только так. Товарищи могут заметить;
     все оно  как-то... Впрочем, я подумаю. Дай-ка мне  трубку... Так  что ж
она,-  прибавил он после  небольшого  молчания,-  Василиса-то, говорит, что,
дескать...
     Но Онисим не желал продолжать разговор и принял обычный угрюмый вид.
     IV
     Знакомство Ивана Афанасьича с Прасковьей  Ивановной началось  следующим
образом.  Дней через  пять  после разговора с Онисимом  Петушков  отправился
вечером в  булочную. "Ну,- думал  он, отпирая скрипучую  калитку,-  не знаю,
что-то будет..."
     Он  взошел на  крыльцо,  отворил  дверь.  Пребольшая хохлатая курица  с
оглушительным криком бросилась ему прямо под ноги и  долго  потом в волнении
бегала по двору. Из соседней комнаты выглянуло изумленное лицо толстой бабы.
Иван  Афанасьич улыбнулся  и закивал головой.  Баба ему  поклонилась. Крепко
стиснув  шляпу, Петушков  подошел к  ней.  Прасковья Ивановна,  по-видимому,
ожидала  почетного  посещенья: платье  ее  было  застегнуто на  все  крючки.
Петушков сел на стул; Прасковья Ивановна села против него.
     - Я к вам, Прасковья Ивановна, более насчет...- проговорил наконец Иван
Афанасьич - и замолк. Судороги подергивали его губы.
     -  Милости просим, батюшка,- отвечала Прасковья  Ивановна нараспев  и с
поклоном.- Всякому гостю рады. Петушков немного приободрился.
     -  Я  давно,  знаете,  желал иметь  удовольствие с вами  познакомиться,
Прасковья Ивановна,
     - Много благодарны, Иван Афанасьич.
     Настало молчанье. Прасковья Ивановна утирала себе лицо пестрым платком;
Иван Афанасьич  с большим вниманием глядел куда-то вбок. Обоим было довольно
неловко. Впрочем, в купеческом и мещанском быту, где даже старинные приятели
не  сходятся  без  особенных  угловатых  ужимок, некоторая  напряженность  в
обращении  гостей  и  хозяина не только  не  кажется  никому  странной,  но,
напротив,  почитается совершенно приличной и необходимой, в  особенности при
первом  свиданье.  Прасковье Ивановне  понравился Петушков.  Он  держал себя
чинно и добропорядочно и притом все же был человек не бесчиновный.!
     - Я, матушка Прасковья Ивановна, очень люблю ваши булки,- сказал он ей.
     - Тэк-с, тэк-с.
     - Очень хороши, знаете, очень даже.
     -Кушайте, батюшка, на здоровье, кушайте. С нашим удовольствием.
     - Я и в Москве не едал таких.
     - Тэк-с, тэк-с.
     Опять настало молчанье.
     - А скажите,  Прасковья Ивановна,-  начал Иван Афанасьнч,-  это  у  вас
ведь, кажется, племянница живет?
     - Родная племянница, батюшка.
     - Что ж она, как... у вас?..
     - Сирота, так и держим-с.
     - И что ж она, работница?
     -  Ра-аботница,  батюшка, ра-аботница. Такая  работница, что и...  и...
и!.. Как же-с, как же-с.
     Иван Афанасьич  почел  за  приличное не  распространяться  более насчет
племянницы.
     - Это у вас в клетке какая птица, Прасковья Ивановна?
     - А бог ее знает. Птица.
     - Гм! Ну, а впрочем, прощайте, Прасковья Ивановна.
     - Просим прощения вашему благородию. В другой раз милости просим. Чайку
откушать.
     - С  особенным  удовольствием,  Прасковья Ивановна. Петушков вышел.  На
крыльце ему попалась Василиса. Она засмеялась.
     - Куда вы это  ходить изволили, голубчик мой?-сказал  Петушков  не  без
удальства.
     - Ну, полноте, полноте, балагур, шутник вы этакой.
     -  Хе, хе. А письмецо  мое  изволили получить? Василиса спрятала нижнюю
часть лица в рукав и ничего не отвечала.
     - И на меня уже не гневаетесь?
     - Василиса! - задребезжал голос тетки,- а, Василиса!
     Василиса вбежала в дом. Петушков отправился восвояси. Но  с того дня он
часто  стал ходить к булочнице, и недаром.  Иван  Афанасьич,  говоря  слогом
возвышенным, достиг своей цели. Обыкновенно достижение цели охлаждает людей,
но  Петушков, напротив, с  каждым днем более и более разгорался. Любовь-дело
случайное, существует  сама  по  себе,  как  искусство,  и  не  нуждается  в
оправданьях, как природа, сказал какой-то умный человек, который сам никогда
не  любил,  но отлично  рассуждал  о  любви. Петушков страстно привязался  к
Василисе. Он был счастлив вполне. Его душа согрелась. Понемногу перетащил он
весь свой скарб, по крайней мере все чубуки свои,  к Прасковье Ивановне и по
целым дням сидел у ней в  задней комнате. Прасковья Ивановна брала с него за
обед деньги и пила его чай, следовательно  не жаловалась на его присутствие.
Василиса привыкла к нему,  работала, пела, пряла при нем,  иногда  молвила с
ним слова  два; Петушков поглядывал на нее, покуривал  трубочку, покачивался
на  стуле,  посмеивался  и в свободные  часы  играл  с  нею  и с  Прасковьей
Ивановной в дурачки. Иван Афанасьич  был счастлив... Но на земле  нет ничего
совершенного, и как ни малы требованья  человека, судьба  никогда вполне  не
удовлетворит его, даже испортит дело, если можно... Ложка дегтю попадет-таки
в  бочку меду!  Иван Афанасьич испытал  это на  себе. Во-первых, со  времени
своего  переселения  к  Василисе  Петушков  еще более раззнакомился с своими
товарищами. Он видал  их только в необходимых  случаях и  тут, для избежания
намеков и  насмешек  (что,  впрочем, не  всегда  ему.  удавалось),  принимал
отчаянно  суровый  и сосредоточенно-запуганный вид зайца, который  барабанит
посреди фейерверка. Во-вторых, Онисим не давал ему  покою, потерял  всякое к
нему  уважение,  ожесточенно преследовал, стыдил его. В-третьих,  наконец...
Увы! Читайте далее, благосклонный читатель.
     Т
     Однажды  Петушков  (которому,  по  вышеозначенным  причинам,  вне  дома
Прасковьи Ивановны приходилось плохо) сидел в задней, Василисиной, комнате и
хлопотал  над  каким-то  доморощенным  снадобьем,  не  то  вареньем,  не  то
настойкой.  Хозяйки не  было дома.  Василиса  сидела  в  булочной и попевала
песенку.
     Постучались  в форточку.  Василиса  встала,  подошла к  окошку,  слегка
вскрикнула, засмеялась  и начала  с  кем-то  перешептываться. Вернувшись  на
место, она вздохнула и принялась петь громче прежнего..
     - С кем ты это разговаривала?-.спросил ее Петушков.
     Василиса продолжала "ломать калину",
     - Василиса, слышишь? а, Василиса?
     - Что вам?,
     - С кем ты разговаривала?
     - А вам на что?
     - Да так.
     Петушков вышел  из  задней  комнаты в пестром  архалуке, с  засученными
рукавами и с ливером в руках.
     - Ас хорошим приятелем,- отвечала Василиса.
     - С каким хорошим приятелем?
     - Ас Петром Петровичем.
     - С Петром Петровичем?.. С каким Петром Петровичем?
     - А он тоже ваш брат. Прозвище такое мудреное.
     - Бублицын?
     - Ну да, да, Петр Петрович.
     - И ты его знаешь?
     - Еще бы! - возразила Василиса, качнув головой. Петушков молча прошелся
раз десять по комнате.
     - Послушай, Василиса,-сказал он наконец,-то есть ты как его знаешь?
     - Как знаю?.. Знаю... Он барин такой хороший.
     - Как, однако ж, хороший? как хороший? как хороший? Василиса посмотрела
на Ивана Афанасьевича.
     - Хороший,- проговорила она медленно и с недоумением.- Известно какой.
     Петушков закусил губы и начал опять ходить по комнате.
     - О чем же ты с ним разговаривала? а? Василиса улыбнулась и потупилась.
     - Говори же, говори, говори, говорят тебе, говори!
     - Какой вы сегодня сердитый,- заметила Василиса. Петушков молчал.
     - Ну,  нет, Василиса,-  начал он наконец,- нет, я  сердиться не буду...
Ну, скажи же мне, о чем же вы говорили? Василиса засмеялась.
     - Такой, право, шутник этот Петр Петрович!
     - А что?
     - Уж такой!
     Петушков опять помолчал.
     - Василиса, ты ведь любишь меня? - спросил он ее.
     - Ну, и вы туда же!
     У бедного Петушкова защемило на  сердце. Вошла Прасковья Ивановна. Сели
обедать.  После  обеда Прасковья  Ивановна отправилась на полати.  Сам  Иван
Афанасьич  прилег на  печи, повертелся и заснул.  Осторожный  скрип разбудил
его. Иван Афанасьич приподнялся, оперся на локоть, смотрит:
     дверь отворена. Он вскочил - Василисы нет. Он на  двор -  и на дворе ее
нету; на улицу - глядь туда, сюда: Василисы не видать. Без шапки пробежал он
до самого рынка: нет, не
     видать  Василисы. Медленно вернулся  он  в  булочную,  взлез  на  печь,
повернулся лицом  к стене. Тяжело ему стало. Бублицын... Бублицын... это имя
так и звучало у него. в ушах.
     - Что  с тобой,  батюшка?  -  спросила его  сонливым голосом  Прасковья
Ивановна.- Чего охаешь?
     - Ничего, матушка, так. Ничего. Давит что-то.
     -  Грибы,-  пролепетала  Прасковья Ивановна,-  все  грибы.  О  господи,
помилуй нас, грешных!
     Час прошел, другой-Василисы все  нет.  Петушков  двадцать раз порывался
встать  и двадцать раз с тоской забивался под тулуп... Наконец, однако ж, он
слез с  печи  и хотел было домой пойти и  на  двор  уже вышел, да  вернулся.
Прасковья  Ивановна встала. Работник Лука, черный, как жук, хотя и булочник,
заложил  хлебы  в  печь.  Петушков  опять  вышел  на  крыльцо  и  задумался.
Проживающий  на дворе козел  подобрался к  нему и слегка, дружелюбно толкнул
его рогами. Петушков  посмотрел  на него и-, бог знает почему, сказал:"Кысь,
кысь". Вдруг низенькая  калитка тихо распахнулась и появилась Василиса. Иван
Афанасьич  отправился  к  ней прямо навстречу, взял ее за  руку  и  довольно
хладнокровно, но решительно, сказал ей:
     - Ступай за мной.
     - Да позвольте, Иван Афанасьич... я...
     - Ступай за мной,- повторил он.
     Она повиновалась.
     Петушков  привел  ее к себе на квартиру. Онисим,  по обыкновению,  спал
врастяжку.  Иван  Афанасьич разбудил  его,  велел  зажечь  свечку.  Василиса
подошла к окошку  и молча села. Пока  Онисим  возился  с огнем  в  передней,
Петушков неподвижно стоял у другого  окна и глядел на улицу. Вошел Онисим, с
свечкой в руках, начал было ворчать... Иван Афанасьич быстро обернулся.
     - Ступай вон,- сказал он ему. Онисим остановился посреди комнаты...
     -  Ступай  вон сейчас,-повторил  Петушков  грозно. Онисим посмотрел  на
барина и вышел. Иван Афанасьич закричал ему вслед:
     - Вон, совсем вон. Из дому. Придешь через два часа. Онисим убрался.
     Петушков  дождался,  пока  стукнула калитка,  и  тотчас  же  подошел  к
Василисе.
     - Где ты была? Василиса смешалась.
     -  Где  ты  была?  говорят  тебе,-  повторил  он.  Василиса  посмотрела
кругом...
     - Тебе я говорю... Где ты была? И Петушков поднял было руку...
     -- Не бейте меня, Иван Афанасьич,  не бейте...-  с испугом  пролепетала
Василиса. . Петушков отвернулся.
     - Бить тебя... Нет! я тебя бить не  стану. Бить тебя?  Извини,  извини,
голубушка.  Бог  с  тобой. Когда  я  думал,  что ты  меня любишь, когда я...
когда...
     Иван Афанасьич умолк. Он задыхался.
     - Слушай, Василиса,- сказал .он наконец,- я, ты знаешь, человек добрый;
ведь ты знаешь, Василиса, знаешь?
     - Знаю,- проговорила она запинаясь.
     -  Я  никому  зла  не  делаю, никому,  никому  на свете.  И  никого  не
обманываю. Зачем же ты меня обманываешь?
     - Да я вас не обманываю, Иван Афанасьич.
     - Не обманываешь? Ну, хорошо. Ну, хорошо. Ну, говори же, где ты была?
     - Я ходила к Матрене.
     - Врешь!
     - Ей-богу, к Матрене. Вы спросите у ней, коли мне не верите.
     - А Буб... ну, как его... черта этого видела?
     - Видела.
     - Видела? Видела? а! видела? Петушков побледнел.
     - Так ты с ним, поутру-то, у окошка сговаривалась... а? а?
     - Они меня просили прийти.
     -  А  ты  и  пошла...  Спасибо, матушка,  спасибо,  родная! -  Петушков
поклонился Василисе в пояс.
     - Да, Иван Афанасьич, вы, может, думаете...
     - Уж ты "бы лучше  не говорила! Да и я, дурак, хорош. Чего раскричался?
Да ты,  пожалуй, с  кем там хочешь знайся. Мне до тебя дела  нет. Вот еще! Я
тебя и знать-то не хочу.
     Василиса встала.
     - Воля ваша, Иван Афанасьич.
     - Куда ты идешь?
     - Да ведь вы сами...
     - Я тебя не прогоняю,- перебил ее Петушков.
     - Нет уж, Иван Афанасьич... Что ж уж мне у вас оставаться?..
     Петушков дал ей. дойти до двери.
     - Так ты уходишь, Василиса?
     - Вы меня все обижаете...
     -  Я тебя обижаю! Бога ты не боишься, Василиса! Когда же я тебя обижал?
Ну, нет, нет, скажи, когда?
     - Да как же? Вот и теперь чуть меня не побили,
     - Василиса, грешно тебе. Право, грешно!
     - И еще попрекали, что я, дескать, с тобой знаться не хочу. Я, дескать,
барин.
     Иван Афанасьич начал молча ломать себе руки. Василиса дошла до середины
комнаты.
     - Что ж? Бог  с  вами,  Иван Афанасьич. Я сама по  себе,  а вы  сами по
себе...
     - Полно, Василиса,  полно,-  перебил  ее  Петушков.- Ты лучше  рассуди,
посмотри на меня. Ведь я на себя не похож, Ведь я сам не знаю, что говорю...
Хотя бы ты меня пожалела.
     - Вы меня все обижаете, Иван Афанасьич...
     - Эх, Василиса! кто прошлое помянет, тому глаз вон. Не  правда ли? Ведь
ты на меня не сердишься, не правда ли?.
     - Вы меня все обижаете,- повторяла Василиса.
     - Не буду, душа, не буду. Прости меня, старого  человека. Я  вперед уже
не буду никогда. Ну, простила меня, что ли?
     - Бог с вами, Иван Афанасьич.
     - Ну, засмейся, засмейся... Василиса отвернулась.
     - Засмеялась, душа,  засмеялась!-закричал Петушков и запрыгал на месте,
как ребенок...
     VI
     На  другой день  Петушков, по обыкновению,  отправился  в булочную. Все
пошло  по-прежнему. Но в сердце у него засела  заноза. Он  уже не  так часто
посмеивался и иногда задумывался. Настало воскресенье.  У Прасковьи Ивановны
болела  поясница; она  не слезала  с  полатей; через силу  сходила к обедне.
После  обедни  Петушков  позвал Василису  в заднюю  комнатку. Она  все  утро
жаловалась на скуку. Судя  по выражению лица Ивана  Афанасьича, в его голове
вертелась мысль необыкновенная и для него самого неожиданная.
     - Сядь-ка ты вот здесь, Василиса,-сказал он ей,-а я тут сяду. Мне нужно
с тобой поговорить маленько. Василиса села.
     - Скажи мне, Василиса, ты писать умеешь?
     - Писать?
     - Да, писать?
     - Нет, не умею.
     - А читать?
     - И читать не умею.
     - А кто ж тебе письмо-то мое прочитал?
     -Дьячок. Петушков помолчал.
     - А хотела бы ты знать грамоте?,
     - Да на что нам грамоте знать, Иван Афанасьич?
     - Как на что? Книги можно читать.
     - А в книгах-то что стоит?
     - Все хорошее... Послушай, хочешь, я тебе принесу книжку?
     - Да ведь я читать не умею, Иван Афанасьич.
     - Я буду тебе читать.
     - Да ведь, чаи, скучно?
     - Как можно! скучно! Напротив, оно против скуки хорошо.
     - Разве сказки читать будете?
     - А вот увидишь завтра.
     Петушков к  вечеру возвратился  домой и  начал рыться у  себя в ящиках.
Нашел  он  несколько разрозненных  томов "Библиотеки для чтения", штук  пять
серых московских романов, арифметику  Назарова, детскую географию с глобусом
на  заглавном листе, вторую часть истории Кайданова, два сонника, месяцеслов
за 1819 год,  два нумера "Галатеи", "Наталью"  Долгорукую" Козлова и  первую
часть "Рославлева". Долго думал он, что бы выбрать? и наконец решился  взять
поэму Козлова и "Рославлева".
     На другой день Петушков поспешно оделся, сунул  обе книжонки под лацкан
сюртука, пришел в  булочную  и,  как только  улучил свободное  время, усадил
Василису и начал читать ей роман Загоскина. Василиса сидела неподвижно;
     сперва  улыбалась, потом как  будто  призадумалась...  потом  нагнулась
немного  вперед; глаза  ее  съежились,  рот слегка раскрылся, руки  упали на
колени:  она задремала.  Петушков читал  скоро, невнятно и глухим  голосом,-
поднял глаза...
     - Василиса, ты спишь?
     Она встрепенулась, потерла себе  лицо и  потянулась. Петушкову  досадно
стало на нее и на себя...
     - Скучно,-лениво проговорила Василиса.
     - Послушай, хочешь, я тебе стихи почитаю?
     - Как?
     - Стихи... хорошие стихи.
     - Нет, уж будет, право.
     Петушков  проворно  достал поэму Козлова, вскочил, прошелся по комнате,
стремительно подбежал к Василисе и принялся читать. Василиса закинула голову
назад,  растопырила  руки,  вгляделась  в  лицо  Петушкова-и  вдруг залилась
звонким и резким хохотом... так и покатилась.
     Иван Афанасьич  с досадой  швырнул книгу  на  пол. Василиса  продолжала
хохотать.
     - Ну, чему ты смеешься, глупая?1 Василиса заливалась пуще прежнего.
     -  Смейся, смейся,- ворчал Петушков сквозь зубы.  Василиса  взялась  за
бока, заохала.
     - Да чему ты, сумасшедшая?
     Но  Василиса только  руками  махала. Иван Афанасьич  схватил фуражку  и
выбежал  из дому.  Быстро, неровными шагами  шел  он по городу,  шел, шел  и
очутился у  заставы. Вдоль улицы  вдруг застучали колеса, затопали лошади...
Кто-то кликнул  его по имени. Он поднял голову и увидал просторную старинную
линейку.  В линейке,  лицом к  нему, сидел г. Бублицын между двумя девицами,
дочерями господина Тютюрева. Обе девицы были одеты совершенно одинаково, как
бы  в ознаменование  их  неразрывной  дружбы;  обе улыбались  задумчиво,  но
приятно,  и  томно  наклоняли  головки  набок.  На  другой  стороне  линейки
виднелась широкая соломенная шляпа  почтенного господина Тютюрева и  отчасти
представлялся взорам  его полный и круглый затылок;  рядом  с его соломенной
шляпой возвышался чепец его супруги. Самое положение обоих родителей служило
явным доказательством их  искреннего благоволения и доверенности к  молодому
Бублицыну.  И  молодой  Бублицын,  видимо,  чувствовал и  ценил  их  лестную
доверенность. Конечно, он  сидел непринужденно, непринужденно разговаривал и
смеялся;   но   в  самой   развязности  его   обращения  замечалась  нежная,
трогательная почтительность. А девицы Тютюревы? Трудно выразить словами все,
что  внимательный  взор  наблюдателя   открывал   в  чертах  обеих  сестриц.
Благонравие,  и кротость, и скромная  веселость, грустное понимание  жизни и
непоколебимая  вера в самих себя, в высокое и  прекрасное призвание человека
на земле, приличное внимание к  юному собеседнику, по дарованиям умственным,
может  быть, не  вполне  им  равному,  но по сердечным свойствам  совершенно
достойному снисхожденья... вот  какие качества и чувства  изображались в это
время на  лицах девиц Тютюревых. Бублицын кликнул Ивана  Афанасьича по имени
так, без всякой причины, от  избытка внутреннего довольства;  поклонился ему
чрезвычайно дружелюбно и приветливо; сами девицы Тютюревы поглядели на  него
ласково  и  кротко,  как  на  человека,  с  которым  они  бы  не прочь  даже
познакомиться... Маленькой рысцой пробежали добрые,  сытые,  смирные лошадки
мимо Ивана  Афанасьича; плавно покатилась линейка по широкой дороге, разнося
добродушный девический смех; в последний раз мелькнула шляпа г-на  Тютюрева;
пристяжные  закинули  головы  набок, щепотко  запрыгали  по короткой зеленой
травке...  кучер  засвистал  одобрительно  и  бережно;  линейка  исчезла  за
ракитами.
     Долго простоял на месте бедный Петушков.
     -  Сирота  я,  сирота  казанская,-прошептал  он  наконец...  Оборванный
мальчишка остановился перед ним, робко посмотрел на него, протянул руку...
     - Христа ради, барин хороший.
     Петушков достал грош.
     -  На тебе на  твое сиротство,-проговорил он через силу и пошел опять в
булочную. На пороге Василисинон комнатки остановился Иван Афанасьич.
     "Вот,- подумал он,-  вот  с кем  я знаюсь! Вот  оно, мое семейство! вот
оно!.. И тут Бублицын и там Бублицын".
     Василиса сидела к нему спиной и, беззаботно попевая, разматывала нитки;
платье на ней было ситцевое, полинялое;
     волосы она  заплела  кое-как...  В  комнате,  невыносимо жаркой,  пахло
периной,  старыми  тряпками;  кой-где  по  стенам  проворно  мчались  рыжие,
щеголеватые прусаки; на дряхлом комоде,  с  дырочками вместо замков,  лежал,
подле разбитой  банки,  стоптанный женский  башмак... На полу  еще  валялась
поэма  Козлова... Петушков покачал головой,  скрестил руки  и вышел.  Он был
обиже