исс Моди  на  улицу. Аттикус  тащил тяжелую дубовую качалку,  и я подумала,
какой он умный; спас ту самую вещь, которую мисс Моди любит больше всего.
     По временам  слышались крики.  Потом  в окне  мансарды  появился мистер
Эйвери. Он выкинул под окно тюфяк и бросал на  него разные вещи, пока все не
закричали:
     - Спускайтесь, Дик! Лестница горит! Уходите оттуда, мистер Эйвери!
     Мистер Эйвери стал вылезать в окно.
     - Застрял...- выдохнул  Джим.  - Ох, Глазастик.,.  Мистер Эйвери не мог
двинуться  ни  взад,  ни вперед. Я уткнулась Джиму под мышку и  зажмурилась.
Потом Джим крикнул:
     - Он выбрался, Глазастик! Он живой!
     Я подняла  голову.  Мистер  Эйвери был уже на балконе.  Перекинул  ноги
через  перила, стал съезжать  по  столбу  вниз, но не  удержался и с  воплем
свалился в кусты мисс Моди.
     Тут  я заметила, что  люди пятятся от дома  мисс Моди  все ближе к нам.
Никто  уже не таскал  мебель.  Огонь охватил верхний этаж и дошел  до  самой
крыши, чернели оконные рамы, а внутри все так и светилось оранжевым.
     - Джим, правда, там все рыжее, как тыква?..
     - Смотри, Глазастик!
     От нашего дома и от дома  мисс Рейчел повалил дым, будто поднялся туман
от реки, и к ним уже тянули  шланги.  Позади нас завопила сирена, из-за угла
выкатилась пожарная машина  из  Эбботсвила и  остановилась  напротив  нашего
дома.
     - Книжка...- сказала я.
     - Какая книжка? - спросил Джим.
     - Про Тома Свифта... она не моя, а Дилла...
     - Подожди  волноваться, Глазастик, - сказал Джим. И  показал пальцем: -
Гляди-ка!
     Среди  соседей, сунув руки в карманы пальто, стоял Аттикус. Вид у  него
был такой, будто он смотрит футбол. Рядом стояла мисс Моди.
     - Видишь, он пока не волнуется,- сказал Джим.
     - А почему он не на крыше?
     - Он слишком старый, он сломает себе шею.
     - Может, скажем ему, что надо вытаскивать вещи?
     _- Нечего  к нему приставать, он сам  знает, когда вытаскивать,- сказал
Джим.
     Эбботсвилские пожарные начали  поливать водой наш дом; какой-то человек
стоял  на крыше и показывал, куда  первым делом  лить.  Наш  Самый Настоящий
Мофродит почернел и развалился,  соломенная шляпа мисс  Моди так  и осталась
лежать на куче грязи. Садовых ножниц не было  видно. Между домами мисс Моди,
мисс Рейчел и нашим было так жарко, что все давно скинули пальто и купальные
халаты, работали в  пижамах или в ночных рубашках, заправленных в штаны. А я
все стояла  на  одном месте и совсем закоченела. Джим обнял меня за плечи  и
старался  согреть, но  это  не  помогало. Я высвободилась  и обхватила  себя
обеими руками. Начала приплясывать, и ноги понемногу согрелись.
     Прикатила еще одна  пожарная машина и  остановилась  перед  домом  мисс
Стивени  Кроуфорд. Колонка  была  только одна, не  к чему прикрутить  второй
шланг, и пожарные стали поливать дом мисс Стивени из огнетушителей.
     Железная крыша мисс  Моди преградила путь огню. Дом с грохотом  рухнул;
пламя брызнуло во все стороны: на соседних крышах люди накинулись с одеялами
на. летящие искры и головешки.
     Только  когда  рассвело, все начали понемногу расходиться.  Мейкомбскую
пожарную  машину  покатили  обратно.   Эбботсвилская  уехала   сама,  третья
осталась. Днем мы узнали - она приехала из Клерк Ферри, за шестьдесят миль.
     Мы с  Джимом тихонько  перешли улицу. Мисс  Моди  стояла и смотрела  на
черную яму, которая дымилась посреди ее двора, и Аттикус покачал- головой  -
значит,  говорить с ней не надо. Он повел нас домой,  а сам держался за наши
плечи, потому что мостовая была очень скользкая. Он сказал  - мисс Моди пока
поживет у мисс Стивени. Потом спросил:
     - Кто хочет горячего какао?
     Пока он разводил в кухне огонь, меня трясло от холода.
     Мы принялись за какао,  и тут Аттикус посмотрел на меня с удивлением, а
потом глаза у него стали строгие.
     Я, кажется, велел вам с Джимом стоять на месте и никуда не  соваться, -
сказал он.
     - А мы не совались. Мы стояли...
     - Тогда чье же это одеяло?
     - Одеяло?!.
     - Да, мэм, одеяло. Это не наше. Я оглядела себя. Оказывается, на плечах
у меня коричневое шерстяное одеяло, и я завернулась в него, как индианка.
     - Аттикус,  я  ничего не знаю... я... И  я обернулась к Джиму. Но  Джим
удивился еще больше  меня. Он сказал  -  кто  его знает,  откуда взялось это
одеяло,  мы все делали, как велел Аттикус, стояла у ворот Рэдли, под  ногами
ни у кого не вертелись, даже с места не сходили... тут Джим запнулся.
     -  Мистер Натан был  на пожаре!  - торопливо заговорил он.- Я видел,  я
видел, он тащил тот матрац... Аттикус, честное слово...
     - Ничего, сын,- медленно усмехнулся Аттикус.- Видно, так ли, эдак ли, а
весь  Мейкомб  вышел  сегодня  на улицу.  По-моему,  у нас  в  кладовой есть
оберточная бумага, Джим. Достань ее, и мы...
     - Нет, нет, сэр!
     Джим,  кажется,  сошел  с  ума.  Он начал  выбалтывать подряд  все наши
секреты, он совсем не остерегался  ни за себя, ни за  меня, выложил все, как
было,-и про дупло, и про штаны...
     -...мистер Натан замазал дупло цементом. Аттикус, это он нарочно, чтобы
мы больше  ничего не  находили... Аттикус, может, он и  сумасшедший, только,
честное слово,  он нам ни разу ничего плохого не сделал, он  тогда ночью мог
отрезать мне голову напрочь, а он  сидел и чинил мои штаны... он нам никогда
ничего плохого не сделал!
     - Тише, тише, сын.
     Аттикус сказал это очень ласково, и я  приободрилась. Он  явно не понял
ни слова из всего, что наболтал Джим, потому что сказал только:
     - Ты прав. Оставим и это и одеяло  при себе.  Может быть,  когда-нибудь
Глазастик сможет сказать ему спасибо за то, что он не дал ей замерзнуть.
     - Кому спасибо? - спросила я.
     - Страшиле  Рэдли. Ты так усердно смотрела на пожар, что и не заметила,
как он закутал тебя своим одеялом.
     Все во мне перевернулось, меня чуть не стошнило. Джим  поднял одеяло  и
стал подкрадываться ко мне.
     -  Он потихоньку вышел  из  дому...  из-за  угла... и  подошел вот так,
тихо-тихо!
     - Не увлекайся этим представлением, Джереми,- сухо сказал Аттикус.
     Джим насупился.
     - Да я и не собираюсь...- Но я видела, озорная  искорка у него в глазах
погасла: пришлось отказаться от новой выдумки.-  Эх,- сказал он мне,- если б
ты оглянулась, ты бы его увидела!
     В полдень нас разбудила Кэлпурния. Аттикус сказал  - нечего нам сегодня
ходить в школу, все равно ничему не научимся, раз ночь не спали. А Кэлпурния
сказала - надо хоть немного прибрать во дворе.
     Шляпа мисс Моди просвечивала сквозь ледяную корку, точно муха в янтаре,
а садовые ножницы пришлось выкапывать из кучи  замерзшей глины. Мисс Моди мы
нашли  у нее на задворках,  она стояла и  смотрела на  померзшие, обугленные
азалии.
     - Мы принесли ваши вещи, мисс Моди,- сказал Джим.- Нам так жалко...
     Мисс Моди обернулась, и по ее лицу скользнула тень прежней улыбки.
     - Я всегда хотела, чтоб дом  у  меня был поменьше, Джим Финч.  Зато сад
будет больше. Подумай, теперь у меня будет больше места для азалий!
     - Вы  разве  совсем не  огорчены,  мисс Моди? -  удивилась  я.  Аттикус
говорил, у нее, кроме этого дома, и нет ничего.
     - Огорчена? Что ты, детка, да я этот старый хлев терпеть не могла. Сама
сколько  раз  хотела  его  поджечь,  Да только  тогда  меня  посадили  бы  в
сумасшедший дом.
     - Но...
     - Не беспокойся обо мне, Джин Луиза Финч. Есть на  свете  вещи, которых
ты еще не понимаешь. Вот теперь я построю себе маленький домик, пущу парочку
постояльцев  и...  ей-богу,  у  меня будет  лучший сад  во  всем штате!  Вот
увидите, я утру нос этим Биллингрейсам!
     Мы с Джимом переглянулись.
     - Как это случилось, мисс Моди? - спросил он.
     - Не  знаю, Джим.  Наверно,  на  кухне  загорелась сажа в  трубе. Я там
поздно  топила,  чтоб  не  померзли мои  комнатные цветы. А к тебе, говорят,
ночью приходил нежданный гость, мисс Джин Луиза?
     - Откуда вы знаете?
     - Аттикус сказал мне  сегодня, когда  шел  на работу. По правде говоря,
мне жаль, что я не стояла там " вами, У меня бы уж хватило ума оглянуться.
     Я слушала мисс Моди и только диву давалась. Почти все у нее сгорело, ее
любимый сад выглядел, как после побоища, а ей все равно  были интересны наши
с Джимом дела!
     Она, видно, поняла, что я совсем сбита с толку.
     - Ночью  я беспокоилась только  потому, что получился такой переполох и
опасность для всех. Весь квартал мог сгореть дотла.  Мистеру Эйвери придется
неделю пролежать в  постели, он изрядно поджарился.  Он  чересчур стар, чтоб
лазить в огонь, я  так  ему  и  сказала.  Как  только отмою руки, а  Стивени
Кроуфорд  отвернется,  я  испеку  для  него свой лучший  пирог.  Эта Стивени
тридцать лет старается выведать у меня  рецепт, но если она думает, что я ей
его скажу, потому что живу сейчас у нее в доме, она сильно ошибается.
     Я подумала, если мисс  Моди не выдержит  и откроет  свой секрет, у мисс
Стивени все равно  ничего  не  получится. Один раз  я видела, как  мисс Моди
печет этот пирог: среди прочего надо положить в тесто большую чашку сахару.
     День был  тихий. В  холодном  чистом воздухе  далеко  разносился каждый
звук. Мы  даже услыхали, как на  здании суда зашипели часы - собрались бить.
Нос у мисс Моди был очень странного цвета, я еще никогда такого не видела  и
спросила, отчего это.
     - Я тут стою с шести утра,- ответила она.- Наверно, отморозила.
     Она подняла  руки. Ладони побурели  от грязи и запекшейся  крови и были
все в трещинках.
     - Вы загубили  руки,- сказал  Джим.- Почему вы не позвали какого-нибудь
негра? Или нас с Глазастиком, мы бы вам помогли.
     -  Благодарю вас, сэр,-  сказала мисс Моди.- У вас  и без  меня  дел по
горло.- И она кивнула в сторону нашего двора.
     - Это вы про Мофродита? - спросила я.- Да мы его мигом раскидаем.
     Мисс  Моди  уставилась  на   меня  во  все  глаза,  ее  губы  беззвучно
шевелились.   Вдруг   она  схватилась  за   голову  да   как  захохочет!  Мы
постояли-постояли и пошли, а она все смеялась.
     Джим сказал, не поймешь, что это с ней,-чудачка, и все.


Глава 9

     - Бери свои слова обратно!
     Так я скомандовала Сесилу  Джейкобсу,  и  с  этого началось для  нас  с
Джимом плохое время. Я сжала  кулаки и приготовилась  к  бою. Аттикус обещал
меня выдрать, если еще хоть раз услышит, что я с кем-нибудь подралась: я уже
слишком  большая и взрослая,  хватит  ребячиться, и  чем  скорее  я  научусь
сдерживаться, тем будет лучше для всех. А я сразу про это забыла.
     Забыла  из-за Сесила Джейкобса.  Накануне он  посреди  школьного  двора
закричал - у Глазастика отец защищает черномазых. Я с ним заспорила, а потом
рассказала Джиму.
     - Про что он говорил? - спросила я.
     - Ни про что,- сказал Джим.- Спроси Аттикуса, он тебе объяснит.
     - Аттикус, ты и правда защищаешь черномазых? - спросила я вечером.
     - Да, конечно. Не говори "черномазые", Глазастик, это грубо.
     - В школе все так говорят.
     - Что ж, теперь будут говорить все, кроме тебя.
     - А  если ты не  хочешь, чтоб я  так  говорила,  зачем велишь ходить  в
школу?
     Отец молча посмотрел на меня и улыбнулся одними глазами.
     Хоть  у нас с ним был компромисс,  но я уже по горло была сыта школьной
жизнью и  все время старалась так или  иначе увильнуть от занятий. С "первых
дней сентября у меня то  голова кружилась, то меня ноги не держали, то живот
болел. Я  даже отдала пятачок сыну кухарки мисс Рейчел, чтоб он позволил мне
потереться  головой  о  его голову: у  него  был стригущий лишай. Однако  не
заразилась.
     Но у меня была еще одна забота.
     - Аттикус, а все адвокаты защищают чер... негров?
     - Конечно, Глазастик.
     -  А почему  же Сесил  сказал  - ты  защищаешь черномазых? Он  так  это
сказал... будто ты воруешь.
     Аттикус вздохнул.
     - Просто я защищаю  негра, его зовут Том Робинсон. Он живет в маленьком
поселке, за  свалкой. Он в том же приходе, что и Кэлпурния, она хорошо знает
всю  его  семью.  Кэл  говорит,  что   они  очень  порядочные  люди  Ты  еще
недостаточно взрослая,  Глазастик, и не  все  понимаешь, но в  городе многие
кричат,  что  не  следует мне  стараться  ради  этого  человека.  Это совсем
особенное  дело Слушаться  оно  будет  только во время  летней  сессии. Джон
Тейлор был так добр, что дал нам отсрочку...
     - Если не следует его защищать, почему же ты защищаешь?
     - По  многим причинам,-  сказал Аттикус.-  Главное, если я не стану его
защищать, я не смогу смотреть людям в глаза, не смогу представлять наш округ
в законодательном собрании,  даже  не смогу больше  сказать  вам с Джимом  -
делайте так, а не иначе.
     -  Это как? Значит, если  ты  не будешь  защищать этого человека,  мы с
Джимом можем тебя не слушаться и поступать как захотим?
     - Да, примерно так.
     - Почему?
     - Потому,  что я  уже не смогу требовать, чтоб вы меня слушались. Такая
наша работа,  Глазастик: у каждого  адвоката хоть  раз в жизни бывает  дело,
которое задевает его самого. Вот это, видно, такое дело для меня.  Возможно,
из-за этого тебе придется  выслушать  в школе много  неприятного, но я  тебя
прошу  об одном: держи голову выше, а в драку не лезь. Кто бы что ни сказал,
не давай себя  разозлить. Старайся  для разнообразия  воевать не кулаками, а
головой... она у тебя неплохая, хоть и противится учению.
     - Аттикус, а мы выиграем дело?
     - Нет, дружок.
     - Так почему же...
     - А  потому, что хоть нас  и побили еще сто лет назад, все равно сейчас
надо снова воевать... - сказал Аттикус.
     - Ты говоришь, прямо как дядя Айк Финч,- сказала я.
     Дядя  Айк  Финч  был единственный  в  округе Мейкомб еще  здравствующий
ветеран  Южной армии. Борода у него была точь-в-точь как у  генерала Худа, и
он до смешного  ею гордился. По меньшей мере раз в год Аттикус вместе с нами
навещал его, и мне приходилось его целовать. Это было ужасно. Аттикус и дядя
Айк опять и опять рассуждали о той войне, а мы с Джимом почтительно слушали.
     - Я так скажу, Аттикус,- говаривал дядя Айк. -Миссурийский сговор - вот
что нас загубило, но если б  мне пришлось  начать  все  сначала,  я бы опять
пошел тем же путем, не отступил  бы ни на шаг, и на этот раз мы бы им задали
перцу...  Вот в шестьдесят четвертом.  когда на нас  свалился Твердокаменный
Джексон... виноват молодые люди,  ошибся...  в  шестьдесят четвертом  Старый
Пожарник уже отдал богу душу, да будет ему земля пухом...
     - Поди сюда, Глазастик,- сказал Аттикус.
     Я залезла к нему на колени, уткнулась  головой ему в грудь. Он обхватил
меня обеими руками и стал легонько покачивать.
     -  Сейчас все по-другому,-сказал он.-Сейчас мы  воюем не с  янки,  а со
своими друзьями. Но помни, как бы жестоко ни приходилось воевать,  все равно
это наши друзья и наш родной край.
     Я это помнила, а все-таки на другой день остановилась на школьном дворе
перед Сесилом Джейкобсом.
     - Берешь свои слова обратно?
     - Как бы  не так! - заорал он.- У нас дома говорят,  твой отец  позорит
весь город, а этого черномазого надо вздернуть повыше!
     Я  нацелилась было  его стукнуть, да вспомнила,  что  говорил  Аттикус,
опустила кулаки и пошла прочь.
     - Струсила! Струсила! -  звенело у меня  в ушах. Первый  раз  в жизни я
ушла от драки.  Почему-то выходило, что, если я стану  драться  с Сесилом, я
предам Аттикуса. А он так редко нас с Джимом о чем-нибудь просил... уж лучше
я стерплю ради него, пускай меня обзывают  трусихой.  Я просто надивиться не
могла, какая я  благородная,  что вспомнила просьбу  Аттикуса,  и вела  себя
очень  благородно  еще  целых  три  недели.  А  потом  пришло  рождество,  и
разразилась беда.
     Рождества мы с  Джимом  ждали со  смешанным  чувством. Елка и дядя Джек
Финч - это очень хорошо. Каждый год в  канун рождества мы ездили  на станцию
Мейкомб встречать дядю Джека, и он гостил у нас целую неделю.
     Но была и оборотная сторона медали - неизбежный визит к тете Александре
и Фрэнсису.
     Наверно, надо  прибавить  -  и  к  дяде  Джимми, ведь  он был  муж тети
Александры;  но  он  никогда  со мной даже не разговаривал, только  один раз
сказал:  "Слезай с забора", так что я  вполне могла  его и не замечать. Тетя
Александра его тоже не замечала. Давным-давно в порыве дружеских  чувств они
произвели на свет сына по имени Генри, который при первой возможности сбежал
из дому, женился и произвел Фрэнсиса. Каждый год на рождество. Генри с женой
вручали Фрэнсиса дедушке с бабушкой и потом развлекались сами.
     Как бы мы ни охали и ни вздыхали, Аттикус не позволял нам в первый день
рождества остаться дома. Сколько я себя помню, рождество мы всегда проводили
на  "Пристани  Финча".   Тетя  Александра  отменно   стряпала,  это  отчасти
вознаграждало нас за праздник в обществе Фрэнсиса Хенкока. Фрэнсис был годом
старше меня,  и я его  избегала:  он  находил удовольствие во  всем, что  не
нравилось мне, и ему были не по вкусу мои самые невинные развлечения.
     Тетя Александра была родная сестра Аттикуса,  но  когда Джим  рассказал
мне про подменышей и приемышей, я  решила - наверно, ее подменили в колыбели
и дедушка с бабушкой вырастили чужого ребенка, на самом деле она не Финч, а,
пожалуй, Кроуфорд. Если  б я когда-нибудь уверовала, будто судей и адвокатов
преследуют  заколдованные горы, тетю Александру я  считала бы Эверестом: все
годы  моего детства она была тут как тут - неприступная и подавляющая  своим
величием.
     Настал канун рождества, из вагона выскочил дядя Джек,  но  нам пришлось
ждать  его  носильщика с двумя  длинными  свертками.  Нас  с  Джимом  всегда
смешило, когда дядя Джек чмокал Аттикуса в щеку: другие мужчины  никогда  не
целовались.  Дядя  Джек  поздоровался с Джимом за  руку и  подбросил  меня в
воздух,  но не очень высоко: он был на голову ниже Аттикуса; дядя  Джек  был
младший  в семье,  моложе тети  Александры. Они  с[  ]тетей  были
похожи, но дядя Джек как-то лучше распорядился своим лицом, его острый нос и
подбородок не внушали нам никаких опасений.
     Он  был один из немногих ученых людей,  которых  я  ничуть  не боялась,
может быть, потому, что он вел себя вовсе не как  доктор. Если ему случалось
оказать  мне или Джиму мелкую услугу - скажем, вытащить занозу из пятки,- он
всегда заранее говорил, что  и  как будет делать, и очень ли будет больно, и
для чего нужны какие щипчики. Один раз, тоже на рождество, я засадила в ногу
кривую  занозищу и  пряталась  с  ней  по углам,  и никого  даже  близко  не
подпускала.  Дядя Джек  поймал меня  и стал  очень  смешно  рассказывать про
одного пастора,  который терпеть не мог  ходить в церковь: каждый  день он в
халате  выходил к  воротам  и, дымя  кальяном, читал  пятиминутную проповедь
каждому прохожему, который  нуждался  в духовном наставлении. Сквозь  смех я
попросила, пускай дядя Джек скажет, когда начнет тащить занозу, а он показал
мне зажатую пинцетом окровавленную щепку и объяснил, что выдернул ее, пока я
хохотала, и что все на свете относительно.
     - Это что?  - спросила я про длинные узкие свертки, которые, отдал дяде
Джеку носильщик.
     - Не твоего ума дело, - ответил он.
     - Как поживает Роза Эйлмер?  - спросил Джим.  Роза Эйлмер  была  дядина
кошка. Она была рыжая и очень красивая; дядя говорил,  она-одна из немногих.
особ женского пола, которых он в состоянии терпеть около себя сколько угодно
времени. Он  полез в  карман и показал нам несколько фотокарточек.  Карточки
были замечательные.
     - Она толстеет,- сказала я.
     - Ничего удивительного. Она съедает  пальцы и уши, которые я  отрезаю в
больнице.
     - Черта с два,- сказала я.
     - Простите, как вы сказали?
     - Не  обращай  на  нее  внимания,  Джек,-сказал Аттикус,- Это она  тебя
испытывает. Кэл говорит, она ругается без передышки уже целую неделю.
     Дядя Джек поднял брови, но смол