого пикового положения невредимым, как  раз
живые-то и понадобятся. Он не сомневался, что может  целиком  положиться
на Гейна, однако следует видеть и  дальнейшую  перспективу.  Оливер  мог
представить себе далеко не один угрожающий поворот событий, а  наберется
немало и таких, он это понимал,  которые  ему  и  в  голову  никогда  не
придут, жизнь есть жизнь. Всегда ведь существует опасность, что в  Гейне
ни с того ни с сего пробудится совесть или  он  вдруг  уверует  в  Бога,
преисполнится раскаяния и пожелает очистить душу признанием. Да если  на
то  пошло,  и  старомодный,  обремененный  сознанием  собственной   вины
либерализм штука тоже опасная.  В  конце  концов,  Гейн  может  попросту
пристраститься к бутылке, а это грозит неосторожностью в речах, если  не
шантажом. Оливеру случалось видеть его пьяным - причем в стельку, -  да,
голова у этого малого столь же крепка, как  все  остальное,  однако  кто
знает, во что он обратится лет  через  десять,  двадцать  или  тридцать?
Ничто не вечно, все  изменчиво,  а  потому  смерть,  с  ее  вечностью  и
неотменностью, может оказаться самым рискованным выбором. Парадоксально,
но верно.
   Оливер принадлежал к разряду людей,  решительно  неспособных  понять,
почему  все  так  носятся  с  "Гамлетом".  Для  него  мысль  и  действие
составляли единое целое. Он еще  поднимался  наверх,  чтобы  поискать  в
шкафу одежду, а превосходный план уже сложился в его голове до последних
деталей.
 
*** 
 
   Гордон  вернулся  домой  в  самый  разгар  бурной  ссоры   Порции   с
родителями.
   - Он не такой, как все! - кричала она  на  Хиллари.  -  Не  смей  так
говорить!
   - Скорее всего, встретил каких-то друзей, направлявшихся в "Харродз",
и думать про тебя забыл, - предположил Питер. - Он из людей этого  типа.
Никакого чувства долга.  Посмотри,  как  они  ведут  себя  в  Палестине.
Взгляни на Ирландию. Напрочь лишенный  подбородка  болван,  если  хочешь
знать мое мнение.
   - Палестина? Ирландия? При чем тут вообще Палестина?
   - Ну-ну-ну, - пробормотал Гордон бросившейся ему на грудь  Порции.  -
Остынь,  Пит.  Ты  же  видишь,  она  расстроена.  Что  случилось,  Порш?
Поссорилась с Недом?
   - Конечно, нет, - всхлипнула она. - Ах, Гордон, он пропал!
   - Пропал? Что значит пропал?
   - То и значит. Исчез. Я... я пошла договариваться насчет  работы.  Он
должен был ждать меня на улице, а его там не оказалось.  И  в  отцовский
дом на Кэтрин-стрит он тоже не вернулся. Я  несколько  часов  пробродила
около дома, он так и не появился. Тогда я подумала, что он, может  быть,
позвонил сюда, прилетела домой, но и здесь от него никаких  известий  не
было, ничего. И вообще,  -  она  повернулась  к  Питеру,  -  что  значит
"лишенный подбородка"? У Неда  замечательный  подбородок.  Больше  того,
Неду не приходится, как некоторым, прятать его  под  чахлой,  травленной
молью бороденкой.
   -  Ну,  насчет  этого  мы  ничего  наверняка  сказать  не  можем,   -
откликнулся Питер, размашисто складывая номер "Морнинг  стар".  -  Давай
подождем, пока он повзрослеет  достаточно,  чтобы  обзавестись  бородой,
идет?
   - Совершенно недопустимый тон,  -  фыркнула  Хиллари.  -  В  сущности
говоря, это  род  эмоционального  изнасилования.  Вот  именно.  В  самом
простом и чистом виде. Изнасилования.
   Порция, повернувшись к матери, зарычала.
   - Ладно, ладно. - Гордон умиротворяюще положил руку на плечо Порции и
повернул ее лицом к себе. - Давайте на этом и остановимся. Ты  туда  еще
не звонила?
   - Звонила? Куда?
   - Домой  к  Неду.  Вернее,  к  его  отцу.  На...  Кэтрин-стрит,  так,
по-моему?
   - Конечно, звонила. Как только пришла сюда.
   - К телефону кто-нибудь подошел?
   - Он просто трезвонил и трезвонил,  -  ответила  Порция,  бросаясь  к
телефонному аппарату. - Сейчас попробую еще раз.
   - Выглядит, в общем-то, странновато.
   - А то я не понимаю! Это я и пыталась втолковать им обоим, так они же
не слушают!
   - А с отцом Неда ты связаться не пробовала?
   - Я не знаю номера. Он на какой-то встрече с избирателями.
   - Ну да, скорее всего гоняется где-нибудь за несчастной лисой.
   - На дворе июль, Пит! - заорала Порция. - В июле на лис не охотятся!
   - Ах,  прошу  прощения,  ваше  высочество.  Сожалею  о  моем  ужасном
невежестве по части  всяких  тонкостей  светского  календаря.  Боюсь,  я
расходую  слишком  много  времени  на  всякую  ерунду  вроде  истории  и
социальной справедливости. На вещи же воистину важные, к примеру на  то,
как высшие классы организуют свой год, у  меня  его  вечно  не  хватает.
Придется как-нибудь заняться этим всерьез.
   Большей части этой прекрасной речи Порция  не  услышала,  потому  что
одно ухо заткнула пальцем, а к другому плотно прижала телефонную трубку.
   - Не отвечает, - сказала она, - его там нет.
   - Или просто трубку не берет... - вставила Хиллари.
   Гордона так и подмывало включить телевизор, узнать, не попало ли  уже
что-нибудь в новостные программы, однако он понимал, что  должен  сейчас
вести себя как самый что ни на есть нежный, участливый брат. Для  Порции
это суровое испытание, а публичный скандал,  который  наверняка  вот-вот
разразится, будет способствовать все большему и большему  их  сближению.
Нужно разыгрывать свои козыри умело и ни в коем случае не спешить.
   -  Слушай,  может,  мне  туда  смотаться?  -  предложил  он.   -   На
Кэтрин-стрит. А ты оставайся у телефона, вдруг он позвонит.
   - Ах, Гордон, а тебе не трудно?
   - Да нет, конечно.
   - А вдруг он позвонит после твоего ухода? Как я тебе сообщу?
   - Ну, найду телефон-автомат и буду связываться с тобой каждый час.
   - Только вернись до полуночи, - крикнула ему вслед Хиллари. - Если он
не объявится, утром решишь, что делать дальше. Я не хочу, чтобы ты  ночь
напролет слонялся по улицам.
   - Конечно, конечно. Непременно вернусь, - пообещал Гордон.
   Он выкатил из гаража свой велосипед  и  поехал  в  Хайгейт,  к  дому,
принадлежащему родителям Руфуса Кейда,  предвкушая  приятный  вечерок  с
травкой и весельем под выпуски "Новостей".
 
*** 
 
   Нед  устал,  но  чувствовал  странный  подъем.  Приятно  говорить   с
человеком, который впитывает каждое твое  слово.  Как  только  он  решил
рассказать Оливеру обо всем, старания извлечь из памяти все до последней
мелочи стали  доставлять  ему  удовольствие.  Он  даже  начал  гордиться
точностью и доскональностью своих воспоминаний.
   А какая получилась история! Ему не терпелось пересказать  ее  Порции,
если, конечно,  Оливер  разрешит  это  сделать.  Отцу-то  он  непременно
расскажет. И может быть, Руфусу, он же был на яхте  той  ночью.  Оливер,
скорее всего, так или  иначе  будет  расспрашивать  Руфуса,  да  и  всех
остальных членов парусного клуба. Какой скандал ожидает школу!
   Вот только марихуана в кармане  так  и  оставалась  полной  загадкой.
Вероятно, думал Нед,  кто-то  из  испанских  студентов,  с  которыми  он
заговорил  у  дверей  колледжа,  увидел  за  его  спиной  приближающихся
полицейских и, чтобы спасти свою шкуру, сунул травку ему в карман.
   Оливер вернулся с полиэтиленовым пакетом  -  из  тех,  что  выдают  в
супермаркетах.
   - Детали, детали, - произнес он. - Моей конторе, с прискорбием должен
признать, без деталей и жизнь не в жизнь.  Ну  вот,  через  пару  секунд
можешь все это надеть. Твою одежду, увы, залило в багажнике маслом.
   Нед взял пакет, заглянул внутрь. Пара  дашгопских  теннисных  туфель,
серые брюки, свитер и твидовая куртка.
   - Превосходно! - сказал он. - Большое спасибо. Оливер  опять  включил
магнитофон.
   - Забудь. Стало быть, так. Ты вроде  бы  говорил,  что  у  тебя  есть
девушка.
   - Да, Порция. Но она ничего  не  знает.  Вообще-то,  я  хотел  бы  ей
позвонить.
   - Всему свое время. А скажи-ка, чем занимается ее отец?
   - Ну, он читает историю в Политехническом институте Северо-Восточного
Лондона.
   Оливер готов был сам себя обнять на радостях. О таком он и мечтать-то
не мог. Преподаватель истории! Да еще и в Политехе, подумать только...
   - Понятно, - кивнул он. - И  просто  для  отчета,  не  можешь  ли  ты
назвать мне его полное имя и адрес?
   - М-м, Питер Фендеман, Плау-лейн, четырнадцать, нет, простите,  сорок
один, Хэмпстед, Лондон, СЗЗ. Но зачем?..
   - Сделай одолжение, повтори еще раз, ладно? Просто имя и адрес.
   - Питер Фендеман, Плау-лейн, сорок один, Хэмпстед, Лондон, СЗЗ.
   - Отлично.
   Еще и еврей, судя по фамилии. О,  дивный  день!  Когда  все  вот  так
встает по местам, сказал себе Оливер, нос задирать особенно нечего.  Это
Божьих рук дело.
   - Нед, ты был великолепен! Я и выразить не могу, до  чего  мне  жаль,
что мы вынуждены были приволочь тебя сюда и заставить  терпеть  все  эти
глупости. Послушай, мне придется сейчас нестись во  весь  дух  в  другую
сторону, нужно кое-что выяснить в Шотландии, так что я  откланиваюсь.  В
дальнейшем о тебе позаботится мистер Гейн.
   Нед с жаром потряс протянутую Оливером руку.
   - Спасибо, мистер Дельфт. Большое вам спасибо.
   - Просто Оливер. И спасибо  тебе,  Нед.  Знаешь,  ты  сегодня  сделал
большое дело. Еще будешь гордиться собой.
   - А как же наркотики?
   - Наркотики? Какие наркотики? - Оливер снял с  магнитофона  бобину  с
лентой. - Все уже забыто Нед. И даже лучше, чем забыто, -  ничего  этого
не было. Полиция тебя не забирала, она о  тебе  и  не  слышала  никогда.
Имени твоего там не знают, не знают даже, как ты выгладишь. Это  я  тебе
обещаю - завтра  утром  все  документы  насчет  твоего  ареста  исчезнут
навсегда.
   "И  если  в  ты  знал,  сколько  во  всем  этом   правды.   Чудесной,
восхитительной правды!"
   - Ничего себе! - Нед  улыбнулся,  чувствуя,  как  его  омывает  волна
облегчения. - Если бы это попало в газеты, отец был бы... ну, уничтожен.
   Оливер взглянул на часы:
   - Боюсь, тебе придется еще немного побыть здесь. Машина у нас одна, я
вынужден забрать ее. Но мы уже вызвали другую, скоро приедет.  Я  бы  на
твоем  месте  оделся.  Приятной  тебе   поездки   домой.   Если   что-то
понадобится, просто обратись к мистеру Гейну.
 
*** 
 
   Свитер пришелся впору. Ничего не скажешь. От него  попахивало  гнилым
луком, но размер был именно тот, что  надо.  Куртка  и  теннисные  туфли
оказались слишком тесны, а брюки, похоже, шили на человека в пять  футов
ростом и с талией в сорок восемь  дюймов.  О  брючном  ремне  Оливер  не
подумал, пришлось Неду обшарить кухню в поисках какой-нибудь бечевки. Он
отыскал ее в одном из ящиков и пять раз обмотал вокруг поясницы.  И  как
раз потянулся за  ножом,  чтобы  обрезать  лишнее,  когда  услышал,  как
отворяется дверь.
   - А, здравствуйте, мистер Гейн, - сказал он, радостно оборачиваясь. -
Вы не могли бы...
   Гейн сделал шаг вперед. Прежде чем Нед  понял,  что  происходит,  его
правая рука оказалась заломленной за спину, да  так  высоко,  что  кость
выдрало из суставной сумки. Хруст и внезапная дикая боль заставили  Неда
завопить. А когда здоровенный кулак Гейна обрушился на  его  висок,  Нед
рухнул на колени и завопил снова. Когда  же  Гейн  с  невероятной  силой
несколько раз ударил  его  сзади  по  шее,  Нед  утратил  и  способность
кричать.
   Мистер Дельфт, думал Гейн, глядя на  бесчувственное  тело  Неда,  как
всегда, оказался прав. Мерзкий типчик, да еще и слабак. Совсем хилый.  И
делов-то - все  равно  что  крылышко  оторвать  у  цыпленка.  Разве  тут
по-настоящему развернешься? Он услышал, как к  дому  подъезжает  фургон.
Задержавшись лишь для того, чтобы с силой, с  приятным  хрустом  врезать
Неду ногой по ребрам, Гейн вышел в прихожую.
 
*** 
 
   - Оливер, дорогой, какой приятный сюрприз. Жаль только, что  ты  меня
не предупредил. Мне совершенно нечем тебя угостить.
   - Я пришел  не  завтракать,  мама,  -  сказал  Дельфт,  уклоняясь  от
материнских объятий. - Я пришел поговорить.
   - Ах, дорогой, звучит просто пугающе. Ну что же, пойдем  в  гостиную.
Мария на кухне, моет плиту, бедняжка. Прошлым вечером со мной  случилось
просто феерическое несчастье, ты бы никогда в  такое  не  поверил.  Двое
молодых людей из Австралии, они обслуживают званые обеды - самые  лучшие
рекомендации, сокрушительно красивы, впрочем, среди голубых  это  теперь
не редкость, - но их суфле просто взорвалось, Марии пришлось  сбегать  в
магазин, купить американское мороженое,  знаешь,  это  новое,  пятьдесят
семь разновидностей. У меня был монсиньор Коллинс  и  несколько  пугающе
богатых людей, которых я хотела умаслить, прежде чем вытряхнуть  из  них
деньги на Ораторский фонд. Господи, какой здесь воздух  спертый,  верно?
Это все сигары Джереми, по-моему. Я открою окно?
   - Нет, мама, просто присядь.
   - Очень хорошо, дорогой. Ну вот.
   - Кстати, а где Джереми?
   - В офисе, разумеется, В последнее время он работает как лошадь.  Оно
бы и ладно, лишь бы не переусердствовал, как твой бедный отец.  Или  как
ты, уж если на то пошло. У тебя  ужасно  усталый  вид,  дорогой.  Просто
изнуренный. Впрочем, у меня есть  и  хорошие  новости.  Если  ты  знаешь
кого-нибудь, кто мог бы купить для тебя акции, я их мигом раздобуду.
   - Сколько можно повторять, мама? Это незаконно.
   - Ох, я знаю, я не очень хорошо вела себя с  авиалинией  "Колин",  но
это же дело семейное и, стало быть, в счет не идет. А кроме  того,  отец
Хендри как-то на исповеди сказал мне, что внутренние сделки, как  ты  их
называешь, это никакой не смертный грех, а  обычный,  человеческий,  так
что я не думаю, чтобы он так уж много значил.
   - Послушай, мама, - сказал  Оливер,  встав  перед  камином,  -  давай
обойдемся без этой великосветской болтовни, у меня  от  нее  уже  голова
кругом идет.
   - Ах, Оливер, пожалуйста, не стой там. А то ты становишься похожим на
викторианского патриарха. Такой насупленный. Напоминаешь мне папу, каким
он бывал, когда я плохо себя вела. Вот и умница! Иди, присядь  рядом  со
мной и не будь таким напыщенным. Скажи-ка мне, что тебя гложет?
   - Ну, раз уж ты его упомянула, давай поговорим о твоем отце.
   - Что за странная мысль, дорогой!
   - Не о великом дяде Бобби, о твоем настоящем отце. Мы с тобой никогда
его не обсуждали, верно?
   - А разве тут есть что "обсуждать", как ты выразился?
   - Разумеется. И я всегда это знал.
   - Всегда знал что, дорогой?
   - Знал о твоих чувствах к нему. Как ты всегда им гордилась. Видел это
по твоему лицу в тех редких случаях, когда ты о нем упоминала.
   - Папа был великим человеком. Великим. Если в ты знал его, то  просто
обожал бы. И гордился им так же, как я. В некоторых  отношениях,  должна
сказать, вы с ним до странного похожи.
   - Очень надеюсь, что нет. Он был изменником.
   - Не надо так говорить. Умереть за свою родину -  это  не  измена,  а
героизм.
   - Он умер вовсе не за свою родину. Он был англичанином. Стопроцентным
англичанином - "Сердцевина дуба" , сельские  пастбища,  майское  дерево,
баранья отбивная и все такое. В его жилах не было даже капли  ирландской
крови.
   - Он любил Ирландию,  и  Ирландия  любила  его!  Верность  стране,  в
которой ты родился, пуста и безвкусна. Только верность идее  -  вот  что
имеет значение. Ты ничего в этом не понимаешь. Ты не  узнаешь  принципа,
даже если тебе его  сунут  под  нос.  Просто  проштампуешь  его  скучным
служебным штампиком, продырявишь дыроколом и сплавишь в архив.
   - Тем не менее убийство, когда я его вижу, я узнаю.
   - Убийство? О чем ты говоришь? Папа в жизни своей никого не убил.
   Оливер извлек из кармана белый конверт.
   - По-моему, это тебе.
   - Святые небеса! - воскликнула мать,  на  миг  вернувшись  к  прежней
своей повад