оторый нестарый.  Он
нашел в себе мужество,  выбежал на дорогу и вырос перед  старушкой, как пень
перед травой. Вырос и говорит:
     -  Вот, возьмите, - говорит, - гантелю, бабушка. Чтоб быть тяжелее, чем
на самом деле и успешно противостоять ветру. Или точнее - противоидти.
     Так  сказал  человек старушке  и еще  сказал,  что  весит  гантеля  три
килограмма. Не много, но ей хватит с головой.
     -  Кладите ее, - сказал, - в авоську. У вас обязана быть авоська, как и
у всех подобных старушек, прошедших бои и горнила и идущих по нашим дорогам,
преодолевая препятствия и барьеры неустанно и терпеливо.
     И старушка полезла руками  в складки своих одежд и извлекла из  складок
желтую,  как  кишка  и  такую же длинно-тонкую  авоську с  мелким  очком,  и
спрятала гантелю в авоську, а авоську - в складки  одежд. И пошла под ветром
устойчиво, уверенная в завтрашнем дне. А человек вернулся домой без гантели,
но с  чувством долга, исполненного честно и до последнего конца, хотя теперь
он  никогда  не  сможет сделать утром зарядку с гантелями, полезную для  его
здоровья в его возрасте. Но в  жизни всегда приходится чем-нибудь жертвовать
ради чего-нибудь другого. Поэтому человек, который не очень старый и который
вернулся домой,  снова из дома вышел и побежал по дороге бегом трусцой, но в
рекордно  высоком  темпе, чтобы достать на дистанции ушедшую вперед старушку
как можно  скорее. И он достал ее скоро, потому как она с гантелей шла очень
даже  устойчиво  и  даже  очень  ходко,  но  все-таки очень  медленно  из-за
встречного  ветра  и веса гантели,  равного трем килограммам массы. И догнав
еще раз старушку, он опять преградил ей путь. И сказал, тяжело  дыша и потея
от быстрого бега на длинную дистанцию по дороге, пересеченной местностью:
     - А не нуждаетесь ли вы в помощи? - спросил он у старушки с гантелей. -
Нас еще в средней школе для  малолетних преступников учили оказывать  первую
помощь старушкам, если  они терпят бедственное положение  в  одиночестве  на
дорогах.
     А старушка в ответ сказала:
     - А  не пошел бы  ты  все дальше  и дальше. И  быстрее. Потому  что мы,
носящие высокое звание честных советских старушек, не нуждаемся ни в  чем. И
обойдемся своими силами,  так как  нам  пенсию скоро  повысят  за выдающиеся
заслуги в связи с уходом.
     И  человек,  бывший  не  то  чтобы  старым, последовал  мудрому  совету
старшего товарища  старушки  и пошел с  предельно возможной  в его положении
быстротой,  не разбирая дороги. Да и зачем ее разбирать? Она и  так была вся
разобрана, разбита и перекопана. Он пошел  по  этой дороге,  чтоб не обидеть
старушку  ослушанием  и, возможно, догнать того молодого человека  в вареном
костюме  с  расческой,  торчащей  из  модной  сумки  и,  может   быть,  если
потребуется, пойти с ним вместе бок о бок и достичь заветной цели в наиболее
короткие  сроки  и  с  наименьшими  человеческими  затратами, и  очень  даже
возможно - без человеческих жертв.
     А старушка, когда он скрылся из виду в пыли, упала  в  канаву,  которой
была перекопана дорога поперек  своему главному направлению, то есть другими
словами  - перпендикулярно.  Но  все  равно  она  не попросила помощи  путем
кричания  "помогите",   а  стала   сама,  собственными  силами,   безуспешно
выкарабкиваться  на поверхность, а ей  мешала гантеля в  авоське в  складках
одежд. И она срывалась на дно. А гантелю не бросала - гантеля  ей незаменимо
должна  была  понадобиться  для  поддержания  устойчивого  равновесия  после
победного броска из канавы на поверхность земли, когда снова надо будет идти
под ветром, мурлыкая неувядающий  "Интернационал". Если, конечно, раньше  не
приедет экскаватор и не завалит своим бесчувственным железным ковшом  канаву
вместе   с  упавшей  в  нее  по  ошибке  старушкой,  а  асфальтоукладчик  не
заасфальтирует эту  канаву под  стать  окружающей ее  дороге  с  современным
твердым покрытием.  Но даст  Бог, этого  не произойдет.  Старушка, во всяком
случае, надеется на  самое  лучшее,  презрительно игнорируя  факт падения на
зыбкое дно  канавы.  Она уже  так  наловчилась надеяться на  самое  лучшее в
будущем,  что  никакая  канава,  никакой  глубины  и  ширины преградой ей не
является, тем более что  будущего у  старушки, считай, ничего не осталось, и
бояться ей теперь совсем нечего.
     А  из  окон  домов, возведенных вдоль всей  дороги  в виде  микрорайона
"Черемушки" продолжали выглядывать лица - те лица, что уже проснулись  и те,
что еще не спали. Они  выглядывали и смотрели  с интересом и восхищением,  и
было их страшно много. И они говорили:
     - Ну бабенция! Цирк, шапито, умереть.
     И некоторые из них, из этих выглядывающих и смотрящих лиц, держали пари
на большую  бутылку водки  - вылезет старушка до вечера или  нет.  Или там и
останется, пока не приедет экскаватор и с ним асфальтоукладчик. А экскаватор
рычал  на молодежных стройках,  отсюда невдалеке. Он строил светлое завтра в
недостаточно  светлом сегодня.  Но  и  темным,  конечно,  "сегодня"  назвать
нельзя. Темным можно назвать одно лишь темное прошлое, потому что оно прошло
и покрылось мраком и тьмой. Потому-то оно и  темное и будет всегда темным, и
каким же  еще  оно может  быть?  Трудно себе представить или вообразить наше
СВЕТЛОЕ  ПРОШЛОЕ. Вот и старушка вам то же скажет и с охотой подтвердит, что
прошлое было абсолютно темным. Как зал перед началом фильма, когда свет  уже
потушили, а  кино еще не начинается.  Замешкался киномеханик у себя в  будке
или  он просто  запил с  горя. Или -  с  аванса,  что тоже повод.  А  сторож
кинотеатра, точно так же, как и директор,  не умеет пускать кино. Не обучены
они оба. И не входит это в их прямые обязанности по долгу службы. Потому что
в  обязанности директора  входит  только осуществление  руководства даванием
кассового плана  в рублях хоть умри, а сторож имеет обязанность,  вытекающую
из наименования его древней и  мужественной профессии, то  есть он сторожить
обязан  объект, а кино пускать всем подряд без разбору - это шиш  с маслом в
собственном соку, как говорят в гуще народных глубин. Ну вот и бывает такое,
что свет тот работник культурного фронта, в чьи непосредственные обязанности
это входит, погасил, плавно ведя реостат, а фильма все нету и нету. Хотя он,
фильм,  твердо  обещан администрацией  в указанное в афише  время, и  билеты
проданы все  до единого  согласно  утвержденному в верхах прейскуранту, и  в
зале сплошной небывалый аншлаг. Так  что  экскаватор, слава  тебе,  Господи,
пока  никому не угрожал, а асфальтоукладчиков, между прочим, вообще в стране
остро  недостает. И  старушка, согнутая  в  копчике  грузом пережитых  лет и
событий,  имела счастливую возможность спокойно,  без суеты, драпаться вверх
из  канавы,  а жители домов, тех, что  окрест, развлекать себя  наслаждением
этой  сюрреалистической  картиной  бытия,  в  простой  и   доступной   форме
повествующей  о имеющихся еще сложностях в жизни представительниц уважаемого
класса пенсионерок, а человек, не  очень который  старый,  смог догнать этим
временем моложавого молодого человека и зашагать с ним рядом  грудь в грудь,
восстанавливая постепенно  запыхавшееся  дыхание своих непрокуренных легких,
потому что он не курил.  Курить потому что - это вредить  своему здоровью, а
оно, здоровье, дается человеку один раз, и надо его растянуть на всю длинную
жизнь,  если  хочешь, чтоб жизнь была длинной и полнокровной, и била ключом,
как фонтан.  Они шагали рядом - молодой человек с сумкой, из кармана которой
торчала  ручка расчески, и  человек  без  всего,  выскочивший,  чтоб  помочь
попавшей в беду старушке. Или - нет, в беду старушка попала  уже после того,
как он ее бросил одну на дороге по ее личной просьбе. И когда он стал дышать
ровно и глубоко, то спросил у молодого человека на  полном ходу, не хочет ли
тот,  чтоб он не старый еще в сущности  человек,  составил  ему  компанию. И
моложавый молодой человек перебросил сумку из правой руки в левую и ответил,
что ни в какой компании он потребности не испытывает, постольку поскольку он
и так уходит сейчас, еле унося ноги,  от  одной дурной  компании,  в которую
попал по молодости лет, будучи, к сожалению, непослушным сыном и внуком.
     -  Ну  посудите  сами, -  сказал молодой  человек, -  стоило ли уходить
черт-те куда от одной компании, чтобы тут же вляпаться в другую?
     - Не  стоило,  - согласился не  то  чтобы старый его попутчик,  ставший
попутчиком  невольно,  лишь  потому, что  догнал этого  молодого человека  в
вареном костюме  с сумкой. А так бы он был просто не  старым еще  человеком,
идущим независимо от других.
     А молодой человек сказал:
     - Вот и я говорю  - не  стоит, - и  он тщательно причесался  расческой,
вынув ее для этой цели из кармана сумки.  И дальнейшая их беседа имела такой
вот приблизительно облик диалога двух интеллигентных в меру людей:
     - Но я - не дурная компания, - сказал не старый еще человек.
     - А какая? - спросил молодой.
     - Я - умная, - сказал нестарый.
     - Терпеть  не  могу умников,  - сказал человек молодой. -  Они, умники,
скучные.
     - Зато они не доведут до дурной компании, - сказал нестарый.
     - А куда они доведут? - спросил молодой.
     - А этого знать никто не может, - сказал нестарый.
     - Даже ученые академики наук?
     - Даже правительство всей страны.
     - А кто?
     - Я же сказал - никто. Вот разве только старушка какая-нибудь древняя и
от этого умудренная жизненной мудростью, помноженной на жизненный опыт.
     - А где ее взять, такую помноженную старушку?
     - А  сзади идет. С моей гантелей в складках одежд. Давай ее  подождем и
спросим, чтоб не откладывать в долгий ящик то, что можно не откладывать.
     - Некогда  мне ждать. Меня  самого ждут - большие  дела и,  может быть,
даже свершения.
     - Ну а я подожду.
     И моложавый  молодой человек  пошел  один туда, куда шел,  используя то
свое преимущество, что перед ним  были открыты все пути,  а нестарый остался
на обочине ждать старушку. И  ждал до тех пор, пока ждать устал. И тогда  он
устало подумал:
     - А не упала ли она случайно в канаву? Пойти, разузнать.
     И  он  двинулся  в  обратном  направлении  знакомой  дорогой.  И  через
определенный  промежуток  времени  набрел  на  ту самую  канаву,  где сидела
упавшая старушка, готовясь к новому  решительному штурму отвесной  скользкой
стены.  А  со  стороны молодежной новостройки неумолимо  и  тупо  надвигался
ковшом вперед экскаватор. Он надвигался, чтобы зарыть разрытую им же канаву,
а  там хоть  трава  не  расти. Правда, надо отдать ему должное, он ничего не
знал о  том,  что  в канаве  имеет  местонахождение  злополучная  старушка с
гантелей. Таким  образом, значит,  не старый еще  человек  подоспел  в самое
вовремя  и оказался на месте происшествия  как  нельзя кстати.  Он наорал на
всех, торчавших из окон по пояс в  предвкушении  скорой  развязки, он сказал
им:
     - Что же вы, сволочи, смотрите, когда надо спасать человека?
     А экскаватор с ним тоже наверняка был согласен  и он развернул стрелу и
погрозил   своим   мощным  вместительным  ковшом   пристыженным   обитателям
многоэтажек.  И  они  поняли  подлость  своего  характера  и  устыдились,  и
спрятались за гардинами, висящими на окнах их отдельных квартир.
     А старушку из канавы вынули ковшом  аккуратно и не повредив. И посадили
в кабину, и отвезли домой с комфортом и с почетом, хотя и на малой скорости.
Потому что  экскаватор  -  это  же  вам  не "Жигули" и  даже не велосипед, а
серьезная строительная техника,  предназначенная как для рытья канав,  так и
для их полного зарывания.
     И  дома старушка вернула гантелю ее настоящему хозяину, сопровождавшему
старушку  на  броне  экскаватора  до  самого  ее  места жительства,  сказала
"спасибо"  экскаваторщику  и пошла в ванную  комнату, заменявшую  ей баню, и
обмыла с себя дорожную пыль  и грязь,  налипшую  на  нее в канаве, вышла  из
ванной комнаты  в  ненадеванном  исподнем  белье, прилегла на свою  постель,
распрямив  изогнутость копчика и окончила жизненный путь своей смертью,  что
совершенно естественно.  И ее предали - в последний раз - земле при дороге с
салютом и с плачем.
     А  моложавый  молодой  человек,  не  жалея  сил, которых  у  него  было
достаточно много, шел еще  долго и  упрямо  и дошел до того  места,  где его
давным-давно поджидала с нетерпением молодая, симпатичная на взгляд девушка,
а совсем никакие  не  дела  и свершения, как он ошибочно предполагал. И она,
эта девушка, приняла его уставшее тело в свои объятия и  в  них, в объятиях,
заключила.  И взяла  за это  совсем, можно считать, недорого, если, конечно,
учитывать  повседневный рост цен на товары широкого потребления и услуги, из
чего  само  собой следует  и выходит,  что  вовсе даже недаром  причесывался
молодой человек посреди  дороги расческой,  торчавшей большой красной ручкой
из ярко-коричневой сумки. Ну прямо - как в воду глядел. 1990


МИСС

     А  было  все как? Танька Еремееву не дала.  И Бог его знает,  что  ей в
голову забрело. Всем же давала. Ну всем - как часы. А ему - нет.
     - Чего это, - сказала, - я  тебе должна давать? Ты что мне, брат, жених
или пионервожатый?
     У  Еремеева  аж дар  речи  заклинило от  таких ее наглости и коварства.
Потому  что  ей, Таньке этой, ей никому не жалко  было дать и  не составляло
труда. Она как-то,  имел  место такой эпизод,  двенадцати  человекам дала по
собственному  желанию  в  бытовке.  Тогда  получка  была,  и мужики распитие
спиртных напитков  в бытовке устроили, используя  ночную смену и  отсутствие
начальства.  А  тут и Танька с  крана  слезла.  Она  крановщицей  на  сборке
работает, в южном пролете. Ну вот, слезла она с крана,  так как вышел в нем,
в кране, из строя основной механизм подъема грузов, и - к мужикам в бытовку.
Дескать, надо слесаря, ремонт произвести. А мужики налили ей и говорят:
     - Слышь, Танек, ну его, твой ремонт, в трещину. Ты лучше дай нам.
     А она говорит:
     - Ну, нате.
     И дала, значит. И они там с ней на фуфайках  - все двенадцать  человек,
какие в бухаловке с получки принимали  активное участие - до утра вышивали в
порядке  очереди. А ей -  ну  хотя бы чего-нибудь. Встала, отряхнула себя  и
все.  Правда,  еще  стакан  красного  после  этого  дела с  мужиков скачала.
Сказала,  с целью  кровь  погонять по органам.  Ну и пожрать  тоже запросила
сытно,  а  не  просто закусить.  И  они  все  это  требуемое  ей  обеспечили
безоговорочно - и все довольны остались. И они, и она.
     А  Еремееву,  значит, наотрез  отказала. Как последнему. Он ей говорит,
что ты, мол, это, не думай, что я на шару попользоваться хочу, я водяры взял
и закусь сорганизую. Все, как в кино показывают, будет. А она говорит:
     -  Так  бросила я  водяру  пить. Коньяк  теперь употребляю и  коньячные
изделия. А кроме того, - говорит, - я новую жизнь начинаю заново.
     - Перестраиваешься, что ли? - Еремеев у нее спрашивает.
     А Танька ему:
     - Во-во, -  и ушла, стервоза жареная. И еще задом так,  раз налево, раз
направо, раз туда, раз оттуда - ну манекенщица, не ниже или даже  эта  вот -
мисс.
     А Еремеев стоит, смотрит на ее общий вид сзади и думает:
     - Эх, - думает, - классная  баба. Блядь, конечно, всесторонняя, но зато
ж и фигура, и ноги - да все части тела при  ней  и классные. И  на лицо тоже
ничего, красивая.
     Хотя насчет красивости,  если честно, с объективностью, судить, Еремеев
сильно  Танькины  заслуги   преувеличивал  и  превозносил.  Фигура,  ноги  и
остальное все по женской линии - это да, первосортное у нее было, а красивая
Танька  была, если  ее с женой  Еремеева непосредственно сравнивать. Еремеев
же, он и сам точно  не знает, как на ней женился, на Любке своей. По пьяному
случаю  получилось. Гуляли они в  одной общей компании,  отмечая всенародный
праздник  День   Конституции,   выпивали,   а  потом   танцы  начались   под
магнитофонные  записи,  и Еремеев, пока  расчухивался, всех,  кто хоть  чуть
более-менее покрасивей выглядел,  порасхватали  и  порастаскивали, а  Любка,
значит, в единственном  числе  сидит и не танцует. Не берет ее никто с собой
танцевать в паре. И Еремеев тоже, получается, один сидит. Ну вот  он и вылез
из-за  стола  и  говорит ей,  дескать  это,  пошли  со мной  танец  станцуем
медленный. А там, это, то-другое, потанцевали, все, потом еще попили,  потом
еще, а потом просыпается Еремеев, а Любка вместе с ним в одной кровати спит,
и  вся во сне  такая счастливая  и обрадованная, и улыбается до самых  своих
ушей, аж  противно. То есть, видимо по всему,  хорошее  ей что-нибудь во сне
вспоминается  и  снится.  И  так  как-то  само впоследствии  произошло,  что
поженились  они,  Еремеев с  Любкой,  через  ЗАГС, свадьбу отыграли,  все, и
стали, значит, совместно жить. И, конечно,  Любка в скором времени  Еремееву
надоела  до  смерти. Сильно она  все  ж таки  страшноватая была  и  вредная.
Еремеев ей говорил:
     - Я ж на тебе  как женился?  Как честный  человек, можно сказать. А ты,
это, недооцениваешь ни фига.
     А Любка ему говорила:
     - Да я могла хоть сто раз замуж пойти по  любви и дружбе. И за хорошего
человека. За Маслова, вон, Юрку могла и за Садошникова, тоже Юрку, который в
сантехническом  кооперативе  начальником работает, -  считала, наверно,  что
Еремеев не знает ничего того,  что ни  за кого она не могла пойти, благодаря
своей   блеклой  наружности  и  возрасту,  равному  двадцати  пяти  годам  с
половиной.
     И в таком плане пожили они с Любкой около полугода, наверно. А может, и
меньше  еще. Мало они, короче, успели пожить перед тем,  как Танька Еремеева
оскорбила  в  его  намерениях и отказала  ему бесповоротно.  И  он, конечно,
сильно за себя  и за свое мужское достоинство обиделся и за Танькой погнался
вдогонку. Она,  это, идет,  вихляется,  а он, значит, бегом за  ней. Догнал,
отдышался и говорит:
     - А я делаю  тебе встречное предложение идти за меня  замуж, раз  такое
дело.
     А Танька говорит:
     - Замуж? Так ты ж, - говорит, - у нас женатый на Любке своей корявой.
     А Еремеев говорит:
     - Разойдусь.
     - И на мне женишься? - Танька переспрашивает и уточняет.
     - Ага, - Еремеев отвечает, - шоб я сдох.
     И Танька, конечно, обсмеяла Еремеева от души и говорит:
     - Неужели ж, - говорит, - так припекло и захотелось?
     А Еремеев говорит:
     - Ага, - говорит, - захотелось.
     - Ну вперед, - Танька тогда говорит, - разводись.
     И опять ушла. Быстрой  походкой  за угол.  А Еремеев  домой прибежал  к
Любке:
     - Все, - говорит, - расходимся.
     - Чего-чего? - Любка спрашивает.
     А Еремеев ей говорит:
     - А того. Ошибся я, - говорит, - в выборе тебя на роль супруги и вообще
- другую я полюбил до гроба.
     - Кого ж это ты полюбил, урод примороженный? - Любка на него наступает.
     А он отвечает вызывающе грубо:
     - Я Таню полюбил, крановщицу.
     - Таньку? - Любка говорит. - Так она ж, - говорит, - блядь.
     А Еремеев ей на это:
     - Но, - говорит, - полегче. А то в торец заработаешь.
     И тут Любка сообразила своими  мозгами, что Еремеев не в шутку все это,
а на  полном серьезе, и  проситься у него начала, мол,  не  надо, давай жить
будем,  как люди, семейной жизнью, мои мама с папой, говорит,  на проведение
одной свадьбы  тысячу рублей истратили  и  комнату нам для счастливой  жизни
наняли.
     А Еремеев говорит:
     -  А  я  тебе их верну, деньги.  Заработаю, -  говорит, - и верну.  Всю
сумму. И все. И давай, - говорит, - развод.
     Но  Любка, конечно, на это не  смогла добровольно  согласие выразить  и
развод давать не захотела мирным путем. До суда довела. А у нее все равно не
вышло  ни  уха,  как  говорится,  ни  рыла.  Расторгли  их  брачные  узы  по
неуклонному требованию, исходящему от Еремеева. Мурыжили, ничего не скажешь,
долго, а потом все ж таки расторгли.
     Да, а Т