иной, это  будет позор для всей  семьи.  Но  Джим не
слышал.
     - ...не пойму, во-первых, чего ради вы за это взялись, Аттикус,-говорил
мистер Линк Диз.-Вы на этом деле можете все потерять. Все как есть.
     - Вы серьезно так думаете?
     Когда Аттикус  задает  этот  вопрос  - берегись!  "Ты серьезно  думаешь
сделать  этот ход, Глазастик?" Хлоп хлоп, хлоп - и на доске не  остается  ни
одной моей шашки. "Ты серьезно так думаешь, сын? Тогда почитай-ка  вот это".
И целый вечер Джим мается, одолевая речи Генри В. Грейди.
     - Послушайте,  Линк, может быть, этот  малый  и  сядет на электрический
стул, но  сначала все узнают правду,-ровным голосом сказал  Аттикус.-А вы ее
знаете.
     Поднялся  ропот.  Аттикус шагнул назад  к  крыльцу, но  все  подступили
ближе, и шум стал каким-то зловещим.
     - Аттикус! - вдруг крикнул Джим.-Телефон звонит!
     Все  вздрогнули от неожиданности и  отодвинулись;  этих людей мы видели
каждый день: тут были лавочники, кое-кто из мейкомбских фермеров; тут были и
доктор Рейнолдс и мистер Эйвери.
     - Так ты подойди к телефону,-отозвался Аттикус.
     Все  засмеялись   и  разошлись.  Аттикус  вошел  в   гостиную,  щелкнул
выключателем  и  увидел, что Джим сидит у окна весь бледный,  только  кончик
носа красный, потому что он был прижат к стеклу.
     - Что это вы тут сидите в темноте? - удивился Аттикус.
     Джим смотрел, как он сел в кресло  и  взялся за вечернюю газету. Иногда
мне  кажется,  Аттикус все самые важные события  своей  жизни обдумывает  на
досуге,  укрывшись  за  страницами "Мобил  реджистер",  "Бирмингем  ньюс"  и
"Монтгомери эдвертайзер".
     Джим подошел к Аттикусу.
     - Они приходили за тобой, да? Они хотели с тобой расправиться?
     Аттикус опустил газету и поглядел на Джима.
     - Чего  это ты начитался?-спросил он. Потом прибавил  добрым голосом: -
Нет, сын, это наши друзья.
     - Это не... не шайка? - Джим смотрел исподлобья.
     Аттикус хотел сдержать улыбку, но не сумел.
     - Нет, у нас в Мейкомбе не бывает разъяренной толпы и прочих глупостей.
Я никогда не слыхал, чтобы у нас свирепствовали банды.
     - Одно время ку-клукс-клан охотился на католиков.
     - Я и про  католиков в Мейкомбе никогда не слыхал - сказал Аттикус.- Ты
что-то  путаешь.  Давно  уже,  примерно  в  девятьсот  двадцатом  году,  тут
существовал   ку-клукс-клан,   но  это   была  по  преимуществу  организация
политическая. И  никого  они  тогда не могли испугать. Как-то  они  устроили
демонстрацию у  дома  мистера Сэма Ливи, но Сэм  вышел на крыльцо  и сказал,
что, видно, плохи их дела, раз они ходят вокруг него в балахонах, которые из
его же полотна и шили. До того их застыдил, что они ушли.
     Семейство  Ливи отвечало  всем  требованиям,  которые  предъявлялись  в
Мейкомбе  к  людям  благородным:  Ливи  употребляли  с  пользой  свой  ум  и
способности, и  уже пять поколений жили в  нашем  городе  на одном  и том же
месте.
     - Ку-клукс-клан умер и никогда не воскреснет,- сказал Аттикус.
     Я пошла проводить  Дилла,  потом  вернулась и из-за двери услышала, как
Аттикус говорит тете:
     - ...наравне  со  всеми  готов отдать дань уважения  женщинам  Юга,  но
отнюдь  не жертвовать  человеческой  жизнью  в  угоду мифу,  защищая  их  от
опасности, которая им не грозит.
     Голос у него был такой... я подумала - опять они ссорятся.
     Я  пошла искать  Джима, он был у себя  -  лежал  на кровати и о  чем-то
думал.
     - Они поругались? - спросила я.
     - Вроде  того. Она все донимает его из-за Тома Робинсона. Она почти что
сказала Аттикусу, что он позорит всю семью. Я... я боюсь, Глазастик.
     - Чего боишься?
     - Боюсь за Аттикуса. Вдруг с ним что-нибудь случится?
     Я стала  его расспрашивать, но Джим напустил на себя  таинственность  и
только и отвечал - отвяжись да не приставай.
     Назавтра было воскресенье. В перерыве между воскресной школой и службой
все  вышли  немножко  размяться, и я увидела во дворе Аттикуса, его окружили
какие-то люди. Тут были мистер Гек Тейт, и я подумала,  может,  он прозрел и
поверил в бога. Раньше  он никогда не ходил  в церковь.  Тут был даже мистер
Андервуд. Мистер Андервуд никогда нигде не бывал и ничем не занимался, кроме
"Мейкомб  трибюн"  -  он один  был  и  владельцем газеты,  и  редактором,  и
наборщиком С утра до ночи он не отходил  от своего линотипа и только,  чтобы
подкрепиться, отпивал по глотку  вишневки - у него тут же всегда стоял целый
кувшин.  Он  редко выходил  узнавать новости, люди сами к  нему приходили  и
рассказывали.  Говорили, он весь помер газеты сам сочиняет и сам печатает на
своем  линотипе. И это было очень  похоже на правду.  Уж, наверно, случилось
что-то необыкновенное, раз мистер Андервуд вылез на свет божий.
     Я перехватила Аттикуса на пороге, и он сказал - Тома Робинсона перевели
в мейкомбскую тюрьму. И сказал еще, пожалуй, не мне, а  себе  - если б его с
самого  начала тут держали, ничего бы  и не было, все сошло бы спокойно.  Он
сел на свое место в  третьем ряду и запел "Приближусь я к тебе, господь", он
немного  отставал от  всех,  и его  густой голос звучал совсем отдельно.  Он
никогда не садился вместе с нами. В церкви он любил быть сам по себе.
     По воскресеньям все в доме делают вид, что все хорошо, а с тех пор, как
у нас  поселилась  тетя Александра,  стало еще противнее.  Сразу после обеда
Аттикус  удирал к себе в кабинет,  иногда  мы  заглянем к  нему, а он сидит,
откинувшись в вертящемся кресле, и читает.  Тетя  Александра укладывалась на
два часа вздремнуть и грозилась - пусть только мы попробуем шуметь во дворе,
когда все соседи отдыхают.  Джим тоже дожил до такого возраста, что уходил к
себе с целой кипой футбольных  журналов. Нам с  Диллом только и оставалось в
воскресенье втихомолку играть на Оленьем лугу.
     Стрелять из  духового  ружья  по воскресеньям  не  разрешалось,  и мы с
Диллом погоняли  немного по  лугу футбольный мяч Джима,  но это было скучно.
Дилл  сказал - пойдем  поглядим, может,  удастся увидеть  Страшилу  Рэдли. Я
сказала - пожалуй, нехорошо к нему приставать,  и  начала рассказывать Диллу
про все, что случилось за эту зиму. Он слушал и удивлялся.
     К ужину  мы разошлись по домам, а  после ужина  мы с Джимом собирались,
как  всегда, весь  вечер читать  но  тут  Аттикус  нас удивил:  он  вышел  в
гостиную, и в [ ]руках у него был длинный электрический провод. И
на одном конце - лампочка.
     - Я  ненадолго  уйду,-сказал он.-Когда  вернусь, вы все  будете  уже  в
постели, так что пожелаю вам спокойной ночи.
     Надел шляпу и вышел из дому с черного хода.
     - Он берет машину,- сказал Джим.
     У  нашего  отца  были свои  странности:  во-первых, он  никогда  не  ел
сладкого,  во-вторых, любил  ходить пешком. Сколько я себя помню,  в  гараже
всегда стоял чистенький, аккуратный "шевроле", и Аттикус всегда разъезжал на
нем по делам, но  в самом Мейкомбе в свою контору и обратно он по два раза в
день ходил пешком, а это  означало около двух миль. Он говорил: ходьба - это
его единственный  спорт.  А в Мейкомбе  считают:  если человек идет пройтись
просто так, без определенной цели, значит, он и вообще такой -  ни к чему не
стремится и ничего никогда не достигнет.
     Потом  я пожелала  тете и брату  спокойной ночи и давно  уже  лежала  и
читала, и тут в  комнате Джима начался какой-то  непонятный шум. Ко  сну  он
обычно готовился  не так, я  каждый  звук знала  наизусть, и я постучалась к
нему.
     - Ты почему не ложишься?
     - Сбегаю ненадолго в город.- Он натягивал штаны.
     - А зачем? Уже почти десять часов.
     Это он знал, но все равно собрался уходить.
     -  Тогда и  я с тобой. И если ты  скажешь не ходить, я все равно пойду,
слышишь?
     Джим  понял,  что  так  просто  я дома  не останусь,  придется  со мной
драться, а значит, злить тетю, и нехотя сдался.
     Я быстро оделась.  Мы подождали, пока у тети погас свет, и тихо вышли с
заднего крыльца. Ночь была темная, безлунная.
     - Дилл тоже захотел бы пойти,- прошептала я.
     - Пускай идет,- хмуро ответил Джим.
     Мы перескочили через низенькую ограду, перешли двор мисс Рейчел и стали
под окном Дилла. Джим крикнул перепелом.
     За стеклом появилось лицо  Дилла,  сразу исчезло, а через пять минут он
отворил  окно и  вылез к  нам.  Как  человек  бывалый,  он  не стал ни о чем
спрашивать, пока мы не вышли на улицу.
     - Что случилось?
     - У Джима бродячий приступ.
     Кэлпурния  говорила  -  у  всех мальчишек в  его  годы бывает  бродячая
болезнь.
     - Просто так захотелось,- сказал Джим.- Просто так.
     Миновали  дом миссис  Дюбоз,  он стоял пустой,  с  закрытыми  ставнями,
камелии  чуть  виднелись  среди разросшейся крапивы и полыни.  До угла  - до
почты - оставалось пройти еще восемь домов.
     Южная сторона площади была пустынна. На каждом углу щетинились огромные
араукарии, между ними в свете уличных фонарей поблескивала железная коновязь
Свет горел еще  в общественной уборной, а больше с этой  стороны здания суда
не было ни  огонька. Площадь  перед судом была квадратная,  со  всех  сторон
магазины, в них, где-то в глубине, тоже виднелся слабый свет.
     Когда Аттикус только начал работать адвокатом, его контора помещалась в
самом здании суда, но  через несколько лет он перебрался в здание городского
банка, там  было тише и  спокойнее. Мы завернули  за  угол  и увидели  перед
банком машину "шевроле".
     - Он здесь,- сказал Джим.
     Но Аттикуса здесь  не было. К его  конторе вел длинный коридор. Будь за
его  дверью свет,  мы  бы  увидели табличку  с  небольшими  четкими буквами:
АТТИКУС ФИНЧ, АДВОКАТ. Сейчас тут было темно.
     Джим еще раз  всмотрелся в темноту  за стеклянной дверью  банка.  Нажал
ручку двери. Заперто.
     - Пройдем-ка по улице. Может, он зашел к мистеру Андервуду.
     Мистер  Андервуд не только выпускал газету "Мейкомб трибюн", он н жил в
редакции. Вернее,  над  ней.  О том, что происходит  в суде  и в тюрьме,  он
узнавал, просто-напросто глядя  из  окна  второго этажа.  Его  дом стоял  на
северо-западном углу площади, идти к нему надо было мимо тюрьмы.
     Тюрьма  была  самым  почтенным и  самым  безобразным  зданием  во  всем
Мейкомбе. Аттикус говорил, такое мог  бы придумать кузен Джошуа Сент-Клер. И
правда - это было как  в бреду. Все дома в городе  простые и обыкновенные, с
прямыми широкими  фасадами и покатыми  крышами, и вдруг  ни с того ни с сего
торчит крохотный готический храмик - одна камера в ширину, две  в высоту,  и
все это дополняется контрфорсами  и зубчатыми башенками. А оттого, что фасад
тюрьмы был из  красного кирпича  и  в окнах, какие бывают  только  в церкви,
виднелись  толстые   стальные   решетки,  все  это   выглядело   совсем   уж
неправдоподобно.  И добро  бы  еще  эта  нелепость  стояла  на  каком-нибудь
одиноком холме, но она  была втиснута между "Скобяными изделиями"  Тиндела и
редакцией  "Мейкомб трибюн".  Тюрьма  у нас в  Мейкомбе  вызывала постоянные
споры  -  хулители  говорили  -  это  точь-в-точь  уборная  времен  королевы
Виктории;  а их противники уверяли  - такое  здание придает городу почтенный
благородный вид, и заезжему человеку нипочем  не догадаться, что  там внутри
полно черномазых.
     Мы шли по тротуару и вдруг увидели поодаль одинокий огонек.
     - Странно,- сказал Джим,- у тюрьмы снаружи фонаря нет.
     - Вроде это лампочка над дверью,- сказал Дилл. Сквозь прутья решетки из
окна  второго  этажа свисал длинный  провод.  В  свете  голой, без  колпака,
лампочки сидел  у  входа Аттикус.  Он, видно,  принес из своей конторы стул,
приставил  его  к  двери и теперь  читал,  не  обращая никакого внимания  на
мотыльков и всякую ночную мошкару, которая вилась у него над головой.
     Я хотела побежать, но Джим схватил меня за руку.
     -  Не  ходи к  нему,-сказал  он,-еще  рассердится. Он здесь -  и  все в
порядке, пошли домой. Я только хотел посмотреть, где он.
     Мы  стали  наискосок переходить площадь, и  тут по  Меридианскому шоссе
медленно, одна  за другой, подъехали четыре запыленные  машины. Они обогнули
площадь, миновали банк и остановились напротив тюрьмы.
     Из машин никто не вышел. Аттикус поднял голову от газеты.  Аккуратно ее
сложил,  опустил  на колени и сдвинул шляпу на затылок. Похоже, он ждал, что
они приедут.
     - Пошли,- прошептал Джим.
     Мы кинулись через площадь, потом по улице и спрятались за киоском. Джим
осторожно выглянул.
     - Можно еще поближе,- сказал он.
     Мы побежали к магазину Тиндела -  отсюда  было совсем  близко,  нам все
видно, а нас никто не заметит.
     Приезжие по  одному, по  двое вылезали из  машин. Сначала они  были как
тени,  потом  двинулись  к тюрьме, и при  свете  стало  видно,  что все  они
большие,  плотные. Аттикус не двинулся с места.  Широкие спины заслонили его
от нас.
     - Он здесь, мистер Финч? - спросил кто-то.
     - Здесь - отозвался Аттикус.-Он спит, не разбудите его.
     Много позже я  поняла,  как жутко  и смешно это  было при тех далеко не
забавных  обстоятельствах,   но  отца  послушались:   люди  стали   говорить
вполголоса.
     - Вы  знаете,  зачем мы  пришли,-  сказал кто-то другой.-  Отойдите  от
двери, мистер Финч.
     - Поезжайте домой,  Уолтер,- вежливо  сказал Аттикус - Гек Тейт  где-то
поблизости.
     - Черта с два! - сказал еще  кто-то.- Гек со своими подручными рыщет по
лесу, до утра оттуда не вылезет
     - Вот как? С чего бы это?
     - Ищет ветра  в поле,- был краткий ответ.- Вы про это не думали, мистер
Финч?
     - Думал, но не верил.- Голос моего  отца  звучал все так же  спокойно.-
Что ж, это меняет дело, не так ли?
     - Ну, ясно,- сказал еще чей-то бас. Говорившего было не разглядеть.
     - Вы серьезно так думаете?
     Второй раз за  два дня  я слышала  от  Аттикуса  этот вопрос  - значит,
сейчас кому-то  достанется на орехи. На это  стоит поглядеть!  Я вывернулась
из-под руки Джима и во весь дух побежала к Аттикусу.
     Джим вскрикнул и  бросился за  мной, но они с Диллом меня не догнали. Я
протолкалась среди темных фигур, от которых  шел тяжелый запах, и выбежала в
круг света.
     - Аттикус, привет!
     Я думала - вот он обрадуется! - но лицо у него сделалось такое, что все
мое  веселье пропало.  Глаза у него стали просто-напросто испуганные, но это
сразу прошло, как только сквозь толпу пробрались Джим и Дилл.
     Пахло  спиртным перегаром  и хлевом,  я огляделась  - все  кругом  были
чужие.  Не те,  которые приходили  вчера  вечером. Меня  бросило  в  жар  от
смущения: я так  победоносно выскочила,  а на меня смотрят совсем незнакомые
люди!
     Аттикус  поднялся  со  стула,  он  двигался  медленно, .как старик.  Он
аккуратно разгладил газету по складкам  и бережно отложил. Пальцы его слегка
дрожали.
     - Иди домой, Джим,- сказал он.-Отведи сестру и Дилла домой.
     Мы привыкли, когда Аттикус что-нибудь  велит, слушаться  - может,  и не
всегда  охотно,  но быстро,- а  тут  Джим стоял с  таким  видом, будто и  не
собирался тронуться с места.
     - Иди домой, я сказал.
     Джим покачал головой. Аттикус уперся кулаками в бока - и  Джим тоже,  и
так  они  стояли друг против  друга, очень разные: у Джима мягкие каштановые
волосы, карие  глаза, продолговатое лицо, уши плотно прилегают к голове - он
весь в маму,  а у  Аттикуса  волосы  черные с  проседью, черты лица  прямые,
резкие, и все-таки мне показалось, они похожи.  Это потому, что оба смотрели
вызывающе.
     - Сын, я сказал: иди домой.
     Джим только головой помотал.
     - Вот я его  отправлю  домой,- сказал какой-то верзила  сгреб  Джима за
шиворот и так отшвырнул, что Джим едва удержался на ногах.
     - Не тронь его!
     И я наподдала этому дядьке ногой. Я была босиком и очень удивилась, что
он весь сморщился, охнул  и отступил. Я  хотела стукнуть его  по коленке, но
попала слишком высоко.
     - Хватит,  Глазастик,- Аттикус  взял  меня за плечо.- Не  лягайся  и не
брыкайся.  Тише,-   прервал  он,  когда  я  хотела  что-то  сказать  в  свое
оправдание.
     - А пускай они не трогают Джима,- сказала я.
     -  Ладно, мистер Финч, заберите их  отсюда,- проворчал кто-то.-Даем вам
на это дело пятнадцать секунд.
     Аттикус стоял среди этих  непонятных людей и  старался заставить  Джима
послушаться. Он грозил, убеждал, наконец даже сказал:
     - Я тебя прошу, Джим, уведи их.
     А Джим в ответ упрямо твердил одно:
     - Не пойду.
     Мне все это стало надоедать, но я  чувствовала - Джим не зря упрямится,
ведь он знает, как ему Аттикус задаст, когда уж мы все придем домой. Я стала
осматриваться.  Была  теплая  летняя  ночь,  по  почти  на всех  этих  людях
комбинезоны и  грубые бумажные рубашки  были застегнуты  наглухо, до  самого
подбородка. Наверно, все они боятся простуды, подумала я, вот и рукава у них
не засучены, и даже манжеты застегнуты. Те, кто был в шляпах, нахлобучили их
на самые брови.  И все они были какие-то мрачные, смотрели сонно,  как будто
им  непривычно в такой поздний  час оказаться на ногах. Я еще раз  поискала,
нет ли  тут хоть одного  знакомого лица, они  стояли полукругом, и того, что
стоял посередине, я вдруг узнала.
     - Привет, мистер Канингем! Он меня словно и не слышал.
     - Привет, мистер Канингем! Как у вас с ущемлением прав?
     Положение  дел Уолтера  Канингема-старшего было  мне  хорошо  известно,
Аттикус  когда-то  подробно мне все  это  растолковал. Рослый, плечистый, он
как-то растерянно заморгал  и  сунул большие  пальцы под лямки  комбинезона.
Казалось, ему не по себе; он откашлялся и посмотрел в сторону. Мое дружеское
приветствие осталось без ответа.
     Мистер Канингем был без шляпы, лоб его казался очень белым, а все лицо,
обожженное солнцем, особенно темным  - наверно, всегда  он ходит в шляпе. Он
переступил с ноги на ногу - башмаки у него были огромные, грубые.
     -  Вы меня не узнаете, мистер Канингем? Я Джин Луиза  Финч. Вы нам один
раз принесли орехов, помните?
     Кажется,  я старалась  зря - ужасно неловко,  когда  случайный знакомый
потом тебя не узнает.
     - Я учусь  вместе с  Уолтером,- сделала я новую попытку.- Ведь  это ваш
сын, правда? Правда, сэр?
     Мистер Канингем чуть заметно кивнул. Все-таки он меня узнал!
     - Мы с Уолтером в одном классе,- продолжала я,- он очень хорошо учится.
И  он  славный,-  прибавила  я,- правда,  правда, он хороший.  Один  раз  он
приходил к нам обедать. Может быть, он вам про меня рассказывал,  один раз я
его поколотила,  а  он ничего,  он  правда славный. Вы ему передайте от меня
привет, ладно?
     Аттикус  когда-то  мне объяснил:  если  ты человек  вежливый, говори  с
другими не про то, что интересно тебе, а  про то, что интересно  им. Мистеру
Канингему,  видно, было совсем  не интересно слушать  про своего сына, а мне
так  хотелось,  чтоб  ему  не  было  скучно,  и  я  с  горя  сделала  [
]последнюю  попытку   -  может,  все-таки  интереснее  поговорить  про
ущемление.
     - Ущемление - это очень неприятная штука,- стала я ему объяснять.
     И  тут, наконец,  я заметила, что обращаюсь  с речью к целой толпе. Все
они смотрели  на меня, некоторые даже рот раскрыли. Аттикус уже не приставал
к Джиму, они оба стояли рядом с  Диллом. И  они тоже смотрели и  слушали как
заколдованные. Аттикус даже рот приоткрыл, а он всегда объяснял, что это  не
очень-то красиво. Наши взгляды встретились, и он закрыл рот.
     -  Знаешь, Аттикус,  я вот  говорю  мистеру  Канингему,  конечно, когда
ущемление прав, это  очень плохо, но ты  ведь говорил не волноваться,  такие
дела иногда долго тянутся... и вы уж как-нибудь общими силами выпутаетесь...
     И я окончательно замолчала  и только думала,  какая я .дура. Видно, про
ущемление хорошо разговаривать только в гостиной.
     У меня даже голова вспотела: не могу я, когда целая куча народу на меня
смотрит. Все стояли и молчали.
     - Что случилось? - спросила я.
     Аттикус не от