других частях света."
     "Настолько высоко, что вам, должно быть, очень повезло избежать золотой
лихорадки."
     Высший  из  Лам кивнул головой  в полном выражении согласия. "Этого то,
мой дорогой Кануэй, Хэнсчелл боялся всегда. Он был осторожен, чтобы  ни один
из тех людей,  кто  доставлял  книги и  драгоценности,  никогда  не подходил
слишком  близко; он заставлял их оставлять  свои грузы за пределами долины в
один  день  пути,  и наши  люди  потом приходили  и  забирали  их.  Он  даже
организовал часовых для постоянного наблюдения  входа в ущелье. Но скоро ему
пришло в голову, что был более легкий и более надежный охранник."
     "Да?" голос Кануэйя был в контролируемом напряжении.
     "Видите  ли, не было никакой  нужды остерегаться  нашествия  какой-либо
армии. Это  никогда  не  будет  возможным  благодаря  природе и  расстояниям
страны.  Самое  большее, что действительно могло  иметь место, было прибытие
наполовину  затерявшихся странников, которые, даже  если бы и имели  оружие,
были бы, скорей всего, настолько обессилены, что  не представляли бы никакой
опасности.  Потому было  решено, что  отныне  незнакомцы могут приходить так
свободно, как им того пожелается, правда с одним важным условием.
     "И в течении  периода  времени незнакомцы приходили. Китайские купцы, в
искушении пересечь плато, появлялись  время  от  времени  на  этом перепутье
вместо стольких других для них  возможных. Тибетские кочевники, оторвавшиеся
от  своих племен, блуждали  здесь  как утомленные животные. Всем  оказывался
радушный  прием,  однако некоторые  достигали приюта долины лишь  для  того,
чтобы умереть. В год Ватерлоо два английских миссионера, путешествуя в Пекин
горным  путем,  пересекли хребты неизвестным проходом  с  такой удивительной
удачей, что по прибытию были настолько спокойны будто наносили визит. В 1820
греческий торговец, в сопутствии больных изнуренных голодом слуг, был найден
умирающим  на самом верхнем хребте прохода.  В 1822 трое испанцев, прослышав
некую  смутную историю  о  золоте,  добратись сюда после  многих  скитаний и
разочарований.  Снова,  в  1830,  был больший наплыв. Двое немцев,  русский,
англичанин  и швед совершили жуткое пересечение Тайан-Шанс, побужденные  тем
мотивом, распространение которого начинало расти -- научное исследование. Ко
времени  их прихода отношение Шангри-Ла  к посетителям немного изменилось --
гости приглашались не только если им повезло найти  дорогу в долину, но даже
если бродили  они в пределах определенного радиуса, так  как стало привычным
встречать их.  Все  это  было  для  цели  которую я должен обсудить позднее,
основная же мысль та, что ламазери больше не был гостеприимно равнодушным, а
испытывал нужду и желание в  новоприбывших. И, действительно, случилось, что
в  последующие  годы не  одна группа  путешественников, торжествуя при своем
первом   отдаленном   очертании   Каракала,   встречала  гонцов  с  радушным
приглашением -- и тем, которое редко бывало отвергнуто.
     "В это  время  монастырь  начал  приобретать многое из  его сегодняшних
черт.  Я  должен  подчеркнуть,  что  Хэнсчелл  был  чрезвычайно  способен  и
талантлив,  и нынешний  Шангри-Ла  обязан  ему  столько  же  сколько  своему
основателю. Да, ровно столько  же, я  часто думаю. Потому  как рука его была
крепкой   но  доброй,  той,  в  которой   нуждается  каждое   учреждение  на
определенной  стадии  своего  развития,  и  потеря  его  была  бы совершенно
невозместима если бы  до своей смерти  он не  успел  завершить ту работу, на
которую понадобилась бы более чем одна жизнь."
     Вместо  того  чтобы  спросить  о последних словах,  Кануэй положился на
эхо."Своей смерти!"
     "Да. Это было совсем внезапно. Он был убит. Это  случилось в год вашего
Индийского Мятежа[4]. Прямо перед его кончиной китайский художник
сделал  его  набросок, и сейчас я  могу показать  Вам  этот набросок  --  он
находится в этой комнате."
     Повторилось легкое движение  рукой, и снова  вошел прислужник.  Кануэй,
словно наблюдатель в трансе, смотрел как человек оттянул небольшой занавес в
дальнем конце комнаты и оставил качающийся  среди  теней  фонарик. Затем  он
услышал  шепот  приглашающий  его  подвинуться,  и было  удивительным  какой
трудности стоило это сделать.
     С  трудом  он  встал на ноги и прошел к дрожащему кругу света. Набросок
был маленький, вряд ли больше  миниатуры  цветными чернилами,  но  художнику
удалось придать  тонам  плоти  утонченность текстуры  восковой фигуры. Черты
были  замечательной  красоты,  почти  девические  в  изображении,  и   в  их
привлекательности  Кануэй  нашел  любопытно личное  обращение,  даже  сквозь
преграды времени, смерти и выдумки. Но самая странная вещь была та,  которую
осознал  он  лишь  после первого порыва восхищения: это было  лицо  молодого
человека.
     Отходя назад он проговорил, запинаясь на каждом слове: "Но - Вы сказали
-- он был выполнен незадолго до его смерти?"
     "Да. И в нем большое сходство."
     "Тогда если умер он в том году что Вы сказали - "
     "Так и было."
     "И пришел он сюда, Вы сказали мне, в 1803 году, будучи юношей."
     "Да."
     Секунду  Кануэй  не  отвечал;  после этого,  собравшись  с  трудом,  он
вымолвил: "И он был убит, Вы говорили?"
     "Да. Англичанин  застрелил  его. Это  случилось  через несколько недель
после  того,  как  англичанин прибыл  в Шангри-Ла. Он  был еще  один из  тех
исследователей."
     "В чем была причина?"
     "Случилась  ссора  насчет  каких-то проводников.  Хэнсчелл  только  что
сказал ему о том основном условии, что стоит над нашим принятием гостей. Это
был  вопрос  некоторой  сложности, и  с  того  момента,  не смотря  на  свою
собственную ветхость, я вынужден сам выполнять это."
     Высший  из Лам сделал следующую  более продолжительную  паузу,  с  лишь
намеком на вопрошение в его тишине; когда он продолжил,  последовало: "Может
быть Вы любопытствуете, дорогой мой Кануэй, что это за условие?"
     Низким   голосом,  медленно  Кануэй  ответил:  "Я  думаю,  я  уже  могу
догадаться."
     "Действительно можете?  И  можете ли  Вы  догадаться в чем-нибудь  еще,
после моей длинной и любопытной истории?"
     У Кануэйя  все  закружилось  в мозгу когда он  искал ответа на  вопрос;
комната стала кольцом  теней с античной мягкостью в ее середине. Напряжение,
с которым  он  выслушал  эту историю,  наверное,  заслонило  от  него  самое
основное ее значение; сейчас, только лишь пытаясь сознательно выразиться, он
был переполнен удивлением,  и обращаясь в слова,  собирающаяся уверенность в
его  мозгу  была  почти застывшей.  "Это  кажется  невозможным,"  он  сказал
заикаясь.  "И все же, я не могу не  думать  об этом -- это удивительно --  и
чрезвычайно -- и  весьма  невероятно -- и все  же не абсолютно вне  моих сил
поверить - "
     "Что же это, сын мой?"
     И Кануэй ответил, дрожа в той эмоции которую он  знал не было причины и
попыток скрывать: "Что Вы все еще живы, Отец Перраулт."



     1 Ротационная Конвенция - нечто вроде мужского клуба.

     2 Chiaroscuro -- изобразительное представление в терминах свето-тени не
принимающее во внимание цвет.

     3 Битва при Malplaquet (11 сентяря, 1709) -- основное сражение Войны за
Испанское Наследство.

     4 Индийский Мятеж - 1857--58, восстание поднятое индийскими солдатами в
Бенгальской армии Британской Компании в Восточной Индии, которое переросло в
широко распространившийся бунт против Британского праления в Индии; известно
также как Сепойский бунт.


Часть восьмая.

     Наступила  пауза,  Высший  из  Лам  нуждался в еще одной  передышке;  у
Кануэйя  это  не  вызвало удивления: напряжение от  такого долгого  рассказа
должно было  быть значительным. Да и сам он был благодарен за остановку. Как
с художественной, так и с любой другой точки зрения, перерыв, он считал, был
желанным;  и  чаши   с  чаем  под  аккомпанимент  условно  импровизированных
вежливостей, выполняли ту же функцию что и  каденция в музыке. Сравнение это
принесло  странное  доказательство  (если  конечно,  это  не  было   простым
совпадением) телепатических сил Высшего  из  Лам, потому как он  тут же стал
говорить  о музыке  и выражать удовольствие в том, что  Шангри-Ла не оставил
вкусы Кануэйя в этой области полностью  неудовлетворенными. Кануэй ответил с
соответствующей вежливостью,  добавив, что был удивлен когда обнаружил такую
полную  коллекцию европейских композиторов во владении ламазери.  Комплимент
был произнесен между медленными чайными глотками. "О, дорогой мой Кануэй, на
наше счастье, среди  нас есть одаренный  музыкант, ученик Шопена -- и в  его
руки  мы  с радостью передали всю  коллекцию нашего салона.  Вы  определенно
должны с ним встретиться."
     "Мне  бы хотелось.  Чанг, между прочим,  говорил  мне, что Ваш  любимый
Западный композитор -- Моцарт."
     "Это   так,"   прозвучал    ответ.   "Моцарт    обладает   аскетической
элегантностью, которую мы находим весьма  убедительной. Он  выстраивает дом,
ни большой и ни малой величины, и декорирует его с идеальным вкусом."
     Обмен мнений продолжился до тех пор пока не были унесены чайные чаши; к
этому  моменту Кануэй был  в  состоянии довольно спокойно  заметить:  "Итак,
продолжая  нашу  прежнюю  беседу, Вы  намерены оставить  нас  здесь?  Это, я
понимаю, и есть важное, неизменное условие?"
     "Вы правильно угадали, сын мой."
     "Другими словами, мы остаемся здесь навсегда?"
     "Я  бы с  бо'льшим желанием  предпочел  употребление вашей превосходной
английской  идиомы,  и  сказал  бы,  что   все   вы  здесь  остаетесь   'for
good.[1]'"
     "Меня озадачивает тот факт, что  почему из всех обитателей Земного шара
мы четверо должны были быть выбраны."
     Возвращаясь  к своей ранней, более последовательной  манере, Высший  из
Лам ответил: "Это запутанная история, и Вы  были  бы не  против ее услышать.
Как  Вам  уже должно быть известно, нашим стремлением всегда было сохранение
нашей  численности  путем  сравнительно  постоянной вербовки, насколько  это
возможно  --  так  как,  кроме других причин, приятно  иметь среди нас людей
всяких возрастов и представителей различных периодов. К сожалению, с момента
поселедней Европейской Войны и Русской Революции, путешествия и исследования
Тибета почти полностью были закрыты; факт тот, что последний наш посетитель,
японец,  прибыл  сюда  в 1912  году,  и  откровенно,  был  не  очень  ценным
приобретением. Видите ли, дорогой мой Кануэй,  мы не знахари и не шарлатаны;
мы не гарантируем и  не можем гарантировать успех; некоторые из наших гостей
никакой  пользы от того, что остаются здесь, не извлекают;  другие же только
доживают до того,  что можно назвать естественно продвинутый возраст и затем
умирают  от какой-нибудь незначительной болезни.  В целом мы обнаружили, что
люди Тибета, благодаря своей привычке к альтитуде и другим условиям, намного
меньше чувствительны нежели другие расы вне долины; они очаровательные люди,
и мы  приняли многих  из  них,  но  я сомневаюсь,  что более  чем  несколько
переступили  порог своего столетия.  Китайцы же немного лучше, но даже среди
них у нас насчитывается высокий  процент  неудач.  Без сомнения, лучшие наши
представители -- это нордические  и латинские европейские  расы; американцы,
наверное,  могли  бы  быть  равно  приспосабливающимися,  и я  считаю  нашей
огромной удачей  то, что наконец,  в одном  из  Ваших спутников, мы  достали
гражданина этой нации. Однако,  я должен продолжить с ответом на Ваш вопрос.
Как я и объяснял, ситуация сложилась та, что  на протяжении двух десятилетий
мы не пригласили ни одного  новоприбывшего, и так как за это время произошло
несколько  смертей,  начала возникать проблема.  Однако  несколько лет назад
один из нашего числа  пришел на помощь с новой идеей; это был юный парень, с
долины  по рождению, абсолютно надежный  и  полностью симпатизирующий  нашим
целям, но, как и все люди долины,  природно обделенный  тем шансом,  который
достается с большей удачей людям  издалека. Именно он предложил, что  должен
оставить нас,  добраться до  какой-либо близлежащей страны, и  доставить нам
добавочных коллег методом который ранее  был для нас невозможен.  По  многим
меркам   это  было   революционное   предложение,  но  после   определенного
обдумывания мы дали наше согласие.  Потому как Вы  знаете,  мы должны идти в
ногу со временем, даже в Шангри-Ла."
     "Вы имеете в виду, что он был умышленно послан для доставки кого-нибудь
по воздуху?"
     "Видите ли, он был чрезвычайно одаренный и изобретательный юноша,  и мы
ему очень верили. Это была его собственная идея, и от нас получил он свободу
для ее исполнения.  Все,  что  мы знали определенно, была  первая стадия его
плана включающая период обучения в Американской летной школе."
     "Но каким образом  он мог устроить все остальное? То, что этот аэроплан
оказался в Баскуле было чистой случайностью - "
     "Правда, дорогой  мой  Кануэй  -- многие вещи происходят  случайно.  Но
после всего, это был тот случай который и искал Талу. Не отыщи он его, через
год или  два представился бы другой случай  --  а, может быть, конечно, и ни
одного. Признаюсь, я был удивлен, когда наши часовые доставили новость о его
приземлении  на  плато. Авиационный  прогресс  стремителен, но мне,  однако,
казалось,  что должно  пройти много  больше времени  перед тем  как  обычная
машина была бы в состоянии совершать подобное пересечение гор."
     "Самолет  этот  не  был  обычной машиной. Он  был,  скорее,  особенный,
специально выстроенный для горных полетов."
     "Снова случайность? Наш  юный друг  был  на самом деле  удачливым.  Как
жаль, что мы не можем обсудить  этот вопрос с ним -- мы  все  оплакивали его
гибель. Вам бы он понравился, Кануэй."
     Кануэй  слегка качнул  головой; он посчитал это очень возможным.  После
паузы он сказал: "Но что за идея кроется за всем этим?"
     "Сын мой,  та манера  с  которой Вы ставите  этот вопрос доставляет мне
бесконечное удовольствие. На протяжении моего довольно долгого опыта никогда
не задавался он с таким спокойствием. Мое откровение было встречено в  почти
каждой возможной манере -- негодовании,  горе, ярости, неверии и  истерии --
но никогда до этой ночи с  одним лишь  интересом.  Однако  это то отношение,
которое я  принимаю  наиболее  радушно.  Сегодня Вам  интересно;  завтра  Вы
чувствуете  беспокойство; и  может  случиться,  что в конце  концов, я смогу
претендовать на Вашу преданность."
     "Это большее чем я могу обещать."
     "Мне нравится само Ваше сомнение --  это основа глубокой и значительной
веры...Но давайте не будем спорить. Вам интересно, и  от Вас  это уже много.
Моя добавочная просьба будет лишь та, что все, о чем я говорю с Вами сейчас,
должно остаться на сегодняшний момент неизвестным Вашим троим спутникам."
     Кануэй молчал.
     "Придет время и  они узнают  так же как и Вы, но  торопить этот момент,
ради их самих, не следует. Я настолько уверен в Вашей мудрости насчет этого,
что  не  прошу  обещания; я  знаю,  Вы будете  действовать так, как  мы  оба
посчитаем наилучшим... А сейчас разрешите мне начать с того, чтобы набросать
для Вас  весьма  приятную картину. Вы  все  еще, я  должен сказать,  молодой
человек по  мировым стандартам; Ваша жизнь, как говорят, еще вся перед Вами;
по  обычным  нормам Вы  можете  ожидать  двадцать  --  тридцать  лет легко и
постепенно снижающейся активности. Перспектива ни в коем разе  не печальная,
и я вряд ли могу ожидать от Вас увидеть ее в моем свете -- скудная, душная и
слишком неистовая интермедия. Первая четверть столетия Вашей жизни бесспорно
прошла в облаке того,  что для мира Вы были слишком юны, тогда как последняя
четверть обычно  затягивается еще более темным облаком  старости для него; и
как мал и узок, между двух этих облаков,  луч солнца освещающий человеческую
жизнь!  Но  может быть  Вам  суждено быть  более  удачливым,  потому как  по
стандартам Шангри-Ла Ваши солнечные  года только лишь начались. Может спустя
декады  Вы будете  чувствовать  себя  не  старше  чем  сегодня  -- будучи  в
состоянии, так же как Хэнсчелл, сохранить долгую  и  удивительную молодость.
Но  поверьте мне, это - всего  лишь  ранняя и  поверхностная  фаза. Наступит
время когда как и остальные  Вы  начнете сдаваться возрасту, однако, намного
медленнее, принимая  состояние до бесконечности благороднее;  к восьмидесяти
Вы  все еще будете  способны  взбираться по проходу  походкой  юноши, однако
когда  этот  возраст удвоится, ожидать того, что диво  это останется, Вам не
должно.  Чудес  мы не совершаем; ни  смерть ни даже упадок покорены  нами не
были. Все,  что мы совершили и  порой можем сделать,  это ослабить темп сего
краткого интервала  что зовется  жизнью. И  используем мы для  этого методы,
настолько  же нехитрые здесь,  как и невозможные в  любом  другом месте;  но
ошибок не совершаем; конец ожидает нас всех.
     "Но не смотря ни на  что, перспектива  эта бо'льшего  очарования нежели
то, что я раскрыл  перед Вами -- долгие минуты спокойствия в течении которых
Вы будете созерцать заход солнца так же  как люди внешнего мира слышат удары
часов,  и  с куда  меньшим вниманием.  Года будут приходить и уходить, и  от
удовольствий  плоти  Вы  перейдете  к  более   аскетическим,  но   не  менее
удовлетворяющим  областям;  может быть, Вы  лишитесь  мускулатуры  и остроты
аппетита, но утерянному замена  будет равноценной;  Вы  достигните глубины и
спокойствия, зрелости и мудрости, чистого очарования памяти. И, самое ценное
из всего, Вы будете обладать  Временем  -- сим редким и прекрасным подарком,
что Ваши Западные страны утеряли в умножении попыток купить его. Задумайтесь
на мгновение. У Вас будет время для чтения -- больше никогда не придется Вам
пропускать  страницы   для  сохранения  минут,  или  избегать  какого-нибудь
предмета если  он не доказал своей особенной увелекательности. Вам  также по
душе музыка -- и здесь же Ваши партитуры и инструменты со Временем спокойным
и неизмеримым для  того, чтобы доставить Вам богатейший вкус. На наш взгляд,
Вы  также человек  хороших  отношений --  не  чарует ли Вас представление  о
мудрых  и  спокойных  проявлениях дружбы, долгое  и доброе движение  ума  из
которого смерть в своей обычной спешке не окликнет Вас прочь? Или если же Вы
отдаете  предпочтение одиночеству, неужели наши павильоны не послужат  Вам в
обогащении мягкости прекрасных мыслей?
     Голос сделал паузу заполнить которую Кануэй не стремился.
     "Вы  не  делаете  замечаний, дорогой  мой Кануэй. Я  прошу прощения  за
собственное красноречие -- я принадлежу к тому времени и нации когда  умение
говорить  никогда не считалось плохой  формой...Но может быть Вы  думаете  о
жене, родителях, детях оставленных  позади, в миру?  Или об амбициях сделать
то или другое? Поверьте мне,  не смотря на то, что поначалу боль будет очень
остра, десятилетие спустя  даже их призрак не будет беспокоить Вас. Однако в
действительности,  если  я правильно  понимаю Ваши мысли, подобные сожаления
Вас не беспокоят."
     Аккуратность суждения поразила  Кануэйя. "Это так," он  ответил.  "Я не
женат, друзей у меня немного, и амбиций никаких."
     "Никаких  амбиций? Каким  же образом умудрились Вы избежать этой широко
распространенной болезни?"
     В первый раз Кануэй действительно почувствовал, что принимает участие в
разговоре. Он сказал: "В работе мне всегда казалось, что  хорошая доля того,
что называлось  успехом,  была  скорее неприятной, и  кроме  этого  вымагала
больше усилий чем по-моему, от меня требовалось. Я был на Консульской Службе
-- пост весьма второстепенный, однако неплохо подходил мне."
     "Но душа Ваша к нему не лежала?"
     "Ни душа,  ни сердце, ни больше чем половина  моей энергии.  Я, скорее,
ленив от природы."
     Морщины стали глубже и скрученней, и Кануэй догадался что Высший из Лам
скорее  всего, улыб