омазого.
     - Ну  да,  но он  и впрямь собирается  его защищать. Вот это мне  и  не
нравится.
     Это была новость, это все меняло: значит, Аттикуса не спрашивали, хочет
он защищать  негра или не хочет, он  просто  должен! Странно,  почему он нам
этого не говорил, нам было бы что сказать и в свою и в его защиту. Он должен
был взяться за это дело, вот и взялся - будь у нас  этот довод, нам пришлось
бы куда меньше драться и ссориться с ребятами. Но почему же тогда весь город
на  него  зол? Судья назначил Аттикуса защитником  негра. Аттикус  и  правда
собирается его защищать. И это им не нравится. Ничего не поймешь.
     Дождавшись, пока все белые поднялись по лестнице, пошли было в зал суда
и негры.
     - Эй, обождите-ка,- сказал один из Бездельников  и поднял трость.-  Еще
поспеете.
     Старики начали  медленно на негнущихся ногах подниматься по  лестнице и
столкнулись с Диллом и Джимом -  они бежали искать меня. Ребята протискались
между стариками, и Джим крикнул:
     - Идем,  Глазастик, там уже сесть  негде.  Придется  нам стоять...  Эх,
поосторожнее! - прибавил он с досадой.
     Наверх по  лестнице  двинулись  негры. Старики,  которые  их опередили,
займут почти все свободное место, где еще  можно стоять.  Нам  не повезло, и
это я виновата, сказал Джим. Огорченные, мы стали у стены.
     - Вы не можете пройти?
     Перед нами стоял преподобный Сайкс с черной шляпой в руке.
     - Привет, ваше преподобие,- сказал Джим.- Мы вот из-за нее застряли.
     - Что ж, попробуем помочь делу.
     И преподобный Сайке пошел наверх. Через несколько минут он вернулся.
     - В зале  нет ни одного  свободного места.  Но,  может быть,  вы хотите
пройти со мной на галерею?
     -  Ясно,  хотим! - сказал  Джим. Мы обрадовались  и побежали по широкой
лестнице наверх, потом по  узкой еще выше.  Здесь,  у входа на  галерею,  мы
остановились. Преподобный  Сайкс,  отдуваясь,  нагнал нас и осторожно  повел
сквозь толпу негров. Четверо  негров поднялись и уступили нам места в первом
ряду.
     Галерея для цветных шла  по  трем  стенам зала  суда,  точно  балкон, и
отсюда нам было все хорошо видно.
     Присяжные  сидели слева, под высокими  окнами.  Наверно, все  это  были
фермеры -  худые, загорелые, но это  и понятно:  горожане почти  никогда  не
попадают  в  присяжные,  либо  им  дают  отвод,  либо  они  сами  просят  их
освободить.  Двое   присяжных   были   немного   похожи  на  принарядившихся
Канингемов. Сейчас все они сидели прямо и внимательно слушали.
     Выездной прокурор и  еще один человек, Аттикус и Том Робинсон сидели за
столиками  спиной  к  нам. На столе  у  прокурора  лежала книга в коричневом
переплете и какие-то желтые листы; стол Аттикуса был пустой.
     Сразу за  барьером, который отделял суд от публики  на кожаных  стульях
сидели свидетели, тоже спиной к нам.
     На  возвышении  сидел судья Тейлор, похожий  на  сонную старую акулу, а
перед ним, пониже, что-то быстро писала его рыба-лоцман.  Судья Тейлор был в
общем такой же, как все судьи, которых мне приходилось видеть:  добродушный,
седой и краснолицый, он держался на  редкость бесцеремонно - задирал ноги на
стол, чистил  ногти перочинным ножом.  Во время нескончаемых прений  сторон,
особенно после обеда,  могло  показаться, будто он  клюет  носом, но на  эту
удочку уже никто не попадался,  с тех пор как  один адвокат нарочно столкнул
на пол кипу книг, думая  его разбудить. Так и не раскрыв  глаз, судья Тейлор
пробормотал:
     - Мистер Уитли, в следующий раз  подобная выходка  обойдется вам в  сто
долларов.
     Он  был большой знаток  законов,  и хоть со  стороны могло  показаться,
будто  он небрежен  и невнимателен,  но  на  самом  деле  он  всякий процесс
направлял твердой  и  уверенной рукой. Один только раз  судья Тейлор стал  в
тупик,  и  запутали  его  Канингемы.  В  Старом  Сарэме,  на  их  постоянной
территории, поселились когда-то  разные  семьи, но, на беду, фамилия  у  них
была одна и та же. Канингемы и Конингемы  женились и выходили  замуж друг за
друга,  и  которая фамилия как пишется, уже  никого не интересовало. А потом
какой-то Канингем стал оспаривать земельный участок у одного из Конингемов и
подал в суд. На суде Джиме Канингем показал, что его мать на всех документах
подписывалась Канингем,  но на самом деле  она была Конингем, просто она  не
сильна была  в  правописании, да  и читала  мало, сядет, бывало, вечером  на
крыльце и  просто  глядит в  одну  точку. Девять  часов кряду  судья .Тейлор
выслушивал  показания  о странностях и причудах обитателей Старого Сарэма, а
потом  объявил: дело прекращается. Его  спросили, на каком  основании,  и он
сказал  - с обоюдного согласия  сторон, и  он надеется, что тяжущиеся вполне
удовлетворены уже тем, что отвели душу на людях. Так оно и было. Они главным
образом того и добивались.
     У судьи Тейлора была одна смешная привычка. Он  разрешал курить в  зале
суда, но  сам никогда  не курил, зато  иной  раз,  если  повезет,  удавалось
видеть,  как  он сунет  в  зубы  длиннейшую  незажженную  сигару и  начинает
медленно  ее  жевать.  Понемногу сигара вся исчезала у него во рту,  а через
несколько  часов  судья Тейлор  выплевывал ее  в  виде жвачки.  Один  раз  я
спросила  Аттикуса, как только  миссис  Тейлор  может  с  ним целоваться, но
Аттикус сказал - они не так уж часто целуются.
     Возвышение для свидетелей  находилось по  правую руку от судьи Тейлора,
и, когда мы добрались до своих мест  и сели, на него уже поднялся мистер Гек
Тейт.


Глава 17

     - Джим,- сказала я,- а вон там не Юэлы сидят?
     - Ш-ш,- сказал Джим.- Мистер Тейт дает показания.
     Мистер  Тейт  для  такого   случая  принарядился.  На  нем   был  самый
обыкновенный костюм, так что он стал похож на всех людей - ни высоких сапог,
ни кожаной  куртки,  ни пояса  с  патронами.  С этой минуты я  перестала его
бояться. Он сидел в свидетельском кресле, подавшись вперед, зажав руки между
колен, и внимательно слушал выездного прокурора.
     Этого  прокурора,  мистера  Джилмера,  мы  почти  не знали. Он  был  из
Эбботсвила; мы его видели  только во время судебных сессий, да и  то  редко,
потому  что  обычно нас  с Джимом суд  мало интересовал. Мистер Джилмер  был
лысый,  с гладко  выбритым  лицом,  ему можно  было дать и сорок  лет и  все
шестьдесят.  Сейчас он стоял к  нам  спиной, но мы знали  - одни глаз у него
косит, и он ловко этим пользуется: он на тебя и не смотрит, а кажется, так и
сверлит  взглядом, и  от  этого присяжные  и свидетели его боятся. Присяжные
воображают, что он строго за ними следит, и стараются слушать внимательно, и
свидетели тоже.
     - ...своими словами, мистер Тейт,- говорил он.
     - Так  вот,- сказал мистер Тейт  собственным коленкам и потрогал очки.-
Меня вызвали...
     - Может быть, вы будете обращаться к присяжным,  мистер Тейт? Благодарю
вас. Кто именно вас вызвал?
     -•  Меня позвал  Боб... то,  бишь,  вот  он, мистер  Боб  Юэл, это было
вечером...
     - Когда именно, сэр?
     -  Вечером двадцать  первого  ноября,-сказал  мистер  Тейт.-Я  как  раз
собирался домой,  и тут ко мне вошел Бо... мистер Юэл, сам не свой, и сказал
- идем скорей, один черномазый снасильничал над моей дочкой.
     - И вы пошли?
     - Ну конечно. Вскочил в машину и помчался.
     - И что вы застали на месте происшествия?
     - Она лежала на полу в первой комнате, как войдешь  - направо. Она была
порядком избита, я помог ей  подняться на ноги, и она ополоснула лицо, там в
углу стояло ведро, и сказала, что ей уже получше. Я спросил,  кто ее обидел,
и она сказала - Том Робинсон...
     Судья Тейлор  до сих  пор внимательно  разглядывал  свои  ногти, а  тут
поднял голову, будто ожидал возражений, но Аттикус молчал.
     - ...я спросил: это он ее так исколотил? И она сказала - да. Я спросил,
одолел ли он ее, и она сказала  - да. Тогда  я  пошел за Робинсоном и привел
его к Юэлам. Она признала, что это он самый и есть, я  его и забрал.  Вот  и
все.
     - Благодарю вас,-сказал мистер Джилмер. Судья Тейлор сказал:
     - Есть вопросы, Аттикус?
     - Да,- сказал мой отец.
     Он сидел за  своим столом, не посередине, а сбоку закинув ногу за ногу,
одна рука его лежала на спинке стула.
     -  А вы врача  вызвали,  шериф? - спросил  Аттикус.- Или,  может  быть,
кто-нибудь другой вызвал?
     - Нет, сэр,- сказал мистер Тейт.
     - Никто не позвал врача?
     - Нет, сэр,- повторил мистер Тейт.
     - Почему? - спросил Аттикус построже.
     - Ну, очень просто. Это было ни к чему, мистер Финч. Она была  порядком
избита. Сразу видно было, что дело неладно.
     - Но  врача вы не вызвали? И, пока вы там были, никто другой за  врачом
не посылал, и не привел врача, и ее к врачу не отвел?
     - Нет, сэр...
     Тут вмешался судья Тейлор:
     - Он уже три раза ответил вам на вопрос, Аттикус. Врача он не вызывал.
     - Я только хотел удостовериться,- сказал Аттикус, и судья улыбнулся.
     Рука Джима спокойно лежала на  перилах галереи, а тут он вдруг вцепился
в них изо всей силы  и шумно перевел дух. Я поглядела вниз, в зал, там никто
особенно не волновался, и я подумала, чего это он разыгрывает трагедию? Дилл
слушает спокойно, и преподобный Сайке рядом с ним - тоже.
     -  Ты  чего?  -  шепотом  спросила  я,  но Джим  только сердито на меня
зашипел.
     -  Шериф,- сказал Аттикус,- вы  говорите,  она была  сильно избита. Как
именно?
     - Ну-у...
     - Вы просто опишите, Гек, какие следы побоев вы заметили.
     - Ну, лицо  было избито. И  на руках повыше  локтя  видны были  синяки,
прошло-то уже с полчаса...
     - Откуда вы знаете? Мистер Тейт усмехнулся.
     - Виноват, это я с их слов. Во всяком случае, она была порядком избита,
когда я туда пришел, и под глазом наливался здоровенный фонарь.
     - Под которым глазом?
     Мистер Тейт мигнул и обеими руками пригладил волосы.
     -  Дайте-ка сообразить,- сказал он негромко и поглядел на Аттикуса так,
будто думал: о каких пустяках спрашивает!
     - Может быть, вспомните? - сказал Аттикус.
     Мистер  Тейт  ткнул пальцем  в кого-то невидимого  прямо перед  собой и
сказал:
     - Левый глаз.
     - Одну минуту, шериф,- сказал Аттикус.- Левый глаз - это если она перед
вами стоит или если она смотрит в ту же сторону, что и вы?
     - А, да,  верно,-  сказал мистер  Тейт,- стало быть, это  правый. У нее
правый глаз был подбит, мистер Финч.  Теперь я  припоминаю, и щека и вся эта
сторона в ссадинах и распухла...
     Мистер  Тейт  опять замигал, словно  вдруг  что-то понял.  Повернулся и
поглядел на Тома Робинсона. И Том Робинсон поднял голову, будто почувствовал
его взгляд.
     Аттикус, видно, тоже что-то понял и порывисто поднялся.
     - Шериф, повторите, пожалуйста, что вы сказали.
     - Я сказал, у нее подбит был правый глаз.
     - Не то...
     Аттикус подошел  к столу секретаря,  наклонился и стал смотреть,  как у
того рука быстро бегает по бумаге. Секретарь остановился, перелистал блокнот
со стенограммой и прочитал:
     "Мистер Финч, теперь я припоминаю, и щека  и вся эта сторона в ссадинах
и распухла".
     Аттикус выпрямился и поглядел на мистера Тейта.
     - Повторите, пожалуйста, Гек, какая сторона?
     -  Правая  сторона,  мистер Финч,  но  были и еще синяки,  про них тоже
рассказать?
     Аттикус, видно, уже хотел задать новый вопрос, но передумал и сказал:
     - Да, так какие там были синяки?
     И, пока мистер Тейт отвечал, Аттикус повернулся к Тому Робинсону, будто
хотел сказать - это еще что за новости?
     - ...руки были  в синяках и ссадинах, и шею она мне  показала. У нее на
горле пальцы так и отпечатались.
     - На горле, кругом? И сзади на шее тоже?
     - Со всех сторон, мистер Финч, оно и не удивительно.
     - Вот как?
     - Ну да, сэр, у нее шея тоненькая, всякий может ее обхватить и...
     - Пожалуйста, отвечайте на вопрос только "да" или  "нет", шериф, - сухо
сказал Аттикус, и мистер Тейт умолк.
     Аттикус  сел на свое  место и кивнул  прокурору, тот  мотнул головой  в
сторону  судьи, судья кивнул мистеру Тейту, и  он неловко поднялся и сошел с
возвышения.
     Внизу  люди  завертели  головами,  зашаркали  ногами,  поднимали повыше
младенцев, а нескольких  малышей чуть не бегом вывели из  зала. Негры позади
нас тихонько перешептывались; Дилл спрашивал преподобного Сайкса, в чем  тут
суть,  но тот  сказал, что не знает.  Пока что было очень скучно:  никто  не
кричал и не  грозил, юристы  не препирались между  собою, все  шло просто  и
буднично -  кажется,  к немалому  разочарованию  всех  собравшихся.  Аттикус
держался  так мирно и доброжелательно, будто тут судились из-за какой-нибудь
пустячной недвижимости.  У него  был особый  дар  успокаивать  разгоравшиеся
страсти, так что и дело об изнасиловании  оказывалось сухим  и скучным,  как
проповедь. Я  уже не  вспоминала с  ужасом запах водочного перегара и хлева,
сонных, угрюмых незнакомцев, хриплый  голос, окликнувший  в темноте: "Мистер
Финч!  Они  ушли?"  При свете дня  наш  дурной сон  рассеялся, все  кончится
хорошо.
     В  публике  все почувствовали  себя  так  же  непринужденно, как  судья
Тейлор,-  все, кроме  Джима. Он  многозначительно  усмехнулся,  поглядел  по
сторонам и сказал что-то такое про прямые и косвенные улики - ну и задается,
подумала я.
     - Роберт Ли Юэл! - громко вызвал секретарь суда.
     Вскочил  человечек,  похожий  на бентамского  петуха, и с  гордым видом
прошествовал на  свидетельское место, у него даже шея  покраснела, когда  он
услыхал свое имя.  А  когда он повернулся  и стал  присягать  на библии,  мы
увидели, что и лицо у него совсем  красное.  И  ни капельки  он не похож  на
генерала,  в  честь  которого  его  назвали. Надо лбом  торчит  клок редких,
недавно вымытых волос;  нос тонкий, острый и блестит;  а подбородка почти не
видать - он совсем сливается с тощей морщинистой шеей.
     - ...и да поможет мне бог,- хрипло прокаркал он.
     В  каждом небольшом городе вроде Мейкомба найдутся  свои юэлы.  Никакие
экономические приливы и  отливы не меняют их положения  - такие семьи живут,
точно  гости  в  своем  округе,  все  равно,  процветает он  или  переживает
глубочайший упадок. Ни  один самый строгий школьный инспектор не заставит их
многочисленных  отпрысков  ходить  в школу; ни один санитарный  инспектор не
избавит их  от  следов  вырождения,  от всевозможных  паразитов и  болезней,
которые всегда одолевают тех, кто живет в грязи.
     Мейкомбские  Юэлы  жили  за  городской  свалкой  в  бывшей негритянской
лачуге. Деревянные  стены были все  в  заплатах  из рифленого железа,  крыша
вместо черепицы  выложена  расплющенными  консервными  банками, и  только по
общим  очертаниям  можно  догадаться,   какова  была  та  лачуга  вначале  -
квадратная, в четыре крохотные каморки, которые все  выходили  в  длинный  и
узкий коридор, она неуклюже стояла на  четырех  неровных  глыбах  песчаника.
Окна были не окна, а просто дыры в стене, летом их затягивали грязной марлей
от мух, которые кишели на грудах отбросов.
     Мухам  приходилось  туго,  потому что  Юэлы каждый день перерывали  всю
свалку  и  свою  добычу (ту,  что  была  несъедобна)  стаскивали  к  лачуге;
казалось,  тут играл какой-то сумасшедший ребенок:  вместо изгороди  торчали
обломанные сучья, палки от старых метел, швабр и тому подобных орудий, и все
это было увенчано ржавыми молотками, кривыми граблями, поломанными лопатами,
топорами и мотыгами,  прикрученными к палкам обрывками колючей проволоки. За
этими заграждениями виднелся грязный  двор,  где на  чурбаках и  камнях были
расставлены и.  разложены  жалкие  останки  древнего  "фордика",  поломанное
зубоврачебное  кресло, старый-престарый холодильник и  еще  всякая  всячина:
рваные башмаки, отжившие свой  век радиоприемники, рамы  от картин, жестянки
из-под консервов, и кругом усердно копались в земле тощие рыжие куры.
     Впрочем, один угол этого  двора  своим  видом приводил  весь  Мейкомб в
недоумение.  Вдоль изгороди  стояли в ряд  шесть облупившихся  эмалированных
ведер, а в них пышно цвели  алые  герани, так заботливо ухоженные, как будто
они принадлежали, самой мисс  Моди Эткинсон  (если бы только мисс Моди стала
терпеть у себя в саду  какую-то  герань!).  Говорили, что их развела Мэйелла
Юэл.
     Никто  толком  не знал, сколько  в этом доме  детей.  Одни  говорили  -
шестеро, другие - девять; когда  кто-нибудь шел мимо, в окнах всегда торчали
чумазые физиономии. Мимо почти никто  и не ходил, разве только на рождество,
когда приходский совет раздавал подарки  беднякам, а мэр Мейкомба просил нас
немножко   помочь  городскому  мусорщику,  и  мы   сами  свозили  на  свалку
осыпавшиеся елки и всякий хлам, оставшийся после праздника.
     В  минувшее  рождество  Аттикус и  нас взял с  собой.  Грунтовая дорога
бежала от  шоссе  стороной мимо свалки  к небольшому  негритянскому поселку,
который начинался ярдах в  пятистах  за  домом Юэлов.  К свалке  можно  было
попасть  по  шоссе  либо  проехать  до  самого  поселка  и  уже после  этого
повернуть; почти все выбирали именно этот путь, мимо негритянских домишек. В
холодных декабрьских сумерках  они казались чистенькими и уютными, синеватый
дымок поднимался из  труб, двери были  отворены  и  ярко светились  от огня,
пылавшего  в  очаге.  И  пахло  в  морозном  воздухе  превкусно   -  курами,
поджаренным до хруста  салом. Мы с Джимом различили еще запах жареной белки,
а наш отец сумел учуять еще и опоссума и кролика - недаром он вырос вдали от
города; однако все эти  ароматы  развеялись,  когда  мы поехали обратно мимо
владений Юэлов.
     Человек, стоявший  сейчас  на возвышении для свидетелей, обладал  одним
лишь преимуществом перед своими ближайшими соседями: если его долго отмывать
дегтярным мылом в очень горячей воде, кожа его становилась белой.
     - Вы мистер Роберт Юэл? - спросил мистер Джилмер.
     -Будто сами не знаете,-ответил свидетель.
     Мистер Джилмер настороженно выпрямился, и мне стало его жалко. Наверно,
пора  кое-что объяснить.  Я слышала, дети  юристов,  глядя, как  ожесточенно
спорят их родители в суде, начинают думать, будто адвокат противной. стороны
- личный враг их отца, и тяжело  переживают яростные прения сторон, а  потом
страшно изумляются, когда в первый же перерыв отец выходит из  зала суда под
руку со своим мучителем. Мы с Джимом на этот счет не заблуждались. Выигрывал
наш отец дело или проигрывал, это не было для  нас трагедией. К сожалению, я
но могу описать никаких  наших бурных  переживаний на эту тему, а  если бы и
пыталась, это было бы неправдой. Мы,  конечно, сразу  замечали, если  прения
становились более  желчными, чем  того требовала профессиональная этика,  но
так бывало, когда выступал не наш отец, а другие адвокаты.  В  жизни своей я
не слышала, чтобы Аттикус повысил голос, разве что свидетель был туг на ухо.
Мистер Джилмер делал свое  дело, Аттикус - свое. К тому же Юэл был свидетель
Джилмера и мог бы отвечать ему повежливее.
     - Вы отец Мэйеллы Юэл? - задал мистер Джилмер следующий вопрос.
     - Может, и нет, только теперь уж этого не узнать, мать-то померла,- был
ответ.
     Судья Тейлор зашевелился. Он медленно повернул свое вертящееся кресло и
снисходительно посмотрел на [свидетеля.
     - Вы отец Мэйеллы Юэл? - повторил он  вопрос,  но таким  голосом, что в
зале разом перестали смеяться.
     - Да, сэр,- кротко ответил Юэл.
     -- Вы сегодня первый  раз в суде? Помнится, я прежде вас не видал.- Юэл
кивнул, что да, первый раз, и судья продолжал: - Так вот, давайте условимся.
Пока  я тут  судьей,  в  этом  зале  никто больше  не  произнесет  ни одного
непристойного слова ни по какому поводу. Понятно?
     Юэл кивнул, но я не уверена, что он  и правда понял.  Судья вздохнул  и
сказал:
     - Продолжайте, мистер Джилмер.
     -  Благодарю вас, сэр. Мистер Юэл, не будете ли вы так добры рассказать
нам своими словами