просила я.
     -  Потому,  что она  тебе не  мешает,-  в  темноте ответил Джим. Он уже
погасил свою лампу.
     - Значит, ты  теперь не убиваешь ни мух, ни москитов, такая,  значит, у
тебя полоса,- сказала я.- Когда передумаешь, ты мне скажи.  Только я не дам,
чтоб меня кусали муравьи, так и знай.
     - А, заткнись ты...- сонным голосом отозвался Джим.
     Это Джим  с каждым  днем  все  больше  становился похож на  девчонку, а
совсем не я. Я удобно улеглась на спину и собралась спать, а пока что думала
про  Дилла. Он уехал  первого сентября и пообещал вернуться в ту  же минуту,
как  начнутся каникулы: кажется, до его родных наконец  дошло, что он  любит
проводить лето в Мейкомбе. Мисс Рейчел взяла нас с собой в такси на станцию,
и Дилл махал нам из окна вагона, пока совсем не исчез с глаз долой. Но не из
сердца  вон:  я  по  нему  скучала.  За последние два  дня  Джим  научил его
плавать...
     Учил его плавать. Я вспомнила,  что мне тогда рассказал  Дилл, и всякий
сон прошел.
     К Заводи ведет проселочная дорога, которая сворачивает от Меридианского
шоссе примерно в миле от города. По шоссе всегда подвезут - или на фургоне с
хлопком,  или на попутной машине,  а по проселку дойти совсем  недалеко;  но
возвращаться  домой  в  сумерки, когда машин  почти уже нет и приходится всю
дорогу  идти пешком, не так-то  приятно, и поэтому купальщики  стараются  не
задерживаться допоздна.
     Дилл рассказывал:  они  только вышли с Джимом на шоссе и  вдруг видят -
навстречу едет Аттикус.  Он вроде  их  и не заметил, и  они замахали руками.
Тогда он затормозил. Они к нему подбежали, а он говорит:
     - Вы лучше подождите какую-нибудь машину, которая идет в  город. А я не
скоро вернусь.
     Сзади  сидела Кэлпурния.  Джим заспорил, потом стал  просить, и Аттикус
сказал:
     - Ладно, поезжайте с нами, только уговор: из машины не выходить.
     По дороге к дому Тома Робинсона Аттикус рассказал им что случилось.
     Свернули  с  шоссе  и  мимо  свалки,  мимо  Юэлов  медленно  поехали  к
негритянскому поселку. Во дворе у Тома целая куча черных  ребятишек играла в
камешки. Аттикус остановил машину и вышел. Кэлпурния пошла за ним во двор.
     Дилл слышал - Аттикус спросил одного из мальчишек:
     - Где твоя мама, Сэм?
     И Сэм ответил:
     - Она у Стивенсов, мистер Финч. Сбегать за ней? Аттикус сперва вроде не
знал, как быть, потом сказал - ладно, и Сэм побежал со всех ног.
     - Играйте, играйте, мальчики,- сказал Аттикус ребятам.
     Из дома вышла совсем маленькая девочка и уставилась на Аттикуса. Во все
стороны у  нее  торчали  тоненькие  косички, и на каждой - яркий  бант.  Она
улыбнулась во весь рот и заковыляла к Аттикусу, но она была совсем маленькая
и не умела  сойти со ступенек. Дилл сказал  -  Аттикус подошел к  ней,  снял
шляпу и протянул ей палец.  Она уцепилась за палец, и Аттикус помог ей сойти
с крыльца. Потом подвел ее к Кэлпурнии.
     Тут пришла Элен, за ней вприпрыжку бежал Сэм. Элен сказала:
     - Добрый вечер, мистер Финч. Не присядете ли?
     И замолчала. И Аттикус стоит и молчит.
     - И вдруг она упала, Глазастик,- сказал Дилл.- Как стояла, так и упала,
будто  какой-то великан наступил на нее и раздавил. Вот  так - хлоп!  - Дилл
топнул ногой.- Прямо как букашку.
     Кэлпурния  с Аттикусом подняли  Элен и повели в  дом, а у  нее ноги  не
идут.  Их долго не было, потом вышел один Аттикус. Когда ехали обратно  мимо
свалки, кто-то  из Юэлов  что-то заорал вслед, но  что-Дилл  не  разобрал. О
смерти Тома  в  Мейкомбе говорили два дня; за  два  дня о случившемся  успел
узнать  весь  округ. ."Слыхали?.. Нет?.. Говорят, он как  помчится  со  всех
ног..." Жителей Мейкомба  ничуть  не удивила смерть Тома.  Ясное дело, сдуру
дал тягу. Черномазые - они все безмозглые, где уж им думать о будущем, вот и
кинулся бежать очертя голову, себе же на  погибель. И ведь  вот что забавно,
Аттикус Финч, наверно,  вызволил бы  его, но ждать?.. Черта  с два. Все  они
такие. Никакой  положительности в них нет.  И ведь  этот  самый Робинсон был
женат по  закону, говорят,  содержал  себя  чисто, церковь посещал,  все как
полагается, а как дошло до дела, так и  выходит - все одна только видимость.
Черномазый - он черномазый и есть.
     Собеседник, в свою очередь, сообщал  кое-какие подробности, а потом уже
и говорить стало не о чем  до самого четверга, когда вышла "Мейкомб трибюн".
В колонке, посвященной жизни цветных, появился коротенький некролог, но была
еще и передовая.
     Мистер Б. Андервуд не пожалел резких слов и нисколько не опасался,  что
потеряет  на  этом  подписчиков и объявления. (Впрочем,  жители  Мейкомба не
таковы: мистер Андервуд может драть глотку сколько влезет и писать  все, что
в  голову  взбредет,  подписчики  и  объявления  останутся  при  нем. Хочешь
выставлять на посмешище себя и свою газету- сделай милость.) Мистер Андервуд
не вдавался в рассуждения о  судебных  ошибках, он  писал так ясно,  что его
понял бы и ребенок. Он просто объяснял, что убивать  калек - грех, все равно
стоят ли они,  сидят  или  бегут. Он сравнивал  смерть Тома с  бессмысленным
убийством  певчих  птиц,  которых  истребляют  охотники  и  дети,-ударился в
поэзию, решил Мейкомб, надеется,  что его передовую перепечатает "Монтгомери
эдвертайзер".
     Как  же  это  так,  думала   я,  читая  передовую   мистера  Андервуда.
Бессмысленное убийство?.. До последнего часа в деле Тома все  шло по закону,
его  судили открытым судом,  и приговор вынесли  двенадцать хороших  честных
людей;  мой отец защищал его как мог. Но  потом  я поняла, что хотел сказать
мистер  Андервуд:  Аттикус  изо  всех сил  старался  спасти Тома  Робинсона,
старался доказать этим людям, что Том не виновен, но все было напрасно, ведь
в глубине души каждый из них уже вынес приговор. Том был обречен в  ту самую
минуту, когда Мэйелла Юэл подняла крик.
     Всему Мейкомбу  сразу  же стало известно  мнение мистера Юэла о кончине
Тома, а  по каналу,  по которому  всегда безотказно  передавались  сплетни -
через мисс  Стивени Кроуфорд,- оно докатилось и до нас. При Джиме (глупости,
он  уже   не  маленький,  пускай  слушает!)  мисс  Стивени  рассказала  тете
Александре,  что мистер Юэл  сказал:  один  готов,  осталось еще двое.  Джим
сказал  -  я  зря  трушу,  этот  Юэл просто  трепло.  Джим сказал  -  если я
проболтаюсь Аттикусу,  если хоть как-то покажу  ему,  что  я знаю, он, Джим,
никогда больше не станет со мной разговаривать.


Глава 26

     Опять начались занятия, а  с  ними  наши ежедневные  походы  мимо  дома
Рэдли. Джим  был теперь в седьмом классе и учился в  другой школе, а  я  - в
третьем классе,  и  расписание у  нас было совсем разное,  так что мы только
утром ходили вместе в школу да встречались за столом. Он бегал на футбол, но
ему еще  не хватало ни  лет, и силы, и он пока только таскал команде ведрами
воду. Но  и это  он делал  с восторгом и почти  каждый день пропадал там  до
темноты.
     Дом Рэдли стоял под гигантскими дубами все такой  же мрачный, угрюмый и
неприветливый, но  я его больше не боялась. В погожие дни мистер Натан Рэдли
по-прежнему  ходил в  город; Страшила, конечно,  все еще сидел там у  себя -
ведь  никто пока  не видел,  чтобы его оттуда вынесли.  Иногда, проходя мимо
старого дома, я чувствовала угрызения совести: как мы, наверно, тогда мучили
Артура Рэдли - какому же затворнику приятно, когда дети заглядывают к нему в
окна, забрасывают удочкой письма и по ночам бродят в его капусте?
     И несмотря на все  это  -  два пенни с  головами  индейцев, жевательная
резинка, куколки из  мыла, медаль, сломанные часы на цепочке. Джим, наверно,
где-нибудь все это припрятал. Один раз я приостановилась и посмотрела  на то
дерево: ствол вокруг цементной пломбы стал толще. А сама пломба пожелтела.
     Но  каждый раз, когда я проходила мимо, я надеялась его увидеть. Может,
когда-нибудь мы  его все-таки увидим.  Интересно,  как это  будет: вот я иду
мимо, а он сидит на качелях.
     - Здрасте, мистер Артур,-скажу я, будто всю жизнь с ним здороваюсь.
     - Добрый  вечер, Джин  Луиза,-скажет он, будто всю жизнь здоровается со
мной.- Просто прелесть что за погода, правда?
     - Да, сэр, просто прелесть,- скажу я и пойду своей дорогой.
     Но это  все  только мечты. Никогда  мы  его не увидим. Он,  наверно,  и
правда выходит  из дому, когда  зайдет луна, и  заглядывает в  окно  к  мисс
Стивени Кроуфорд. Я бы уж  лучше смотрела на кого-нибудь другого, но это его
дело. А на нас он и не поглядит никогда.
     -  Уж  не  взялась  ли ты  опять за  старое?-  спросил Аттикус  однажды
вечером, когда  я  вдруг  заявила,  что надо  же мне,  пока  жива, хоть  раз
поглядеть на Страшилу Рэдли.- Если так, я тебе сразу скажу: прекрати это.  Я
слишком стар,  чтобы гонять тебя с их двора. К  тому  же  лазить там опасно.
Тебя могут застрелить. Ты ведь знаешь, мистер Натан стреляет  в каждую тень,
даже в босоногую, которая оставляет следы тридцатого  размера. Тебе повезло,
что ты осталась жива.
     Я тут же  прикусила язык. И подумала: какой Аттикус замечательный. Ведь
за все время он первый раз показал нам, что знает кое о чем куда больше, чем
мы  думали. А ведь  все  это было сто лет  назад.  Нет, только летом... нет,
прошлым летом, когда... Что-то у меня все спуталось. Надо спросить Джима.
     Столько  всего  с нами  случилось  с тех  пор, и  оказывается, Страшила
Рэдли-не самое страшное. Аттикус сказал - он  не  думает, что еще что-нибудь
случится, жизнь всегда быстро входит в колею. Пройдет время - и забудут, что
жил когда-то на свете Том Робинсон, из-за которого было столько разговоров.
     Может, Аттикус и прав, но от того, что случилось тем летом, мы не могли
вздохнуть свободно -  будто  в  комнате, где  душно  и накурено. Мейкомбские
жители никогда не говорили со мной  и с  Джимом  о деле  Тома; наверно,  они
говорили об  этом со своими детьми и смотрели они на это, видимо, так: мы не
виноваты, что Аттикус наш отец, и поэтому, несмотря на Аттикуса, пускай дети
будут  к нам снисходительны. Сами  дети нипочем бы до  этого  не додумались.
Если б  наших одноклассников не сбивали  с  толку, каждый  из нас раз-друтой
подрался бы,  и  на  том бы все и кончилось.  А  так  нам приходилось высоко
держать голову и вести себя, как полагается джентльмену и леди. Это немножко
напоминало эпоху миссис Генри Лафайет Дюбоз, только никто на нас не орал. Но
вот что чудно и непонятно: хоть Аттикус,  по мнению Мейкомба, и плохой отец,
а в законодательное  собрание штата его все равно опять выбрали единогласно.
Нет, видно, все люди какие-то странные, и  я стала держаться от них подальше
и не думала про них, пока можно было.
     Но  однажды в  школе мне  волей-неволей  пришлось о них подумать. Раз в
неделю у нас бывал час текущих событий. Каждый должен был вырезать из газеты
статью, внимательно прочитать и  пересказать в классе. Предполагалось, будто
это убережет ребят от многих бед: ученику придется стоять у всех на виду,  и
он  постарается  принять красивую  позу  и  приобретет  хорошую  осанку; ему
придется коротко пересказать прочитанное, и  он научится выбирать слова; ему
придется запомнить текущие события, а это укрепит  его  память; ему придется
стоять одному, а это усилит его желание оказаться вместе со всеми.
     Весьма глубокий замысел, но, как обычно,  в Мейкомбе из него  не  вышло
ничего путного. Во-первых, дети фермеров газет почти  никогда  и не  видали,
так что текущие события обременяли одних городских ребят, и это окончательно
убеждало  загородных,  что  учителя  заняты  только  городскими.  Те  же  из
загородных, кому  попадались газеты, обычно выбирали статьи из "Радикального
листка", который  наша учительница мисс Гейтс и  за газету-то не считала. Не
знаю,   почему  она  хмурилась,  когда  кто-нибудь  пересказывал  статью  из
"Радикального листка", но, кажется, в ее глазах это было все равно, что бить
баклуши,  есть  на  завтрак   сдобные  будочки,  вертеться  перед  зеркалом,
распевать "Сладко пение осла"  -  в  общем, делать  все то,  от чего учителя
должны нас отучать, за это им и деньги платят.
     Не  все  равно  мало  кто из нас  понимал, что  такое  текущие события.
Коротышка, великий знаток коров и коровьих привычек, подошел уже к  середине
рассказа про дядюшку Нэтчела, но тут мисс Гейтс остановила его:
     - Это не текущие события, Чарлз. Это реклама.
     А вот Сесил Джейкобс знал,  что такое текущие события. Когда настал его
черед отвечать, он вышел к доске и начал:
     - Старик Гитлер...
     -  Адольф  Гитлер, Сесил,- поправила  мисс Гейтс.- Когда  о  ком-нибудь
говоришь, не надо называть его "стариком".
     - Да, мэм,- сказал Сесил.- Старик Адольф Гитлер расследует евреев...
     - Преследует, Сесил...
     -  Нет, мэм,  мисс Гейтс, тут так написано... Ну  и  вот, старик Адольф
Гитлер гоняет евреев, сажает их в тюрьмы, отнимает все ихнее имущество и  ни
одного не выпускает за границу, и он стирает всех слабоумных.
     - Стирает слабоумных? Стирает с лица земли?
     - Да нет же, мэм, мисс Гейтс, ведь у них-то ума не хватает постирать да
помыться;  полоумный-то разве  может  содержать себя  в чистоте?  Ну  и вот,
теперь Гитлер затеял прижать всех полуевреев и не спустит их с глаз, боится,
как  бы  они ему чего не напортили, и, по-моему, это  дело плохое, такое мое
текущее событие,
     - Молодец, Сесил,- сказала мисс Гейтс.
     И Сесил,  гордый,  пошел на  свое место. На задней парте кто-то  поднял
руку.
     - Как это он так может?
     - Кто может и что именно?- терпеливо спросила мисс Гейтс.
     - Ну, как Гитлер может взять да и засадить столько народу за решетку, а
где же правительство, что ж его не остановят?
     - Гитлер сам правительство,- сказала мисс Гейтс и сразу воспользовалась
случаем  превратить  обучение  в  активный  процесс:  она подошла к доске  и
большими печатными буквами написала: ДЕМОКРАТИЯ.
     . - Демократия,-прочла она.-Кто знает, что это такое?
     Я  вспомнила  лозунг, который мне  один  раз во  время выборов объяснял
Аттикус, и подняла руку.
     - Так что же это, по-твоему, Джин Луиза?
     - Равные права для всех, ни для кого никаких привилегий,- процитировала
я.
     - Молодец,  Джин  Луиза, молодец,- мисс Гейтс улыбнулась.  Перед словом
"демократия" она такими же большими печатными буквами приписала:  У  НАС,- А
теперь скажем все вместе: у нас демократия.
     Мы сказали.
     - Вот в чем разница между Америкой и Германией,- сказала мисс Гейтс.- У
нас демократия, а  в Германии  диктатура.  Дик-та-ту-ра.  Мы в  нашей стране
никого  не  преследуем.  Преследуют  других люди, зараженные предрассудками.
Пред-рас-су-док,- произнесла  она по слогам.- Евреи - прекрасный народ,  и я
просто понять не могу, почему Гитлер  думает иначе.  Кто-то любознательный в
среднем ряду спросил:
     - А как по-вашему, мисс Гейтс, почему евреев не любят?
     - Право,  не знаю, Генри. Они  полезные члены общества  в любой стране,
более того, это народ глубоко  религиозный. Гитлер хочет уничтожить религию,
может быть, поэтому он их и не любит.
     -  Я, конечно,  не знаю,-  громко сказал  Сесил,- но они  вроде  меняют
деньги иди еще чего-то, только все одно, что  ж их за это преследовать! Ведь
они белые, верно?
     - Вот  пойдешь  в  седьмой  класс  Сесил,-  сказала  мисс Гейтс,- тогда
узнаешь, что евреев преследуют с незапамятных времен,  их даже изгнали из их
собственной  страны.  Это  одна  из  самых  прискорбных  страниц  в  истории
человечества... А теперь займемся арифметикой, дети.
     Я никогда не любила арифметику  и просто стала  смотреть в окно. Только
один-единственный раз я видела Аттикуса по-настоящему сердитым - когда Элмер
Дейвис по радио рассказывал про Гитлера. Аттикус  рывком выключил приемник и
сказал  "Ф-фу!" Как-то я  его  спросила, почему он так сердит на Гитлера,  и
Аттикус сказал:
     - Потому, что он сбесился.
     Нет,  так  не годится, раздумывала я, пока весь  класс решал  столбики.
Один бешеный, а немцев миллионы. По-моему, они бы сами могли засадить его за
решетку, а  не  давать,  чтоб он их  сажал. Что-то  еще здесь не так... Надо
спросить Аттикуса.
     Я спросила, и он  ответил: не может он ничего сказать, сам не понимает,
в чем тут дело.
     - Но это хорошо - ненавидеть Гитлера?
     - Ничего нет хорошего, когда приходится кого-то ненавидеть.
     - Аттикус,- сказала я,- все-таки я не  понимаю. Мисс Гейтс говорит, это
ужас, что Гитлер делает, она даже стала вся красная...
     - Другого я от нее и не ждал.
     - Но тогда...
     - Что тогда?
     - Ничего, сэр.
     И  я ушла, я  по знала, как  объяснить Аттикусу, что у меня на уме, как
выразить словами то, что я смутно чувствовала. Может, Джим мне растолкует. В
школьных делах Джим разбирается лучше Аттикуса.
     Джим  весь день таскал  воду и совсем выбился из сил. На полу около его
постели стояла  пустая бутылка из-под молока  и  валялась  кожура от десятка
бананов, не меньше.
     - Что это ты сколько всего уплел?- спросила я.
     - Тренер говорит, если я через год наберу двадцать пять фунтов, я смогу
играть,- сказал он.- А так быстрей всего поправишься.
     - Если только тебя не стошнит,-сказала я.-Джим, мне надо у тебя кое-что
спросить.
     - Давай выкладывай.- Он отложил книгу и вытянул ноги.
     - Мисс Гейтс хорошая, правда?
     - Хорошая. Мы у нее учились, она ничего.
     - Она знаешь как ненавидит Гитлера...
     - Ну и что?
     - Понимаешь, сегодня она говорила, как  нехорошо,  что он  так  скверно
обращается  с   евреями.  Джим,  а  ведь  преследовать  никого  нельзя,  это
несправедливо,  правда?  Даже  думать  про  кого-нибудь  по-подлому  нельзя,
правда?
     - Да, конечно, Глазастик, нельзя. Но какая тебя муха укусила?
     - Понимаешь, мы когда в тот раз выходили из суда, мисс Гейтс... она шла
по лестнице  перед нами... ты, на верно, ее не видел... она разговаривала  с
мисс Стивени Кроуфорд.  И вот она  сказала - пора их проучить, они совсем от
рук отбились, скоро, пожалуй,  захотят  брать нас в жены.  Как же так, Джим,
сама ненавидит Гитлера, а сама так противно говорит про наших здешних...
     Джим вдруг  рассвирепел. Он соскочил с кровати, схватил меня за шиворот
да как тряхнет!
     - Не  хочу больше слышать про  этот  суд,  не хочу,  слышишь, не  хочу!
Поняла? Чтоб я больше не слышал от тебя про это, поняла? А теперь убирайся!
     Я так удивилась - даже не заплакала. На цыпочках вышла из комнаты и как
можно  тише притворила за собой дверь, а  то еще  Джим услышит  стук и опять
разозлится. Я вдруг очень устала и захотела к Аттикусу. Он был в гостиной, я
подошла и хотела взобраться к нему
     Аттикус улыбнулся.
     - Ты уже такая большая, что не умещаешься у меня на коленях.- Он прижал
меня покрепче и сказал тихонько:-Ты не расстраивайся из-за Джима, Глазастик.
У него сейчас трудное время. Я слышал, как он на тебя накричал.
     Аттикус сказал  - Джим  очень старается что-то забыть, но  забыть он не
сможет, он  может  только до  поры до времени об  этом  не думать. А немного
погодя  он опять сможет об этом думать - и тогда во всем  сам  разберется. И
тогда он опять станет самим собой.


Глава 27

     Как и говорил Аттикус, понемногу все уладилось. До середины октября все
в  Мейкомбе  шло,  как  обычно,  только  с  двумя  горожанами случилось  два
незначительных происшествия. Нет, три, и прямо они нас, Финчей, не касались,
но немножко все-таки касались.
     Первое:  мистер  Боб  Юэл  получил  и  почти  сразу  потерял работу,  в
тридцатые годы  это был единственный случай, я никогда не слыхала, чтобы еще
кого-нибудь, кроме него,  уволили с  общественных  работ  за лень.  Короткая
вспышка славы породила  еще  более  короткую вспышку усердия, но его  работа
длилась не дольше его известности: очень скоро о нем забыли  так же, как и о
Томе Робинсоне.  Тогда  он опять стал  аккуратно каждую  неделю являть