ь  - бюст  получался
такой высокий, что смотреть страшно, талия в рюмочку, сзади все очень пышно,
глядя  на эту  фигуру поневоле подумаешь,  что раньше тетя  Александра  была
песочными часами. С какого боку ни посмотри, выходило очень внушительно.
     Остаток дня  прошел в тихом унынии  - так всегда  бывает, когда приедут
родственники,- а  потом  мы  заслышали  автомобиль  и  сразу  ожили.  Это из
Монтгомери вернулся Аттикус.  Джим забыл  свою  солидность и  вместе со мной
побежал  его  встречать. Джим выхватил у Аттикуса чемодан  и  портфель,  а я
повисла у него на шее; он на лету поцеловал меня, и я спросила:
     - А книжку ты мне привез? А знаешь тетя приехала!
     Аттикус сказал - привез и знает.
     - Тетя будет у нас жить. Ты рада?
     Я  сказала   -  очень  рада,  это  была  неправда,  но   бывают   такие
обстоятельства,  что  приходится  и соврать,  раз  уж все  равно  ничего  не
поделаешь.
     - Мы решили, что настало время,  когда детям необходимо... в общем, вот
что, Глазастик,- сказал Аттикус,- тетя делает мне большое  одолжение  и  вам
обоим  тоже.  Я  не могу  весь  день  сидеть с  вами дома, и этим  летом вам
придется трудно.
     - Да, сэр,- сказала я.
     Я ничего не поняла. Мне  только показалось, что не так  уж Аттикус звал
тетю  Александру,  это она  сама все придумала. У нее была такая манера, она
заявляла: так лучше для семьи,- вот, наверно, и к нам она поэтому переехала.
     Мейкомб встретил тетю Александру  очень приветливо. Мисс  Моди Эткинсон
испекла свой любимый торт, до того пропитанный наливкой, что я стала пьяная;
мисс Стивени Кроуфорд приходила  в гости и сидела часами,  причем больше все
качала головой и говорила "гм-гм". Мисс Рейчел зазывала тетю днем пить кофе,
и даже мистер Натан Рэдли один раз заглянул к нам во двор и  сказал, что рад
ее видеть.
     Потом тетя Александра расположилась у нас как дома, и  все  пошло своим
чередом,  и можно было  подумать, будто  она  весь век  тут живет.  Ее славу
отличной  хозяйки  еще  подкрепили  угощения   на  собраниях  миссионерского
общества  (тетя не  доверяла  Кэлпурнии печь  и стряпать деликатесы, которые
должны  были  поддерживать  силы слушателей  во  время  длиннейших  докладов
Общества   распространения   христианства  на   Востоке);  она  вступила   в
Мейкомбский дамский  клуб  и  стала  его  секретарем.  В глазах мейкомбского
высшего   света   тетя   Александра   была   последней    представительницей
аристократии:  манерами  обладала самыми  изысканными,  какие  приобретаются
только в лучших закрытых школах и  пансионах;  была образцом и авторитетом в
вопросах морали; мастерски владела  искусством намека и не знала себе равных
по  части сплетен. Когда она  училась в  школе,  ни  в  одной хрестоматии не
упоминалось о  внутренних  сомнениях,  и  тетя Александра  понятия  о них не
имела. Она не ведала  скуки и не упускала случая выступить  в роли  главного
арбитра: наводила порядок, давала советы, остерегала и предупреждала.
     Она никогда  не  забывала упомянуть о слабостях любого  другого  рода и
племени, дабы возвысить славный род Финчей; эта привычка иногда злила Джима,
а чаще забавляла.
     - Тете надо быть поосторожнее  в словах, она наводит критику чуть не на
всех в Мейкомбе, а ведь половина города нам родня.
     Молодой  Сэм  Мерриуэзер  покончил  с  собой   -   и   тетя  Александра
наставительно  говорила:  наклонность  к самоубийству у них в  роду.  Стоило
шестнадцатилетней  девчонке  в  церковном  хоре  разок  хихикнуть,  и   тетя
Александра замечала:
     - Вот видите, в роду Пенфилдов все женщины легкомысленны.
     Кажется, любая мейкомбская  семья отличалась какой-нибудь наклонностью:
к пьянству, к азартным играм, к скупости, к чудачествам.
     Один раз тетя стала уверять нас, будто манера совать нос в чужие дела у
мисс Стивени Кроуфорд наследственная, и Аттикус сказал:
     -  А знаешь,  сестра, если вдуматься, до нашего поколения в роду Финчей
все женились на двоюродных сестрах и выходили за двоюродных братьев. Так ты,
пожалуй скажешь, что у Финчей наклонность к кровосмешению?
     Тетя сказала - нет, просто от этого у всех в нашей семье маленькие руки
и ноги.
     И что ее всегда волнует наследственность? Почему-то  мне представлялось
так: люди  благородные - это те, от чьего  ума  и талантов всем больше всего
пользы;  а  у тети Александры как-то так  получалось,  хоть она  прямо и  не
говорила, будто чем дольше семья живет на одном месте, тем она благороднее.
     - Тогда и Юэлы благородные,- сказал Джим.
     Уже третье поколение семейства, к которому принадлежали  Баррис  Юэл  и
его  братья,  существовало  на  одном  и  том же клочке земли  за  городской
свалкой, росло и кормилось за счет городской благотворительности.
     А все-таки  в теории тети  Александры была какая-то  правда. Мейкомб  -
старинный город. Расположен он на двадцать миль восточнее "Пристани  Финча",
слишком  далеко от  реки,  что очень  неудобно и странно  для такого старого
города. Впрочем, он стоял бы на самом берегу, если бы не один ловкий человек
по  фамилии  Синкфилд; на заре  времен  этот  Синкфилд  держал  гостиницу на
перекрестке  двух  дорог,  и  это  был единственный постоялый  двор во  всей
округе. Спнкфилд  не был патриотом, он  одинаково оказывал услуги и продавал
патроны индейцам и белым поселенцам  и нимало не  задумывался, стоит  ли его
заведение на территории Алабамы или по владениях племени Ручья, лишь бы дело
приносило  доход. Дело процветало,  а в это  самое  время губернатор  Уильям
Уайат Бибб решил упрочить покой  и благоденствие  вновь  созданного округа и
отрядил землемеров определить  в точности, где  находится  его центр,  чтобы
здесь  и обосновались местные власти.  Землемеры остановились у  Синкфилда и
сообщили  ему, что его  постоялый  двор  входит в пределы округа  Мейкомб, и
показали,  где  именно разместится,  по  всей вероятности,  административный
центр округа.  Не соверши  Синкфилд дерзкого шага, чтобы остаться на  бойком
месте, центр этот расположился бы посреди Уинстоновых  болот, унылых и ничем
не  примечательных. А вместо этого  осью, вокруг которой рос и ширился округ
Мейкомб,  стал  постоялый  двор Синкфилда,  ибо  смекалистый  хозяин в  один
прекрасный вечер, напоив своих постояльцев до того,  что перед глазами у них
все  путалось  и  расплывалось, уговорил  их вытащить карты и планы, малость
отрезать там, чуточку прибавить тут и передвинуть центр округа на то  место,
которое  ему,  Синкфилду,  было  всего  удобнее.  А  наутро они  отправились
восвояси и  повезли  с  собою в  переметных  сумах, кроме карт,  пять  кварт
наливки - по две бутылки на брата и одну губернатору.
     Поскольку  Мейкомб был  основан как административный центр, он оказался
не таким неряхой, как почти все города таких же размеров в штате Алабама.  С
самого   начала  дома  строились  солидно,   здание  суда  выглядело  весьма
внушительно, улицы  прокладывались широкие.  Среди жителей  Мейкомба  немало
было разного  рода  специалистов: сюда  приезжали издалека, когда надо  было
вырвать больной зуб, пожаловаться на сердцебиение, починить экипаж, положить
деньги в банк, очистить душу от греха, показать мулов ветеринару. Но в конце
концов еще вопрос, мудро ли поступил в свое  время Синкфилд.  По его милости
молодой  город  оказался  слишком  в  стороне от  единственного  в  ту  пору
общественного средства сообщения - от речных судов,- и жителю северной части
округа  приходилось  тратить  два   дня  на  поездку  в  город  Мейкомб   за
необходимыми покупками. Вот почему за сто  лет  город не разросся  и остался
все таким  же  островком среди  пестрого моря  хлопковых плантаций и  густых
лесов.
     Война  между  Севером  и  Югом  обошла  Мейкомб  стороной,  но закон  о
"реконструкции" Юга  и крах экономики все же вынудили город расти. Рос он не
вширь.  Новые люди появлялись редко, браки заключались между представителями
одних и тех же семейств, так  что  постепенно  все мейкомбцы  стали немножко
похожи друг  на друга. Изредка кто-нибудь вернется из отлучки и  привезет  с
собою жену - уроженку Монтгомери или Мобила, но и от этого пройдет лишь едва
заметная рябь по мирной глади семейного сходства. В годы моего детства жизнь
текла почти без перемен.
     Разумеется,   жители   Мейкомба   делились   на   касты,  но   мне  это
представлялось так: люди взрослые, мейкомбские граждане нынешнего поколения,
прожившие бок о  бок многие  годы, знают друг  друга  наизусть и ничем  один
другого   удивить  не  могут;  осанка,  характер,  цвет  полос,  даже  жесты
принимаются  как  само собою  разумеющееся,  что переходит  из  поколения  в
поколение  и  только совершенствуется  со  временем.  И в повседневной жизни
надежным руководством служат истины  вроде: "Все Кроуфорды суют нос  в чужие
дела", "Каждый третий  Мерриуэзер  - меланхолик",  "Делафилды с правдой не в
ладах",  "У всех Бьюфордов  такая походка",- а  стало  быть,  когда берешь у
кого-либо из Делафилдов чек,  сперва наведи потихоньку справки в банке; мисс
Моди Эткинсон сутулится,  потому что  она из Бьюфордов; и если  миссис Грейс
Мерриуэзер  втихомолку потягивает джин из  бутылок от сиропа, удивляться тут
нечему - то же делала и ее мать.
     Мейкомб сразу почуял в тете  Александре  родственную душу - Мейкомб, но
не мы с  Джимом. Я только диву давалась - неужели она родная сестра Аттикусу
и дяде  Джеку?  -  и даже вспомнила старые  сказки  про подменышей  и корень
мандрагоры, которыми в незапамятные времена пугал меня Джим.
     В  первый  месяц  ее  жизни у  нас  все  это  были  просто  отвлеченные
рассуждения - тетя Александра почти не разговаривала со мной и с  Джимом, мы
ее видели только  во время еды да вечером перед  сном.  Ведь было лето, и мы
весь день  проводили на  улице. Конечно,  иной раз среди  дня забежишь домой
выпить воды, а в  гостиной полно мейкомбских дам - потягивают чай, шепчутся,
обмахиваются веерами, и я слышу:
     - Джин Луиза, поди сюда, поздоровайся с нашими гостьями.
     Я вхожу,  и у тети становится такое лицо, будто она жалеет, что позвала
меня, ведь я всегда в глине или в песке.
     - Поздоровайся с кузиной Лили,-сказала один раз тетя Александра, поймав
меня в прихожей.
     - С кем? - переспросила я.
     - Со своей кузиной Лили Брук.
     - Разве она нам кузина? А я и не знала.
     Тетя Александра  улыбнулась так, что  сразу видно  было:  она деликатно
извиняется перед  кузиной Лили  и сурово  осуждает меня. А когда кузина Лили
Брук ушла, я уже знала - мне здорово попадет.
     Весьма  прискорбно,  что  наш  отец  не  потрудился  рассказать  мне  о
семействе Финч и не внушил своим детям  никакой  гордости. Тетя  призвала  и
Джима, он сел на диван рядом со мной и насторожился. Она  вышла из комнаты и
возвратилась с  книжкой в  темно-красном переплете, на  нем золотыми буквами
было вытиснено: "Джошуа Сент-Клер. Размышления".
     -  Эту книгу  написал  ваш  кузен,- сказала  тетя Александра.-  Он  был
замечательный человек.
     Джим внимательно осмотрел книжечку.
     -  Это  тот  самый   кузен  Джошуа,  который  столько  лет  просидел  в
сумасшедшем доме?
     - Откуда ты знаешь? - спросила тетя Александра
     -  Так  ведь  Аттикус  говорит,  этот  кузен  Джошуа  был  студентом  и
свихнулся. Аттикус говорит, он пытался  застрелить ректора. Аттикус говорит,
кузен Джошуа  говорил, что ректор просто мусорщик, и хотел его застрелить из
старинного пистолета, а пистолет разорвался у него в руках. Аттикус говорит,
родным пришлось выложить пятьсот долларов, чтобы его вызволить...
     Тетя Александра выпрямилась и застыла, точно аист на крыше.
     - Довольно,- сказала она.- К этому мы еще вернемся.
     Перед сном я пришла в комнату Джима попросить что-нибудь  почитать, и в
это время к нему постучался Аттикус. Вошел, сел на край кровати, невозмутимо
оглядел нас и вдруг улыбнулся.
     - Э-гм...- начал он. В последнее время он как-то покашливал, прежде чем
заговорить, и  я уж думала, может, это он, наконец, становится старый, но  с
виду он был все такой же.- Право, не знаю, как бы вам сказать...
     - Да прямо так и скажи,-посоветовал Джим,-Мы что-нибудь натворили?
     Отцу явно было не по себе.
     -  Нет,  просто  я   хотел  вам   объяснить...  тетя   Александра  меня
попросила... Сын, ты ведь знаешь, что ты - Финч, правда?
     -  Так мне  говорили. - Джим исподлобья  поглядел на  отца и, верно сам
того не замечая, повысил голос; - Аттикус, в чем. дело?
     Аттикус перекинул ногу на ногу, скрестил руки.
     - Я пытаюсь вас познакомить с обстоятельствами вашего происхождения.
     Джим еще сильнее сморщился.
     - Знаю я эту ерунду,- сказал он.
     Аттикус вдруг стал серьезен. Он заговорил своим юридическим голосом:
     - Ваша тетя  просила меня по возможности  довести до  сознания твоего и
Джин Луизы, что оба вы не  какие-нибудь безродные, за  вами  стоит несколько
поколений, получивших безукоризненное воспитание...
     Тут  у  меня по  ноге побежал  муравей,  я стала его  ловить, и Аттикус
замолчал. Я почесала укушенное место.
     - ...безукоризненное воспитание,- повторил Аттикус, -  и вы должны жить
так, чтоб быть достойными вашего имени. Тетя Александра просила меня сказать
вам,  что  вы  должны  себя  вести,  как  подобает  маленькой  леди и  юному
джентльмену. Она  намерена побеседовать с вами о нашей  семье и о том, какую
роль играли Финчи на протяжении  долгих лет в жизни округа Мейкомб, тогда вы
будете представлять себе, кто  вы  такие, и, может быть,  постараетесь вести
себя соответственно,-скороговоркой закончил он.
     Мы с  Джимом были ошарашены и,  раскрыв рот,  поглядели друг  на друга,
потом на Аттикуса - ему, видно, стал тесен воротничок. И ничего не ответили.
     Немного погодя я взяла  со столика  гребенку Джима и провела зубцами по
краю доски.
     - Перестань трещать,- сказал Аттикус. Сказал резко и очень обидно. Я не
довела  гребенку и  до  конца и  швырнула  ее  на  пол. Неизвестно почему  я
заплакала и  никак не могла перестать. Это не мой отец. Мой отец никогда так
не думал. И никогда  так  не  говорил. Это  его  тетя  Александра заставила.
Сквозь слезы я  увидела Джима -  он стоял  так же уныло и  одиноко  и голову
свесил набок.
     Идти  было  некуда,  но я  повернулась,  хотела  уйти -  и передо  мной
оказалась  жилетка  Аттикуса. Я  уткнулась  нее и услышала  за  светло-синей
материей  знакомые  тихие  звуки:   тикали  часы,  похрустывала  крахмальная
рубашка, негромко, ровно стучало сердце.
     - У тебя бурчит в животе,- сказала я.
     - Знаю,- сказал Аттикус.
     - А ты выпей соды.
     - Аттикус, как же мы теперь будем? Все станет по-другому, и ты...
     Он погладил меня по затылку.
     - Не волнуйся,- сказал он.- Погоди волноваться.
     И тут я поняла - он опять с нами. Ноги у меня уже не были как чужие,  и
я подняла голову.
     -  Ты правда хочешь, чтобы  мы  были такие? Ничего я не помню,  как это
Финчам полагается по-особенному себя вести...
     - И не надо вспоминать. Оставим это.
     Он  вышел.  Он  чуть было не  хлопнул  дверью,  но. в  последнюю минуту
спохватился и  тихо  ее притворил. Мы с  Джимом еще смотрели вслед, и  вдруг
дверь опять отворилась,  и в нее заглянул Аттикус. Он  высоко  поднял брови,
очки соскользнули на кончик носа.
     -  Кажется,  я становлюсь  все  больше  похож  на  кузена  Джошуа?  Как
по-вашему, может, я тоже обойдусь нашему семейству в пятьсот долларов?
     Теперь-то я понимаю, чего добивался от нас Аттикус но ведь он был всего
лишь  мужчина. А с  такими тонкостями  воспитания умеют  справляться  только
женщины.


Глава 14

     От  тети  Александры мы больше  не слыхали про  семейство Финч, зато  в
городе слышали  больше  чем достаточно. По  субботам, если  только Джим брал
меня с собой (теперь он  прямо  не  переносил,  когда я  появлялась с ним на
людях),  мы  прихватим,  бывало,  свои  пятаки  и пробираемся  по  улицам  в
распаренной толпе, а за спиной нет-нет да и скажут:
     - Вон его ребята!
     Или:
     - Видал Финчей?
     Оглянешься  - никого, только какой-нибудь фермер с женой изучает клизмы
в  витрине аптеки. Или  две коренастые фермерши в  соломенных шляпах сидят в
двуколке.
     А  какой-то костлявый человек поглядел на нас в  упор  и  сказал совсем
непонятно:
     - Кто заправляет  нашим округом, им больно наплевать  - хоть  над всеми
подряд насильничай, они и не почешутся.
     Тут я вспомнила, что давно хотела задать Аттикусу один  вопрос. И в тот
же вечер спросила:
     - Что такое насильничать?
     Аттикус выглянул  из-за газеты.  Он сидел в своем кресле у окна.  С тех
пор как мы стали старше, мы с Джимом великодушно решили после  ужина полчаса
его не трогать - пускай отдыхает.
     Он  вздохнул  и сказал - насилие есть плотское познание женщины силой и
без ее согласия.
     - Только и всего?  А почему я спросила Кэлпурнию,  а она не  стала  мне
отвечать? Аттикус поглядел внимательно.
     - О чем это ты?
     - Ну, мы тогда шли из церкви, и я спросила Кэлпурнию, что это значит, и
она сказала - спросить у тебя, а я забыла, а теперь спросила.
     Аттикус опустил газету на колени.
     - Объясни, пожалуйста, еще раз,- сказал он. И я ему  рассказала, как мы
ходили с Кэлпурнией в церковь. Аттикусу это, по-моему, очень понравилось, но
тетя  Александра до этого  спокойно вышивала  в  своем углу, а тут  отложила
работу и смотрела на нас во все глаза.
     -  Значит, тогда,  в  воскресенье, вы  возвращались с Кэлпурнией  из ее
молельни?
     - Да, мэм,- сказал Джим.- Она взяла нас с собой.
     Я вспомнила еще кое-что.
     - Да, мэм, и  она  обещала,  что  я как-нибудь  приду  к ней  в  гости.
Аттикус,  я в воскресенье  и пойду, ладно? Кэл  сказала, если ты куда-нибудь
уедешь, она сама за мной зайдет.
     - Ни в коем случае!
     Это сказала тетя Александра. Я даже вздрогнула, круто обернулась к ней,
потом опять к Аттикусу  и заметила, как он быстро  на  нее взглянул, но было
уже поздно. Я сказала:
     - Я вас не спрашивала!
     Аттикус такой большой, а с кресла  вскакивает мигом, даже  удивительно.
Он уже стоял во весь рост.
     - Извинись перед тетей,-сказал он.
     - Я ее не спрашивала, я спросила  тебя... Аттикус повернул голову и так
на меня посмотрел здоровым глазом -  у  меня  даже ноги  пристыли к полу.  И
сказал беспощадным голосом:
     - Прежде всего извинись перед тетей.
     - Простите меня, тетя,- пробормотала я.
     - Так вот,- сказал Аттикус.- Усвой раз и навсегда:  ты должна слушаться
Кэлпурнию,  ты  должна слушаться меня, и,  пока у нас живет тетя, ты  должна
слушаться ее. Поняла?
     Я поняла, подумала минуту, нашла только один способ отступить не совсем
уж позорно и удалилась в уборную; возвращаться я  не спешила, пускай думают,
что  мне  и правда  надо  было уйти. Наконец побрела  обратно  и из коридора
услышала - в гостиной  спорят, да еще как. В приотворенную дверь  видно было
диван: Джим прикрылся своим  футбольным журналом и так быстро вертел головой
то вправо, то  влево,  будто  на страницах  со  страшной быстротой  играли в
теннис.
     - Ты должен что-то  с ней сделать,- говорила тетя. Ты слишком долго все
оставлял на произвол судьбы, Аттикус, слишком долго.
     -  Ее вполне  можно  туда  отпустить, я не  вижу  этом  беды.  Кэл  там
присмотрит за нею не хуже, чем смотрит здесь.
     Кто это "она", о ком они говорят? Сердце у меня ушло в пятки: обо  мне!
Я  уже  чувствовала  на  себе жесткий  розовый коленкор - я  видела, в таких
платьях  водят  девочек  из  исправительного  дома,-  и  второй раз в  жизни
подумала-надо бежать, спасаться! Не медля ни минуты!
     -  Аттикус, это очень  хорошо, что  у тебя доброе сердце  и  ты человек
покладистый, но должен же ты подумать о дочери. Она растет.
     - Именно о ней я и думаю.
     -  Не старайся от этого уйти. Рано или поздно  придется это решить, та