оклада. Что  Вы думаете  об
этом,  дружище?  Они,  кажется, были  весьма довольны  располагать  услугами
специалиста,  особенно когда я заметил, что  может  быть, смогу помочь им  с
увеличением производительности."
     "Я вижу, Вы собираетесь здесь совсем освоиться," сказал Кануэй.
     "Что  ж, я признаюсь,  что нашел здесь работу, и это уже немаловажно. И
потом,  кто  знает  чем это  все обернется.  Может  быть, на  родине  у моих
приятелей  отпадет желание закидывать  меня  в  тюрьму, доложи  я им о новом
золотоисточнике.  Существует лишь  одна  трудность -- поверят ли  они мне на
слово?"
     "Такое возможно. Удивительно чему только люди могут поверить."
     Барнард кивнул в энтузиазме. "Рад, что Вы  меня понимаете. Теперь можно
заключить  и сделку. Конечно, все идет пятьдесят на пятьдесят. Все, что  Вам
остается сделать,  это  украсить  мой  доклад  своим  именем  --  Британский
официальный представитель, и все такое. Это придаст весу."
     Кануэй рассмеялся. "Ну мы посмотрим на счет этого.  Вы сначала сделайте
свой доклад."
     Его забавляло представить настолько неправдоподобную ситуацию, однако в
то же  самое время он был рад за Барнарда и его, приносящую такой мгновенный
комфорт, находку.

     И еще существовал Высший из  Лам, и встречи  с  ним участились. Нередко
посещения  Кануэйя происходили поздним вечером и длились долго, долго спустя
исчезновения последних чайных чаш и роспуска на ночь прислужников. Состояние
и благополучие троих его спутников постоянно интересовало Высшего из Лам,  а
однажды он прямо спросил Кануэйя о проводниках, прибытие которых в Шангри-Ла
несло неизбежное нарушение порядка.
     В раздумьи Кануэй ответил: "Мэллинсон склонен следовать своим планам --
он молод и  честолюбив. Двое  других - " Он  пожал  плечами. "Честно говоря,
случилось  так,  что оба  они весьма настроены на то,  чтобы остаться  -- на
некоторое время, в любом случае."
     На мгновение  внимание его  привлекли  проблески  света в  занавешенном
окне; по дороге  в знакомую комнату, он помнил, что слышал слабые бормотания
грома. Но сейчас ни звука не доносилось, и тяжелые гобелены  подавили молнию
до бледного мерцания искорок.
     "Да," последовал ответ, "мы сделали  все возможное, чтобы обеспечить им
домашнюю обстановку. Мисс Бринклоу мечтает о нашем обращении, да  и господин
Барнард  был   бы  не  прочь  обратить  нас  --   в   компанию  ограниченной
ответственности.   Безвредные   предприятия   --    для   весьма   приятного
времяпровождения. Но  как на  счет  Вашего юного друга, которому не приносит
утешения ни золото ни религия?"
     "С ним нам еще придется хлебнуть горя."
     "Боюсь, что проблемы юноши окажутся Вашими."
     "Отчего же моими?"
     Немедленного ответа не последовало, так  как были внесены чайные  чаши.
Высший из Лам впал в сухое,  еле видимое гостеприимство. "Этим временем года
Каракал посылает нам бури," окрашивая  разговор согласно ритуалу, сказал он.
"Люди Синей  Луны верят,  что  демоны  вызвают их,  свирепствуя  в  огромных
пространствах  за пределами  долины.  Они  зовут  эти  земли oттуда --  Вам,
наверное, известно,  что  в их понимании  слово это  используется  для всего
внешнего мира.  Им, конечно, ничего неизвестно о  таких странах как Франция,
Англия, или даже Индия -- в  их представлении жуткое  плато расходится,  что
почти верно,  без границ. Укутанные  своими теплыми безветренными  уровнями,
они  не  мыслят  представить,  чтобы у кого-либо  возникло желание  покинуть
долину; и  без  сомнения, всех  тех, кто  находится вне ее, они  рисуют  как
страстно желающих сюда попасть.  Это всего лишь вопрос мировоззрения, не так
ли?"
     Кануэй  вспомнил чем-то  близкие  замечания Барнарда и процитировал их.
"Какой здравый смысл!" была реакция Высшего из  Лам. "И к тому же он  -- наш
первый американец, нам действительно повезло."
     Представить, что удачей ламазери было  приобретение человека за которым
полиция десятка стран поставила серьезную слежку, было для Кануэйя несколько
пикантно. Он был бы не прочь разделить эту пикантность с Высшим из Лам, если
бы не  чувство,  что  в  должный момент  Барнард сам  должен  поведать  свою
историю. "Без  сомнения,  он  прав,"  ответил  Кануэй, "в  современном  мире
найдется большое число людей, кто был бы достаточно счастлив здесь."
     "Слишком большое, дорогой мой Кануэй. Мы лишь единственная спасательная
лодка  среди  бушующего  моря; несколько случайно оставшихся в живых  смогут
найти  у нас место,  но если нахлынут все с  потонувшего  корабля, мы утонем
сами...Но давайте  сейчас не об этом думать. Я слышал о Вашей дружбе с нашим
непревзойденным  Бриаком. Мой восхитительный земляк, хотя я не разделяю  его
мнения о том, что Шопен -- величайший из всех композиторов. Как Вы знаете, я
предпочитаю Моцарта..."
     Только  лишь после  того,  как чайные  чаши были унесены  и  прислужник
отпущен на ночь, Кануэй осмелился возвратиться к неотвеченному вопросу.  "Мы
говорили о  Мэллинсоне,  и Вы  заметили, что  его  проблемы окажутся  моими.
Отчего именно моими?"
     Высший  из Лам очень просто ответил: "Потому, сын мой,  что я на пороге
смерти."
     Заявление было необычайным, и некоторое время Кануэй хранил молчание. В
конце  концов  Высший из Лам продолжил: "Вы удивлены? Но друг мой,  мы ведь,
конечно, смертны все, даже здесь, в Шангри-Ла. И, возможно, мне еще осталось
несколько  мгновений, или  даже,  на этот счет, несколько лет.  Я всего лишь
смотрю в глаза правде,  а она та, что я уже  вижу  конец.  Мне так мило Ваше
волнение,  и я  не буду скрывать,  что даже в моем  возрасте  размышления  о
смерти приносят легкую тень тоски. К счастью, физически ей достанется совсем
немного,  а  что  касается  остального,  наши  религии  предлагают  приятную
оптимистическую гармонию. Мне хорошо, только приходится приспособить  к себя
к странному чувству  в течении  тех  часов, что  еще  остались  --  я должен
понять,  что  времени  осталось  только  для  еще одной  вещи. Можете ли  Вы
представить какой?"
     Кануэй молчал.
     "Это касается Вас, сын мой."
     "Вы оказываете мне большую честь."
     "Я собираюсь сделать намного больше чем это."
     Кануэй слегка поклонился, но не произнес  ни  слова, и после  небольшой
паузы  Высший из  Лам продолжил: "Вам наверняка  известно, что частота наших
бесед  была  необычной здесь.  Но наша  традиция, я позволю  себе  некоторый
парадокс высказывания, никогда не делала нас рабами традиций. У  нас нет  ни
жестких правил  ни неумолимых законов. Мы поступаем так, как считаем нужным,
руководствуясь сегодняшней  мудростью, и ясновидением  будущего,  бросая  на
прошлое лишь легкий взгляд. И именно это вдохновляет меня  на сей  последний
шаг."
     Кануэй хранил молчание.
     "Я передаю в Ваши руки, сын мой, наследие и судьбу Шангри-Ла."
     Напряжение, наконец, рухнуло, и за ним сила мягкого и доброго убеждения
обуяла Кануэйя; отголоски покрылись тишиной, и все, что осталось,  было лишь
гонговое биение его сердца. И тогда, прерывая ритм, пришли слова:
     "Сын мой, я ждал Вас в течении долгого, долгого времени. Я сидел в этой
комнате и всматривался  в лица новоприбывших, видел сияние их  глаз и слышал
голоса, с неутолимой надеждой встретить в один день Вас. Коллеги мои обросли
годами и мудростью, но Вы, все еще в юном возрасте не уступите им умом. Друг
мой, завещание мое --  задача для Вас не сложная,  ибо  порядки наши связаны
шелковыми узами.  Мягкость и терпение, обогащение ума, управление в мудрости
и тайне во время бушующей  от нехватки этого бури --  для Вас все это  будет
приятно простым, и без сомнения, Вы будете очень счастливы."
     И снова Кануэй безуспешно пытался найти ответ, до тех пор пока  наконец
яркая  вспышка молнии не окрасила бледностью тени, заставив его воскликнуть:
"Буря...буря, о которой Вы говорили..."
     "Это будет такая буря, какой мир до сих пор не видывал. Ни в оружии, ни
в помощи сильных, ни в науке спасения  не будет. Свирепствовать будет она до
тех  пор,  пока   соцветие  каждой  культуры  не  будет  растоптано,  и  все
человеческое не предастся хаосу. Таковым было мое видение Наполеона  в пору,
когда  имя его было еще  безвестным; и я  вижу  ее сейчас, все отчетливее  с
каждым часом. Вы считаете, я ошибаюсь?"
     Кануэй  ответил:  "Нет, я  думаю,  в  Ваших  словах есть  доля  правды.
Подобное знамение уже  обрушилось однажды, и последующие пять  столетий были
покрыты мраком.[2]"
     "Параллель  эта не совсем точна. Потому, как раннее Средвековье не было
уж настолько мрачным  -- период этот был наполнен блистающими  фонариками, и
даже если они полностью  меркли в Европе, лучи доносились из Китая или Перу,
где они в  буквальном смысле были  зажжены снова.  Но грядущая  эпоха  мрака
покроет  завесой  весь  мир;  не  останется  ни  святилища  ни  укрытия,  за
исключением тех,  что слишком скромны,  чтобы быть  замечеными,  или слишком
секретны, чтобы  быть  найдеными.  И  Шангри-Ла  может надеяться  быть среди
подобных. Несущий на  крыльях смерть городам и огромным центрам не пересечет
путей наших,  а  если  случай  и  занесет  его  сюда, он  не  посчитает  нас
заслуживающими бомбы."
     "И Вы полагаете, все это наступит в мое время?"
     "Я верю, что Вам придется пережить эту бурю. И затем,  во время долгого
опустошения,  Вы все еще будете живы, накапливая года, мудрость  и терпение.
Вы   будете  сохранять  аромат  нашей  истории,  добавляя  к  нему   оттенки
собственного  разума.  Вы  гостеприимно  встретите  незнакомца,  обучая  его
правилу времени  и мудрости; и случится, что один  из них займет Ваше место,
когда  старость полностью  опустится  Вам на плечи.  Но за  этим видение мое
слабеет,  но я  вижу,  на огромном  расстоянии  новый  мир, поднимающийся из
обломков,  неуклюже,  но  полный надежды,  в  поиске  утерянных  легендарных
сокровищ.  И все  они,  сын мой,  будут  здесь, спрятаны  за горной грядой в
долине Синей Луны, сохранены будто таинством для нового Возрождения..."
     Голос  смолк, и перед  собой Кануэй увидел  лицо отдаленной,  глубинной
красоты; но сияние померкло, не  оставив за собой ничего, кроме темных тонов
маски,  рассыпающейся как старое  дерево.  Маска не двигалась, и глаза  были
закрыты. Некоторое время  он не  отводил  от  него  взгляда, и внезапно, как
будто во сне, до него дошло, что Высший из Лам был мертв.

     Первой необходимостью он решил приспособить ситуацию к какому-либо роду
действий, чтобы  она не показалась неправдоподобной; и следуя инстинкту руки
и глаза, Кануэй взглянул на наручные часы.  Была четверть первого. Пересекая
комнату по  направлению к двери,  он внезапно понял, что  не знал  где и как
просить  помощи.  Ему  было известно,  что все  Тибетские  прислужники  были
распущены на  ночь, а  где  был Чанг  или кто-нибудь другой, он не  имел  ни
малейшего понятия.  В нерешительности он стоял на пороге мрачного корридора;
из  окна показывалось  ясное небо,  только горы серебрянной фреской  все еще
были озарены молнией. И в  это мгновение, до сих пор словно охваченный сном,
он почувствовал себя хозяином Шангри-Ла. Его окружали  любимые вещи, те, что
принадлежали  внутреннему его миру, в котором и проходила большая  часть его
жизни, в дали от мирской суеты. Блуждающие в тенях глаза его остановились на
золоте утонченных  рисунков выступающих образцов  глазури; и тончайший запах
туберозы, растворяющийся при самом ощущении его, манил из комнаты в комнату.
Наконец  он  остановился  во дворике у  края  бассейна; над Каракалом стояла
полная луна. Было двадцать минут второго.
     Позднее  он  помнил, что  находился рядом с Мэллинсоном, который держал
его за руку и куда-то вел в большой спешке.  Он не мог понять происходящего,
но слышал что юноша говорил в большом возбуждении.



     1  Автор  использует  игру  слов:  broadminded (широкого  кругозора)  и
strong-minded (упорный).
     2  Имеется  в виду  раннее  Средневековье,  что  в английском  переводе
следует как Dark Ages, дословно времена мрака.


Часть одиннадцатая.

     Мэллинсон все еще держал его  за руку и наполовину тащил за собой когда
они достигли столовой. "Да идем же, Кануэй, нам до рассвета  нужно спаковать
все, что  успеем и отправиться в путь. Замечательные новости, мне интересно,
что  дружище Барнард и Мисс  Бринклоу  подумают  когда наутро обнаружат наше
исчезновение...Хотя, они сами решили остаться, и без  них  нам будет гораздо
легче...Носильщики где-то в пяти милях от входа в долину -- они пришли вчера
с  кучей  книг  и  всяких вещей...завтра они  идут обратно...Все  это только
доказывает как  здорово нас  хотели провести эти  люди  -- никто и слова  не
вымолвил -- нам бы довелось тут сидеть Бог знает до каких пор...Да скажи же,
что с тобой? Ты что, болен?"
     Кануэй, упав в кресло,  наклонился вперед и уперся  локтями в  стол. Он
провел рукою по глазам. "Болен? Нет. Я не болен. Скорее -- устал."
     "Гроза, наверное. Где ты был все это время? Я несколько часов тут  тебя
дожидался."
     "Я -- я был у Высшего из Лам."
     "Ах, у него! Ну что ж, в любом случае этот был твоим последним визитом,
слава тебе Господи."
     "Да, Мэллинсон, самым последним."
     Может,  интонация голоса Кануэйя, но,  скорее,  последовавшее  молчание
довело  юношу  до раздражения. "Мне бы  очень хотелось чтобы ты  отбросил  в
сторону свою чертову меланхолию, нужно двигаться, двигаться, ты слышишь?"
     Кануэй  сжался,  пытаясь  острее  понять  ситуацию.  "Прости меня,"  он
ответил.  Частично  чтобы  проверить  собственные   нервы  и  действительное
состояние своих  чувств,  он зажег сигарету. Пальцы и губы его  дрожали.  "Я
боюсь, что не совсем понимаю тебя...ты говоришь носильщики..."
     "Да, мой милый, носильщики -- ты можешь прийти в себя?"
     "Ты собираешься отправиться с ними?"
     "Собираюсь? Да, черт возьми, я почти  полностью  готов  к этому --  они
прямо тут, за грядой. Выходить нужно немедленно."
     "Немедленно?"
     "Ну да, да -- а как же?"
     Кануэй  совершил  вторую  попытку  перехода из  одного мира  в  другой.
Несколько преуспев в этом, он через время  ответил:  "Я думаю тебе известно,
что это может быть не так просто, как кажется?"
     Отвечая,  Мэллинсон  завязывал  шнурки  доходящих до  колена  тибетских
горных ботинок, и слова его прыгали:  "Мне все известно, но дело это требует
выполнения, и мы удачно с ним справимся, если, конечно, не будет отсрочки."
     "Я не понимаю как -"
     "О,  Господи, Кануэй, ты  что всего чураешься?  Осталось ли в тебе хоть
немного мужского?"
     Это  страстное  и  в тоже время  насмешливое  обращение помогло Кануэйю
собраться с мыслями. "Осталось или нет значения  не имеет, но  если ты ищешь
объяснений  с  моей стороны,  то  изволь.  Вопрос касается некоторых  важных
деталей. Предположим, ты на  самом деле  проникнешь на  ту сторону прохода и
обнаружишь там носильщиков, где уверенность, что  они возьмут тебя  с собой?
Что за  приманку ты предложишь им?  Не приходило ли тебе в голову, что может
быть, не  смотря на твои мечты, им совсем не хочется с тобою связываться? Ты
же не можешь просто прийти и потребовать услуг проводника. Все это нуждается
в приготовлениях, предварительной договоренности - "
     "Или еще в  чем-нибудь  чтобы  придумать  задержку,"  резко  воскликнул
Мэллинсон. "Боже, ну что ты за человек! К счастью, в организации всего этого
не  на тебя  мне пришлось надеяться.  Потому  как  все было организовано  --
носильщикам заплатили  вперед, и они дали согласие взять нас с  собой. А вот
одежда и  снаряжение для дороги,  все  готово.  И  твоя  последняя отговорка
отменяется. Ну давай же, нужно что-то делать."
     "Но - я не понимаю..."
     "Я и не жду от тебя понимания, какая разница?"
     "Кто занимался всеми приготовлениями?"
     Не   церемонясь   Мэллинсон   ответил:  "Ло-Тзен,   если   ты  так   уж
интересуешься. Она сейчас с носильщиками. Ждет."
     "Ждет?"
     "Да, ждет. Она уходит с нами. Надеюсь, у тебя нет возражений?"


     Упоминание Ло-Тзен подхватило и неожиданно смешало два мира в  голове у
Кануэйя. "Нонсенс. Это невозможно," обрывисто, почти с  презрением выкрикнул
он.
     Мэллинсон был в том же состоянии надрыва. "Почему невозможно?"
     "Потому,...что так. Существует множество различных  причин. Поверь мне;
из  этого ничего  не выйдет. Уже  одно то, что она,  как  ты сказал, там,  с
носильщиками,  невероятно;  я  поражен, на самом деле,  но  что она  покинет
монастырь и отправится куда-нибудь дальше, это просто нелепо."
     "Никакой нелепицы я в этом не вижу. Ее желание  вырваться отсюда так же
естественно как твое или мое."
     "Но у нее нет этого желания. В этом-то ты и ошибаешься."
     Мэллинсон натянуто улыбнулся. "Ты считаешь, что знаешь ее намного лучше
меня, если можно так  выразиться," он заметил. "Так вот, после  всего, может
быть ты и не прав."
     "Что ты имеешь в виду?"
     "Существует много  других путей  для человеческого понимания  кроме как
знание кучи языков."
     "Бога ради, к чему ты клонишь?"  И более спокойно  Кануэй добавил: "Это
абсурд. Нам не нужно спорить. Скажи мне, Мэллинсон, к чему все это? Я до сих
пор не могу понять."
     "Тогда зачем устраивать весь этот шум?"
     "Cкажи мне правду, я прошу тебя, скажи мне правду."
     "Да все  это  совсем  просто.  Ребенок ее возраста,  запертый  здесь  в
компании  странных стариков -- само собой, подвернись ей удобный случай, она
и выскользнет отсюда. До сих пор возможности такой просто не было."
     "Не кажется ли тебе, что ты рассматриваешь ее положение под собственным
углом? Я всегда говорил, она абсолютно счастлива."
     "Тогда отчего же она сказала, что отправиться с нами?"
     "Она сказала? Как? Она не знает английского."
     "Я спросил  ее по тибетски  -  Мисс  Бринклоу  поработала над  словами.
Разговор этот, конечно, не отличался  беглостью, но его хватило на то, чтобы
--  чтобы понять друг друга."  Мэллинсон немного  покраснел.  "О, проклятье,
Кануэй, ну не смотри на  меня такими глазами -- любому бы  показалось что  я
вмешиваюсь не в свои дела."
     Кануэй ответил: "Никому  бы ничего не показалось, я думаю, однако самим
замечанием  ты раскрываешь  себя  больше чем тебе бы хотелось. Единственное,
что я могу ответить -- мне очень жаль."
     "Отчего же, черт возьми?"
     Сигарета выскользнула  из пальцев Кануэйя. Он был утомлен и взволнован,
и  волна  глубокой   противоречивой  нежности,  которую  лучше  было  бы  не
затрагивать, нахлынула не него. "Мне  так  не хочется чтобы мы шли наперекор
друг другу," мягко  ответил он. "Я признаю,  что Ло-Тзен  очаровательна,  но
отчего мы должны ссориться из-за этого?"
     "Очаровательна?" с презрением  переспросил Мэллинсон.  "Она заслуживает
большее. Не все  вокруг обладают твоим хладнокровием в таких вопросах. Может
ты  и  считаешь,  что она  стоит  того,  чтобы любоваться  ею  как  музейной
экспозицией,  но мои взгляды более практичны.  Если полюбившийся мне человек
попадает в гадкую ситуацию, я пытаюсь и что-то делаю."
     "Но, наверное, существует такое понятие как чрезмерная пылкость?  Куда,
по-твоему, она направится, если действительно покинет монастырь?"
     "Я так думаю,  у нее должны быть друзья  в Китае или еще где-нибудь.  В
любом случае, там ей будет намного лучше, чем здесь."
     "Откуда у тебя такая уверенность?"
     "Ну если  никто не возьмет ее под свою  защиту, я сам сделаю это. После
всего, спасая человека из адского  пекла, не  останавливаешься с  вопросами,
есть ли у него куда пойти."
     "То есть, ты считаешь Шангри-Ла адским пеклом?"
     "Ну  конечно. В  нем царит  что-то мрачное и злое.  С самого начала это
можно было почувствовать -- то, каким образом мы попали сюда, совершенно без
цели, по велению  сумасшедшего, наша  задержка здесь, под  прикрытием разных
предлогов. Правда, самым страшным мне кажется то, что пр