школу,- сказал Аттикус.- Можно, конечно, и силой их заставить,  но это глупо
- силой тащить таких людей, как Юэлы, туда, куда им не хочется...
     - Так ведь если я завтра не пойду в школу, ты меня тоже силой потащишь.
     -  Довольно об этом,- сухо  сказал Аттикус.-  Ты такой же человек,  как
все, мисс Глазастик Финч. И веди себя, как положено по закону.
     Он  сказал - Юэлы  не  такие, как все, у  них свои нравы. При некоторых
обстоятельствах  обыкновенные  люди благоразумно  предоставляют им кое-какие
преимущества,  попросту  говоря -  смотрят  сквозь  пальцы  на  некоторые их
поступки. К примеру, позволяют Юэлам не ходить в школу. Или еще - Бобу Юэлу,
отцу  Барриса,  разрешают  стрелять  дичь  и расставлять  силки  даже  не  в
охотничий сезон.
     - Но это  очень плохо, Аттикус! -  сказала я.  В округе Мейкомб охота в
неположенное время  преследуется по закону, и  все жители  тоже  не  прощают
виновникам.
     - Да, конечно,  это незаконно,-сказал мой отец,- и что это плохо - тоже
верно. Но когда  человек все пособие пропивает, его дети очень горько плачут
от голода. Я не знаю у  нас в  округе такого землевладельца, который пожалел
бы для этих детей зайца, даже если их отец и поймает его незаконно.
     - А все-таки мистер Юэл нехорошо делает...
     -  Конечно, нехорошо,  но  он никогда не  исправится. Разве от этого ты
станешь осуждать и его детей?
     - Нет, сэр,- пробормотала я. Потом сделала последнюю попытку: - Но если
я буду ходить в школу, мы никогда больше не сможем читать...
     - Это тебя сильно огорчает?
     - Да, сэр.
     Аттикус как-то по особенному поглядел на меня, и я насторожилась.
     - Ты знаешь, что такое компромисс?'- спросил он.
     - Это когда обходят закон?
     - Нет, когда уступают друг другу и таким образом приходят к соглашению.
К примеру,  если ты  согласишься учиться в школе,  мы с тобой  будем  каждый
вечер читать, как прежде. Договорились?
     - Да, сэр!
     - Можно обойтись и без обычных формальностей, - сказал Аттикус, увидав,
что я собираюсь плюнуть ему на ладонь.
     Когда я уже отворила дверь, он сказал вдогонку:
     - Кстати, Глазастик, в школе лучше не упоминай о нашем с тобой уговоре.
     - А почему?
     -   Боюсь,  что   наша   деятельность   не  встретит  одобрения  высших
авторитетов.
     - Это как?
     Мы  с Джимом  давно  привыкли,  что  отец  говорит  языком  завещаний и
кодексов,  и, если не  понимали какого-нибудь выражения, всегда имели  право
перебить его и спросить, что это значит по-человечески.
     - Я  никогда не ходил в  школу,- сказал  Аттикус,- но боюсь, если  мисс
Кэролайн услышит,  что мы с тобой каждый вечер читаем, она напустится уже на
меня, а этого мне совсем не хочется.
     Весь  этот вечер мы  с  Джимом хохотали до упаду, потому что  Аттикус с
невозмутимым  видом  читал  ним   длинный  рассказ  про  человека,   который
неизвестно почему взобрался на флагшток и  не хотел слезать, и  после  этого
Джим решил всю субботу просидеть в нашем домике на платане. Он забрался туда
после завтрака  и не слезал  до  захода  солнца, не  слез бы и  на  ночь, но
Аттикус перерезал коммуникации и прервал  снабжение. Весь  день я лазила  на
платан и бегала обратно в дом  по поручениям Джима, таскала ему книжки, еду,
питье,  а  когда несла на ночь одеяло, Аттикус сказал  - если не обращать на
Джима внимания, он слезет. И Аттикус был прав.


Глава 4

     В школе дела мои и дальше шли не лучше, чем в первый день. В благих, но
напрасных  стараниях  обучить меня  "групповому действию" штат Алабама извел
целые  мили  бумаги  и  вагоны  карандашей,  а  грандиозный  план  никак  не
претворялся  в  жизнь. К  концу  моего первого  учебного  года то,  что Джим
называл "десятичной системой  Дьюи", распространилось уже  на всю школу, так
что  мне не пришлось сравнить ее с другими  методами преподавания. Но было и
еще с чем сравнивать: Аттикус и дядя Джек когда-то учились дома, а знали все
на свете - во всяком случае, чего  не знал один, то знал другой. И ведь отца
столько  лет подряд выбирали в законодательное собрание штата и  каждый  раз
единогласно, а он понятия не имел  о хитроумных  приемах,  без которых,  как
полагали  мои  учителя, нельзя  воспитать  хорошего гражданина.  Джима учили
наполовину  по  "десятичной  системе", а  наполовину по самой обыкновенной -
просто  заставляли ломать  голову над  трудными  задачками, и  он  как будто
неплохо действовал что в  группе, что в одиночку; но по Джиму судить нельзя:
еще  не родился на свете человек,  который придумал бы, как  удержать его от
чтения. Ну, а я знала только  то, что вычитала из журнала "Тайм" и из всякой
печатной страницы,  какая дома попадалась  мне под руку,  а в классе еле-еле
тянула лямку,  в  которую нас впрягла новая педагогическая система, принятая
округом Мейкомб, и  все  время  мне  казалось,  что меня обкрадывают.  Как и
почему, я не понимала, но все-таки зачем это нужно, чтобы  я  двенадцать лет
подряд помирала со скуки?
     Весь этот год уроки у меня кончались на  полчаса раньше, чем у  Джима,-
он  учился до трех часов,- и я одна мчалась  во весь дух мимо дома  Рэдли  и
останавливалась только на нашей  веранде, где мне уже ничто  не грозило.  Но
однажды я  на бегу заметила  нечто такое, что задохнулась  от неожиданности,
огляделась по сторонам и повернула назад.
     На  самом  краю  участка  Рэдли  росли два  виргинских  дуба;  корни их
выползали  на  дорогу,  она была  вся неровная, горбатая.  И вдруг в  стволе
одного дуба что-то блеснуло.
     Из ямки, откуда выпал сучок, мне подмигивал, сверкая на солнце, комочек
серебряной  фольги. Я поднялась на цыпочки, еще  раз  торопливо оглянулась и
вытащила два пакетика жевательной резинки без верхней бумажной обертки.
     Я чуть  было не сунула  их сразу в  рот, да  вспомнила, где я. Побежала
домой и уже на  веранде осмотрела мою  добычу.  По  виду жвачка была  совсем
свежая.  Понюхала  - пахнет  вкусно. Я лизнула жвачку и подождала  немножко.
Осталась жива - и сунула всю ее в рот; это была "двойная мятная".
     Пришел из  школы Джим  и сразу спросил,  что это я  жую  и  где столько
взяла. Я сказала - нашла.
     - Что найдешь, есть нельзя.
     - Так ведь я не на земле нашла, а на дереве.
     Джим недоверчиво хмыкнул.
     - Нет, правда,- сказала я.- Вон на том дубе, который поближе к школе.
     - Выплюнь сейчас же!
     Я выплюнула. Все равно в жвачке почти уже не осталось никакого вкуса.
     - Я полдня ее жую и еще не умерла, меня даже не тошнит.
     Джим топнул ногой.
     - Ты что, не знаешь, что те деревья даже трогать нельзя? Помрешь!
     - Ты ведь тогда тронул стену!
     - Это другое дело! Иди полощи горло сейчас же! Слышишь?
     - Не хочу, тогда весь вкус во рту пройдет.
     - Не станешь полоскать - скажу Кэлпурнии.
     Пришлось  послушаться  Джима -  с Кэлпурнией  связываться не  хотелось.
Почему-то с тех пор, как я пошла в школу, наши отношения  совсем изменились:
Кэлпурния уже не тиранила меня, не  придиралась и не мешалась  в мои дела, а
только потихоньку на меня ворчала. А я иной раз  шла на большие жертвы, лишь
бы ее не сердить.
     Близилось лето; мы с Джимом никак не могли его дождаться. Это была наша
любимая пора:  летом ночуешь  на  раскладушке  на задней  веранде, затянутой
сеткой  от  москитов, или  даже пробуешь спать в  домике на  платане;  летом
столько вкусного в  саду, и все  вокруг  под  жарким солнцем горит  тысячами
ярких красок; а главное, лето - это Дилл.
     В последний день ученья пас отпустили из  школы пораньше, и мы с Джимом
шли домой вместе.
     - Может, завтра приедет Дилл,- сказала я.
     - Наверно, послезавтра,-сказал Джим.-У них в штате Миссисипи распускают
на день позже.
     Когда мы  подошли  к  виргинским  дубам на  участке Рэдли,  я  показала
пальцем на то дупло от сучка - сто раз я говорила Джиму, может, он, наконец,
поверит, что тут-то я  и нашла жевательную резинку, - и вдруг опять  увидела
блестящую серебрушку.
     - Вижу, Глазастик! Вижу!..
     Джим  огляделся  по сторонам, схватил  аккуратный блестящий  пакетик  и
сунул в карман. Мы побежали домой и на веранде стали разглядывать находку. В
несколько слоев  фольги  от  жевательной резинки была старательно  завернута
маленькая коробочка. В таких бывают венчальные кольца-бархатная,  красная, с
крохотной  защелкой. Джим  открыл  ее. Внутри,  одна на другой,  лежали  две
начищенные  до блеска  монетки,  в  пенни каждая.  Джим  оглядел  их со всех
сторон.
     -  Индейская   голова,-сказал  он,-Смотри,  Глазастик,  одна  -  тысяча
девятьсот шестого года, а одна- тысяча девятисотого. Старинные!
     - Тысяча девятисотого,- эхом повторила я.- Слушай, Джим...
     - Погоди, дай подумать.
     - Джим, по-твоему, это чей-нибудь тайник?
     - Нет. Тут,  кроме  нас,  никто и не ходит,  только если кто-нибудь  из
больших...
     - У больших тайников не бывает. Джим, ты думаешь, нам можно оставить их
себе?
     - Сам  не знаю, Глазастик. Ведь неизвестно, кому их отдавать. Тут никто
не ходит, я точно знаю... Сесил делает крюк через весь город.
     Сесил  Джейкобс жил  в дальнем конце  нашей улицы, в доме за  почтой, и
каждый день  топал лишнюю  милю, лишь бы не  проходить  мимо Рэдли и  миссис
Генри Лафайет Дюбоз. Миссис Дюбоз жила через два дома от  нас;  все соседи в
нашем  квартале  сходились на  том,  что свет не знал  другой  такой мерзкой
старухи. Джим ни за что не пошел бы мимо ее дома один, без Аттикуса.
     - Как же нам быть, Джим?
     Находку  полагается  хранить - вдруг отыщется  хозяин, и только если не
отыщется совсем,  тогда она твоя.  Сорвать иной раз камелию в саду мисс Моди
Эткинсон,  или  в  жаркий  день глотнуть парного  молока от  ее коровы,  или
полакомиться чужим  виноградом у нас вовсе не считалось нечестным, но деньги
- дело другое.
     - Знаешь что,- сказал Джим,- мы их  сохраним  до осени  и тогда спросим
всех ребят. Наверно, это кто-нибудь  из загородных спрятал, а сегодня спешил
после школы на автобус-и позабыл про них. Хозяин у них  есть, уж  это точно.
Видишь, как он их начистил? Он их бережет.
     - Ну ладно, а жвачку он зачем прятал? Она ведь долго лежать не может.
     -  Не знаю, Глазастик. А только  эти монетки,  наверно, кто-то  не  зря
прятал, они со значением...
     - Это как?
     - Понимаешь, на  них индейская голова... в общем  они от индейцев.  Они
заколдованные,  понимаешь, и  приносят  счастье. И не то  что на обед  вдруг
будет жареная  курица, а настоящее - чтоб долго  жить, или, там, быть всегда
здоровым, или не  провалиться  на  контрольной -  в  общем вроде этого...  и
кому-то они очень нужны. Я их пока спрячу к себе в сундучок.
     Но прежде  чем пойти к себе, Джим еще долго глядел на дом Рэдли. Видно,
опять думал.
     Через два дня приехал Дилл, гордый и торжествующий: он сам ехал поездом
от Меридиана  до  станции  Мейкомб (эта станция только  так называется, а на
самом деле она находится в округе Эббот), и  там его встретила мисс Рейчел в
единственном такси нашего  города; и  он обедал  в вагоне-ресторане и  видел
двух  сиамских близнецов, они сошли с поезда в Бэй Сент-Луис; как мы на него
ни  кричали, он клялся, что все  это  чистая правда, Вместо ужасных  голубых
штанов, пристегнутых пуговицами к рубашке, он теперь носил настоящие шорты и
кожаный пояс; он совсем не вырос, но  стал как-то плотнее;  и он сказал, что
видел  своего отца. Его  отец выше  нашего, и  у него  остроконечная  черная
борода, и он президент железнодорожной компании Луисвил - Нэшвил.
     - Я немножко помогал машинисту,- сказал Дилл и зевнул.
     - Так тебе  и  поверили,-  сказал Джим.- Молчи уж лучше.  Во что  будем
играть?
     - В Тома, Сэма и Дика,- сказал Дилл.- Идем в палисадник.
     Дилл  хотел  играть  в братьев  Роувер,  потому  что  там все три  роли
благородные.  Ему  явно надоело  играть в  наших  представлениях характерные
роли.
     - Они мне надоели, - сказала я.
     Мне надоела роль Тома Роувера, он посреди кино вдруг теряет  память,  и
больше  про неге ничего  не[  ]сказано, только в самом конце  его
находят где-то на Аляске.
     - Придумай что-нибудь новое, Джим,- сказала я.
     - Надоело мне придумывать.
     Каникулы только начались, а нам уже все надоело. Что же это у нас будет
за лето?
     Мы поплелись  в палисадник,  Дилл  выглянул на  улицу  и  уставился  на
мрачный дом Рэдли.
     - Я... чую... смерть,- сказал он.
     Я прикрикнула на него, но он стоял на своем:
     - Правда, чую.
     - Это как? Кто-то умирает, а ты его можешь издали унюхать?
     -  Нет, не так: я понюхаю - и знаю,  умрет этот человек  или нет.  Меня
одна старушка научила.- Дилл вытянул  шею и понюхал меня. - Джин... Луиза...
Финч, - сказал он с расстановкой,- ты умрешь через три дня.
     - Замолчи, а то я тебя так отлуплю, век будешь помнить. Вот как дам...
     -  Хватит  тебе,- заворчал  Джим.-  Можно  подумать,  что  ты веришь  в
жар-пар.
     - А то, может, ты не веришь,- сказала я.
     - Что это за жар-пар? - спросил Дилл.
     - Знаешь, как  бывает:  идешь вечером по  дороге, кругом никого  нет, и
вдруг попадаешь в  жаркое место, - стал объяснять  Джим.- Жар-пар - это если
человек умер, а на небо ему не попасть, он и шатается по пустым дорогам, где
никого нет, и, если на него налетишь, после смерти сам  будешь такой, будешь
шататься по ночам и высасывать дух из живых людей...
     - А как же его обойти?
     - Никак не обойдешь,- сказал  Джим.-  Иногда он возьмет да и  загородит
всю дорогу. Но если непременно надо пройти, ты только скажи: "Жив, не помер,
свет души, пропусти, не задуши". Тогда он не обвернется вокруг тебя и...
     -  Не верь  ему,  Дилл,- сказала я.- Кэлпурния говорит, это  все просто
негритянские сказки.
     Джим грозно посмотрел на меня, но сказал только:
     - Так что ж, будем мы сегодня играть или нет?
     - Давайте кататься в колесе,- предложила я.
     Джим вздохнул.
     - Ты же знаешь, мне в него уже не влезть.
     - Будешь толкать.
     Я сбегала за дом, вытащила из-под заднего крыльца старую автопокрышку и
прикатила в палисадник.
     - Чур, я первая,- сказала я.
     Дилл сказал - лучше он будет первый, ведь он только приехал.
     Джим  рассудил  нас:  я  буду первая, а Дилл  покатается подольше,  и я
свернулась клубком внутри покрышки.
     До последней  минуты я не догадывалась, что Джим разозлился, как  это я
заспорила  с  ним про жар-пар, и  только  и  ждал  случая мне  отплатить. Он
толкнул колесо изо всей силы, и оно понеслось по тротуару. Земля  небо, дома
в  бешеном  круговороте  слились  у  меня перед  глазами,  в ушах шумело,  я
задыхалась. Высвободить  руки  и  затормозить я  не могла, они у  меня  были
прижаты коленками  к груди.  Оставалась одна надежда - может,  Джим  обгонит
меня или колесо запнется о какой-нибудь выступ на тротуаре. Я слышала - Джим
с криком мчится вдогонку.
     Колесо  наскочило  на кучу  щебня,  свернуло вбок,  перекатилось  через
дорогу,  с  размаху стукнулось обо что-то,  и  я вылетела  на  мостовую, как
пробка из  бутылки. Меня  тошнило,  голова  кружилась;  лежа  на асфальте, я
затрясла головой,  хлопнула  ладонями по ушам,  чтоб все стихло  и стало  на
место, и услыхала крик Джима:
     - Беги, Глазастик! Скорей!
     Я подняла голову - передо мной было крыльцо Рэдли. Я так и застыла.
     - Вставай скорей! - вопил Джим.- Чего ты там застряла?
     Уж не знаю, как я встала, ноги подкашивались.
     - Захвати колесо! - орал Джим,- Тащи его сюда, Ошалела ты, что ли?
     Наконец я вышла из оцепенения  и побежала к ним, хоть  у меня и дрожали
коленки.
     - А колесо?!-закричал Джим.
     - Сам бери! - крикнула я в ответ.
     Джим сразу замолчал.
     -  Поди да  возьми, оно прямо за  воротами.  В  тот раз ты  даже  стену
тронул, помнишь?
     Джим  с яростью посмотрел на меня,  но вывернуться не  мог, побежал  по
тротуару, замешкался в воротах, потом ринулся во двор и вернулся с колесом.
     -  Видала?  -  Он  смотрел  презрительно  и  торжествующе.- Раз-два - и
готово.  Ей-богу, Глазастик,  ты  иногда  ведешь себя,  как самая  настоящая
девчонка, даже противно.
     Он кое-чего не знал, но я решила - не скажу.
     В дверях появилась Кэлпурния и закричала:
     - Лимонад пить! Идите скорей в тень, пока не изжарились живьем!
     Летом так было заведено: когда солнце поднимется высоко - пить лимонад.
Кэлпурния  вынесла на веранду кувшин и три стакана и пошла заниматься своими
делами. Я не особенно огорчалась, что Джим на меня злится. Выпьет лимонаду-и
подобреет.
     Джим проглотил залпом второй стакан и хлопнул себя по животу.
     - Придумал! - объявил он.- Играем в новую игру, такой еще не бывало!
     - Во что? - спросил Дилл.
     - В Страшилу Рэдли.
     Иногда я видела Джима насквозь: он придумал это, чтоб доказать мне, что
он никаких Рэдли не боится, он храбрый герой, а я трусиха.
     - В Страшилу Рэдли? Это как? - спросил Дилл.
     Джим сказал:
     - Глазастик будет миссис Рэдли...
     - Это мы еще посмотрим,- начала я.- Во-первых...
     - Ты чего? - сказал Дилл.- До сих пор боишься?
     - А может, он выйдет ночью, когда мы все спим...- сказала я.
     Джим присвистнул.
     -  Откуда ему знать, во что  мы играем? И  вообще его там, наверно, уже
нет. Он умер сто лет назад, и они его запихали в каминную трубу.
     - Давай  с  тобой  играть, а  Глазастик,  если боится, пускай смотрит,-
сказал Джиму Дилл.
     Я прекрасно знала, что Страшила Рэдли сидит у себя дома, но доказать не
могла,  приходилось  держать язык за зубами, а  то  опять  скажут,  я верю в
жар-пар, а я среди бела дня про него и не думаю.
     Джим  распределил роли: я - миссис Рэдли, мое дело выходить и подметать
крыльцо. Дилл - старик Рэдли, он ходит взад-вперед по тротуару, а когда Джим
с ним заговорит, он в ответ только кашляет. Джим, конечно, сам  Страшила: он
прячется под парадным крыльцом и время от времени визжит и воет.
     Лето шло своим чередом, и наша игра тоже. Мы ее отделывали и шлифовали,
придумывали  все  новые  диалоги и  сюжетные  повороты  и, наконец, сочинили
настоящую пьеску, которую разыгрывали каждый день на новый лад.
     Дилл  получался  злодеем   из  злодеев:  он  всегда  вживался  в  любую
характерную роль  и  в  решающие  минуты,  если надо,  даже  становился выше
ростом. Он  не  уступал  самым  худшим  своим  героям,  а  это  были отпетые
разбойники и варвары. Я  без особой охоты исполняла все женские роли. На мой
взгляд,  это представление было куда скучнее Тарзана,  и  все  лето  меня не
оставляла  тревога,  хоть  Джим  и уверял, что  Страшила  Рэдли давно умер и
ничего  со  мной не случится, ведь целый день и он и Кэлпурния  под боком, а
ночью и Аттикус дома.
     Джим родился героем.
     Обрывки сплетен  и слухов, издавна  повторявшихся в  нашем квартале, мы
связали  в настоящую драму: миссис  Рэдли когда-то была красавицей, но потом
вышла замуж за мистера Рэдли и потеряла все свои деньги. Она потеряла  также
почти  все  зубы, волосы  и  указательный  палец правой руки (это присочинил
Дилл:  однажды ночью, когда Страшиле не  удалось  поймать на  обед ни  одной
белки и кошки, он отгрыз у  матери палец); целыми днями она сидит в гостиной
и плачет, а Страшила строгает  ножом  столы  и стулья, и когда-нибудь в доме
совсем не останется мебели, одни только стружки.
     Потом мы все трое изображали мальчишек, попавшихся в хулиганстве; я для
разнообразия  играла  роль  судьи;  Дилл уводил  Джима,  заталкивал его  под
крыльцо и тыкал в него шваброй. По ходу дела Джим вновь появлялся уже в роли
шерифа, толпы горожан или мисс  Стивени Кроуфорд, которая могла порассказать
про семейство Рэдли больше всех в Мейкомбе.
     Когда наступал черед  коронного  номера Страшилы,  Джим прокрадывался в
дом,  улучив минуту, тайком  от  Кэлпурнии  хватал из  ящика швейной  машины
ножницы, возвращался  на веран