н  помочь  ему;  как  и
миллионам, ему было предписано бежать от мудрости и стать героем.
     Над  пропастью  Мэллинсон   начал  нервничать,   но  Кануэй  помог  ему
преодолеть участок в традиционной скалолазной манере; и после того, как  все
было позади, они вытянулись вместе, прикуривая сигареты Мэллинсона. "Кануэй,
я должен сказать,  какой ты, черт  возьми, замечательный человек...Наверное,
ты знаешь...Я не могу передать тебе, как я счастлив..."
     "Я бы и не пытался на твоем месте."
     После  долгой паузы,  перед продолжением пути, Мэллинсон добавил: "Но я
на самом деле счастлив -- не только  за себя, но и  за тебя тоже... Конечно,
хорошо,  что  сейчас  ты  можешь  понять  насколько  бессмысленным  все  это
было...но просто здорово видеть тебя снова самим собой..."
     "Совсем   нет,"   ответил  Кануэй   с  гримасой  собственного   личного
успокоения.
     К рассвету они пересекли границу, не обеспокоенные ни одним, если они и
были, часовым; и Кануэй подумал, что проход, на  самом деле, мог быть только
лишь  под умеренной охраной. Они достигли плато, подхваченные  словно  голый
лист,  воющими  ветрами,  и   постепенно  спускаясь  вниз,  увидели   лагерь
проводников. После этого  все  пошло так, как предсказывал Мэллинсон;  люди,
большие парни в мехах и овчинах, их уже ждали, сгибаясь от шквалов ветра и в
нетерпении начать  путешествие в Татзиен-Фу  -- одиннадцать  тысяч  миль  на
восток, к границе Китая.
     "Он идет с нами!" в возбуждении кричал Мэллинсон, когда они встретились
с Ло-Тзен. Он забыл, что она не понимала по-английски, но Кануэй перевел.
     Ему  казалось, что  крошечная Манчжу  так  никогда  не  светилась.  Она
одарила  его  самой  очаровательной улыбкой,  но глаза  ее  были  только  на
Мэллинсоне.

Эпилог.

     Моя  следующая  встреча  с Разерфордом  произошла  в Дели.  Мы оба были
гостями  на  ужине  в Вайсригале, однако из-за церемоний и  разделяющей  нас
дистанции не смогли сблизиться до того, как лакеи  в тюрбанах не подали  нам
наших шляп. "Поедем ко мне в готель, выпьем," пригласил он.
     Мы проносились в такси вдоль бесплодных миль между  натюрмортом Лутюэнс
и  теплой  трепещущей  картиной  старого  города  Дели.  Из газет  мне  было
известно, что он только что  вернулся из Кашгара. Вышколенная репутация  его
была  из  тех, которые  из всего  извлекают  все  возможное:  по  требованию
неординарного праздника  поставляется исследовательский  персонаж,  ничем из
ряда вон  персонаж этот не  занимается,  но публике это неизвестно,  и лавры
мгновенного впечатления падают у его ног. К примеру, путешествие Разерфорда,
на  мой  взгляд,  было   далеко  от   тех  революционных  открытий,  которые
приписывала ему пресса; в погребенных городах Котана не  было ничего нового,
если кто-нибудь  еще  мог вспомнить Штейн  и Свен Хедин. Я  знал  Разерфорда
достаточно хорошо, чтобы подшутить над ним по этому поводу, и он рассмеялся.
"Правда бы сделала лучшую историю," неопределенно признался он.
     Мы пришли к  нему в комнату и выпили  виски. "Ты, значит, таки пустился
на поиски Кануэйя?" в подходящий, на мой взгляд, момент спросил я.
     "Поиски будет слишком серьезным словом," он ответил. "В стране размером
в половину Европы невозможно заниматься поисками одного человека. Все, что я
сделал, было лишь посещение  тех мест,  где я рассчитывал с  ним встретиться
или  узнать что-то  новое. Ты помнишь, в своем последнем  письме он говорил,
что оставил Бангкок в северо-западном направлении. Он оставил небольшой след
в  середины  страны,  и  затем,  я думаю, отправился в  племенные районы  на
Китайской  границе.  Бурму  я исключаю, там  можно нарваться  на  Британских
представителей.  Одним  словом,  определенная, как ты  бы выразился,  дорога
теряется где-то в Верхнем Сиаме, но, конечно, я бы никогда не отправился так
далеко."
     "Ты не думал, что проще было бы просто искать саму долину Синей Луны?"
     "Да,  конечно,  это  казалось мне  более  точным  предложением. Ты таки
пробежался по моему манускрипту?"
     "Да больше чем пробежался. Мне нужно было вернуть его, между прочим, но
ты не оставил никакого адреса."
     Разерфорд кивнул. "Интересно, что ты о нем думаешь?"
     "История  мне  показалась  изумительной,  конечно,  если   она   твердо
базируется на том, что ты узнал от Кануэйя."
     "Я  даю тебе  честное слово. Я не выдумал ни единой детали,  да  и  все
повествование, кстати  сказать, далеко от моего собственного языка, хотя ты,
наверное,  этого  не заметил.  У  меня  хорошая  память,  а  Кануэйю  всегда
удавалось  описывать.  И потом, не забывай, у нас было двадцать четыре  часа
практически непрекращаемой беседы."
     "Бесспорно, изумительно."
     Он  откинулся назад  и заулыбался.  "Если это  все,  что ты собираешься
сказать, мне наверно, придется говорить  самому. Ты, наверное, считаешь меня
доверчивым человеком. Люди  часто  совершают  ошибки  от того,  что  слишком
многому  верят,  но  не  будь  этой веры, жизнь  превратилась  бы  в  нудное
времяпровождение.  Конечно, история  Кануэйя захватила меня,  и  не  в одном
смысле,  а  в  нескольких, и потому я  решил  извлечь из нее  все возможное,
исключая, конечно, сам шанс нашей встречи."
     Он зажег  сигару. "Означало  это  приличное количество  самых  странных
путешествий, но, видишь ли, подобные вещи мне по душе, и потом, мои издатели
время  от времени  интересуются заметками путешественников. Несколько  тысяч
миль, должно быть,  если учесть  все  вместе, Баскул,  Бангкок, Чанг-Кайанг,
Кашгар --  я побывал в каждом  из  них, и где-то внутри этой зоны  запрятана
сама  тайна.  Но,  ты сам понимаешь,  зона  огромна,  и  все мои  поиски  не
затронули и десятой доли  ее, то бишь тайны, если тебе угодно. Выкладывая на
стол  факты,  я имею лишь то, что двадцатого мая Кануэй вылетел из Баскула и
пятого  октября  прибыл  в  Чанг-Кайанг. Третьего февраля он  снова  покинул
Бангкок,  последнее,   что  было  о  нем  известно.   Все  же  остальное  --
возможности, вероятности, догадки, мифы, легенды, как хочешь."
     "То есть, ты ничего не обнаружил в Тибете?"
     "Мой милый друг,  в сам Тибет я никогда  и  не попал. Правительственные
мужи  не  хотели  меня  даже  слушать;  для  них  это  было  бы  равносильно
санкционированию экспедиции  на Эверест,  а когда  я заметил, что  хотел  бы
побродить по Куэн-Ланам,  они  одарили  меня таким взглядом, как  если бы  я
пришел к ним с предложением о биографии Ганди.  Кстати сказать, информации у
них  было  больше, чем  у меня. Путешествие  по Тибету непосильно для одного
человека; нужна  хорошо  снаряженная экспедиция под  руководством того,  кто
знает хотя бы два слова на их языке. Я  помню, когда Кануэй  рассказывал мне
свою историю, я  никак не мог понять,  отчего  вокруг носильщиков была такая
шумиха,  почему  бы  им просто  взять  и не  уйти?  Очень  быстро все  стало
понятным.  Правительственные люди  были  правы  -- ни  один пасспорт мира не
помог бы мне  пересечь  Куэн-Ланы. Я, между прочим, добился того,  что сумел
увидеть  их издалека в очень  ясный день, в  пятидесяти милях, наверное.  Не
каждый европеец может этим похвастаться."
     "Они что под таким строгим запретом?"
     "Они напоминают белую мерзлоту на самом горизонте. В Йарканде и Кашмире
я  опрашивал каждого встречного, но удивительно, как мало смог о них узнать.
На мой взгляд, они должны быть самой неизученной грядой  в мире. Мне повезло
встретиться  с   американским  путешественником,   который  однажды  пытался
пересечь их,  но не  обнаружил  прохода.  Он сказал, что существуют проходы,
только  расположение их до  ужаса высоко и  непомечено ни на  одной карте. Я
спросил его,  возможно ли,  на  его  взгляд, существование там долины, вроде
той, что описывал Кануэй, и он сказал, что не отбрасывает такой возможности,
правда  вероятности мало, хотя бы  по  геологическим  соображениям.  Тогда я
спросил, слыхал  ли  он  о конусообразной горе  по высоте почти  достигающей
высшие из Гималаев, и ответ его  был несколько итригующим. Он сказал,  что о
такой горе существовала легенда, но по собственному его  мнению базировалась
ни  на  чем. Ходили  слухи,  он добавил,  что существуют горы даже выше  чем
Эверест, правда, сам он никогда не верил в подобное.  'Вряд  ли в Куэн-Ланах
найдется вершина превышающая двадцать  пять тысяч футов,  если и это будет,'
сказал он, правда, признавая, что исследованы они по-настоящему не были.
     "Затем  я  спросил  его,  а  в  Тибете  он  был  несколько  раз,  об их
монастырях, но он  выдал мне лишь  обычный  отчет  того,  что есть  в каждой
книге. Он уверил меня, что прекрасного в них ничего не было, и что монахи, в
большинстве своем,  погрязли в разврате и  грязи. 'А продолжительность жизни
их велика?' поинтересовался  я,  и он ответил,  что  да, если их не коснется
какая-нибудь грязная  болезнь. Тогда  я прямо перешел к вопросу  и  спросил,
слышал ли он какие-нибудь легенды о чрезвычайной долговечности среди лам.  И
он  ответил: 'массу,  это  одна из  основных  тем, правда в них  нет никакой
вероятности.  Вам скажут, что какое-нибудь скверное на вид существо было сто
лет  замуровано  в камере,  и оно, само собой так и  выглядит,  но вы  же не
спросите у  него свидетельства о рождении.' Я спросил его,  обладали ли они,
на  его  взгляд,  медицинским  или  может,  оккультным  способом  сохранения
молодости, и он  ответил,  что предположительно,  им было известно  довольно
много интересных вещей, правда, он подозревал,  что при близком рассмотрении
все это  будет не  больше  Индийского  веревочного фокуса -- то, что  кто-то
когда-то уже  видел.  Хотя  он таки  отметил,  что  ламы  обладали  довольно
странным свойством контролирования тела. 'Я видел, как совершенно голыми они
сидели у края  замерзшего озера,' рассказывал он, 'при температуре ниже нуля
и пронизывающем ветре, в то время как  прислужники, разламывая лед, мочили в
воде полотенца и затем обматывали их ими. Процедура повторялась более дюжины
раз, и полотенца  высыхали прямо на их телах. Можно было подумать, что силою
воли  сохраняли  они  состояние  тепла,  хотя,  объяснение  это,  бесспорно,
слабое.'"
     Разерфорд подлил в свой бокал.  "Конечно же, все это,  как  признался и
мой  американских знакомый,  не имеет ничего общего с долговечностью.  Всего
лишь  пример того, насколько мрачны вкусы лам в вопросе само-дисциплины...На
этом мы и закончили, с доказательствами,  согласись, недостаточными даже для
того, чтобы обвинить собаку в исчезновении куска мяса."
     Я ответил  что все это, конечно, было неубедительным и поинтересовался,
значили ли что-нибудь для американца названия "Каракал" и "Шангри-Ла."
     "Ничего абсолютно, я спрашивал.  После того,  как я задал ему приличное
количество  вопросов,  он  заметил: 'Честно  говоря,  я не  большой любитель
монастырей, и однажды, кстати сказать,  я  так и  признался одному человеку,
которого  встретил  в  Тибете: путешествуй я  там  один,  то  обходил бы  их
стороной, не говоря уж о посещении.'  Это случайное  замечание подкинуло мне
милую мысль, и я  спросил  его,  когда произошла эта встреча  в  Тибете. 'О,
очень  давно, еще до войны,' он  ответил, 'в одиннадцатом году,  кажется.' Я
пристал  к  нему выпытывая детали,  и  настолько,  насколько  позволяла  ему
память, он поведал  мне их. Кажется, в то время он путешествовал с  каким-то
Американским   географическим   обществом,   с   несколькими   носильщиками,
коллегами,  и прочим, так сказать, экспедиция пакка[1]. И  где-то
недалеко   от   Куэн-Ланов   он  и   встретил   этого   человека,   китайца,
путешествующего в  кресле, которое несли местные прислужники. Так случилось,
что  человек   этот,  очень  хорошо  говоривший  по-английски,  настоятельно
рекомендовал  им  посетить  близлежащий  ламазери,  и  даже  предложил  быть
проводником. Американец сказал,  что  у них не  было  времени,  плюс особого
интереса  к  этому никто не  испытывал,  и  на  том  все  кончилось."  После
некоторой паузы  Разерфорд продолжил: "Я не говорю, что  это сенсация. Когда
человек  пытается вспомнить обыкновенный  случай, имевший место двадцать лет
назад,   постороить  на  этом   можно  совсем  немного.  Однако,  появляется
возможность привлекательного размышления."
     "Да, хотя  мне  кажется,  что  если  бы  хорошо  снаряженная экспедиция
приняла  бы приглашение,  кто  бы  мог удержать  их  в  ламазери  против  их
желания?"
     "Все возможно. Вполне вероятно что это совсем и не был Шангри-Ла."
     Мы  немного поразмыслили над этим, но  информация была слишком туманной
для споров,  и я возобновил вопросы, интересуясь, обнаружил ли он что-нибудь
в Баскуле.
     "Баскуле был безнадежен, а Пешевар -- и того хуже. Никто ничего не знал
кроме того, что угон самолета на  самом деле имел место. Хотя,  и в этом они
признавались  с   неохотой  --  это  не  из  тех  эпизодов,  которыми  можно
гордиться."
     "И после всего о самолете никто ничего не слышал?"
     "Ни о нем ни о четверых его пассажирах, ни единой весточки. Я,  правда,
удостоверился  в том,  что он был достаточно  силен для того, чтобы пересечь
горные  хребты. Я  также пытался  обнаружить следы  этого Барнарда,  но  его
прошлое оказалось настолько таинственным, что я бы не удивился, если б он на
самом  деле оказался Чалмерсом Брайантом, как  говорил Кануэй.  После всего,
полнейшее   исчезновение   Брайанта   в  разгаре   розыска   было,   скорей,
удивительным."
     "А как насчет самого угонщика? Ты пытался что-нибудь о нем выяснить?"
     "Конечно. Но опять же, безрезультатно. Летчик,  за которого этот парень
выдавал себя после  того как оглушил его,  в  последствии был убит, закрывая
еще  одно обещающее  звено  расследования.  Я  даже  написал  одному  своему
американскому  другу,  начальнику  летной  школы,  с  вопросом  много  ли  в
последнее время было у него  тибетских учеников,  но его  ответ был прямым и
разочаровующим. Он писал, что различий между тибетскими и китайскими парнями
он  не видит, и что последних у него насчитывалось около  пятидесяти, все  в
обучении для войны  с  японцами. Как видишь,  шансы небольшие.  Но мне  таки
удалось обнаружить одну  весьма любопытную  вещицу, для которой,  кстати, не
нужно было бы даже покидать Лондон. В середине прошлого столетия в Джене был
один немецкий профессор увлекающийся кругоземными  путешествиями, который  в
1887 году  посетил  Тибет.  Обратно,  правда,  он  никогда  не  вернулся,  и
существует некая история  о том, как он  утонул, пересекая в  брод реку. Имя
этого профессора было Фредерих Мэйстер."
     "О, мой Бог, одно из тех которые упоминал Кануэй!"
     "Правильно, хотя это может быть всего лишь совпадение. В  любом случае,
это не доказывает целой истории, потому что  Дженовский  профессор родился в
1845. Ничего интересного."
     "Да, но как странно," сказал я.
     "Да, достаточно странно."
     "А как насчет остальных, были ли у тебя какие-нибудь успехи?"
     "Никаких. Жаль, что список, над которым я работал, был таким кратким. Я
не  нашел никаких документов об ученике Шопена по имени Бриак, что, конечно,
не означает, что такого ученика  не было.  Если разобраться, Кануэй довольно
скупо   делился   именами   --   из  пятидесяти  с   чем-то   лам,   которые
предположительно там находятся,  он дал нам только пару.  Кстати, Перраулт и
Хэнсчелл оказались такими же невозможными для обнаружения следов."
     "Как  насчет  Мэллинсона?"  спросил  я.  "Ты  не пытался выяснить,  что
произошло с ним? И та девушка - китаянка?"
     "Мой  милый  друг,  ну  конечно  пытался.  Как ты, наверное, помнишь из
манускрипта, история Кануэйя заканчивается на  том месте,  когда он покидает
долину вместе с  носильщиками, что весьма странно.  После этого  он  либо не
мог, либо не хотел продолжить, хотя, будь у нас больше времени, он может, бы
и закончил. У  меня такое  чувство,  что  произошла  какая-нибудь  трагедия.
Жуткие трудности перехода, не считая риска бандитизма или даже предательства
со стороны их сопровождающих. Скорей  всего, нам никогда не  будет известно,
что произошло  на самом деле,  но что остается более менее определенным, это
что  Мэллинсон  никогда  не  достиг Китая.  Я  опять же  навел  разного рода
справки.  Сначала я пытался  выяснить детали  о книгах и  тому  подобном,  в
больших   количествах  высылаемых  через   Тибетскую  границу,  но  во  всех
подходящих для этого  местах, вроде Шанхая или  Пекина, ничего не было. Что,
конечно,   ничего  еще  не  означает,   потому  как  ламы,   бех   сомнения,
предусмотрели  полнейшую  секретность  своих методов импорта. После  этого я
отправился в Татзиен-Фу. Это странное, чертовски хитро растположенное место,
вроде  городского рынка конца света,  откуда китайские кули[2]  с
Yannan  переправляют свои баулы с чаем тибетским жителям. Об  этом ты можешь
почитать в моей новой книге, когда она выйдет. Европейцы обычно не залазят в
такие дебри. Местные мне показались  весьма цивилизованными  и  приветливыми
людьми, правда, следов прибытии туда группы Кануэйя не было никаких."
     "То  есть, каким образом сам  Кануэй  добрался  до Чанг-Кайанга  так  и
остается необъяснимым?"
     "Единственным предположением будет то, что  он случайно вышел туда, как
мог бы выйти, по сути,  куда угодно. Но в любом случае, в самом Чанг-Кайанге
мы  снова упираемся  на твердые факты,  что  уже  много. Сестры в  госпитале
милосердия  были  достаточно  искренни  как, кстати  сказать, и  Сивекинг  в
воздуждении  по  поводу   исполнения   Кануэйем   псевдо-Шопена."  Разерфорд
остановился,  и затем добавил в размышлении: "Все это только лишь упражнение
в  балансировании возможностей,  и  я  должен  отметить, ни  одна  из сторон
особенно высоко не прыгает. Конечно, будучи правдивым, если ты не принимаешь
историю Кануэйя,  то значит сомнения лежат либо в его правдивости, либо -- в
здравомыслии."
     Он снова остановился, как  бы приглашая меня вступить, и я заметил: "Ты
знаешь,  я же  никогда не видился с ним после  войны, но говорят, он здорово
изменился."
     Разерфорд ответил: "О да,  факт остается фактом. Нельзя кинуть обычного
мальчишку  на три года интенсивного физического и эмоционального стресса без
того, чтобы чего-нибудь не сорвать в  нем. Многие, наверное, скажут,  что он
прошел через все  без царапинки.  Но царапины были, только лишь с внутренней
стороны."
     Мы немного поговорили о войне и о ее влиянии на разных людей, и в конце
концов он продолжил: "Есть еще одна  вещь, наверное, самая странная из всех,
о  которой я  должен  заметить.  Это  случилось  во  время моих  вопросов  в
госпитале. Как ты догадался, все они очень  для меня старались, но не  могли
вспомнить многого, особенно во время эпидемии лихорадки  в это  время. Одним
из моих вопросов  было то,  каким образом  Кануэй попал в  госпиталь, прежде
всего был ли он один, нашли ли его больным или кто-нибудь доставил его туда.
Никто  не мог  вспомнить  все  в точности,  после  всего,  прошел порядочный
отрывок времени, и когда я уже собирался покончить со своими допросами, одна
из монахинь вдруг соврешенно спокойно  заметила: 'Кажется, со  слов доктора,
его доставила сюда женщина.' Это  было  все, что  она могла  мне  сказать, и
потому как сам доктор оставил миссию, на месте я ничего подтвердить не смог.
     "Но заварив  такую  кашу, намерений  останавливаться у  меня  не  было.
Выяснилось,  что доктор оставил их  ради  большего госпиталя в  Шанхае, и  я
разыскал его  адрес и позвонил ему. Это было сразу после японского налета  и
настроение  было довольно мрачным. Я  уже встречался с  ним  во время  моего
первого  визита в  госпиталь, и он был  очень вежлив,  правда, перегружен до
ужаса, просто  до  ужаса; немецкие  погромы  Лондона по сравнению с тем, что
японцы сделали с частью  Шанхая просто  ничто, поверь мне.  О да,  он тут же
ответил,  он помнил потерявшего память англичанин