е,  якобы, выпущенное в  связи с
приходом Карла XII в Малороссию. Поставив гетмана в позу человека снедаемого
заботами за свой  край, он приписывает ему рассуждение  о  возможном  исходе
борьбы между  Петром  и  Карлом. Если победит царь,  малороссам  по-прежнему
суждено  испытывать   известное  им  уже  бремя   московского  деспотизма  -
истребление многочисленных семейств, предание казни невинных  людей, клевету
и поношения.  Если  же Петр  будет сокрушен  доблестным шведским королем, то
Малороссия неминуемо будет присоединена к Польше. Судьба страны определится,
в  значительной степени,  поведением самих украинцев  в этот важный  для них
час. Что они изберут, к которой стороне присоединятся? Современный читатель,
хорошо   знающий,  что  весь  "патриотический"  план   Мазепы  заключался  в
присоединении  Украины  к  Польше  на  условиях Гадячского  договора, не без
любопытства прочтет о  мудром намерении гетмана  не приставать ни к одной из
сторон. Ссылаясь на свой  продолжительный  политический опыт,  он считает за
благо  не воевать  ни  со  шведами, ни с поляками, ни с русскими,  но собрав
собственное войско, быть готовыми отстаивать свою землю  от  всякого, кто на
нее посягнет. Согласно "Истории Русов", такое войско у Мазепы существовало в
момент вторжения  Карла  XII. Он, будто бы, стоял  с ним  на Десне,  а  свою
главную квартиру  учредил  где-то  между  Стародубом  и  Новгород-Северским.
Отсюда он и обратился будто бы к малороссам с воззванием.
     Только  полное незнакомство широкой  читающей публики с  событиями того
времени  вынуждает нас вкратце восстановить их истинную картину, необходимую
для понимания степени ее искажения в "Истории Русов".
     Поведение Мазепы  накануне измены  хорошо известно  {97}. Окончательное
решение  предать Петра  созрело  у него до  вторжения  Карла  в Россию.  Оно
ускорено  было письмом княгини Дольской  и приложенным к нему письмом самого
короля  Станислава Лещинского, полученными  16 сентября 1707  г.  Гетман уже
тогда  открыл свой  замысел Орлику.  Когда же  Орлик обратил его внимание на
возможность  победы  Петра,  Мазепа воскликнул: "Или я  дурак прежде времени
отступать, пока не увижу крайней нужды, когда царь не  будет в состоянии  не
только  Украины, но и государства  своего  от потенции  шведской оборонить!"
Верность  царю он  намерен  был хранить  до  исхода  поедника между Петром и
Карлом.  Выжидать результатов  войны  в  бездействии  -  такова была тактика
гетмана.  Он  меньше  всего рассчитывал,  что Украина станет театром военных
действий  и  был ошеломлен  известием о  движении  короля не  на  Москву, по
Смоленской дороге, как подсказывала военная логика,  а на юг - в Малороссию.
"Дьявол его сюда несет! Все мои интересы превратит и войска великороссийские
за  собою внутрь Украины  впровадит".  Мазепа,  видимо,  не  знал,  что марш
короля, поставивший его в столь трудное положение, подсказан Карлу поляками,
обнадежившими шведов казачьей помощью, т.  е., в  конечном счете, вызван был
изменой самого Мазепы. Совершить роковой шаг надлежало не в конце, а в самом
начале кампании  и в полной  неизвестности  ее исхода. А не  совершить  было
невозможно:  поляки  успели  многое  разболтать, да  могли  и  выдать  тайну
сношений  с   ними  гетмана  из  чувства  мести.  Мазепе,  поэтому,  остался
единственный  путь -  обманывать  Петра до тех пор, пока не  подойдут шведы,
дабы открыто перейти к ним.
     Когда царские генералы, к осени 1708  г., сосредоточили свои  войска  у
Стародуба, они послали  приглашение и гетману  явиться туда  же  с казаками.
Мазепа  притворился  больным,   жалуясь  на  "педокгричную  и  хирокгричную"
болезнь, не позволявшую  ему  даже на коне  сидеть.  Притворство  так хорошо
удалось,  что сам Меньшиков стал уговаривать  Петра не настаивать на приезде
старика,  потому  что  "от  педокгричной  и  хирокгричной  приключилась  ему
апелепция".  Меньшиков  хотел  только выяснить  какие-то  частные вопросы  в
беседе с гетманом, для каковой цели отправился к нему в Батурин.
     У  Мазепы,  тем временем, шли совещания  с его приближенными  о посылке
гонца  к Карлу XII. Гетман пребывал в состоянии крайней нерешительности, чем
вызывал немалое раздражение  заговорщиков. После дебатов, даже ссор,  послан
был  с письмом  к  королю  Быстрицкий - правитель  Шептаковской волости.  От
встречи  с  Меньшиковым решено  было  всячески уклоняться.  Послали  к  нему
племянника Мазепы Войнаровского  с уведомлением об отъезде гетмана в Борзну,
где его ждет киевский архиерей для соборования,  "понеже конечно при кончине
своея  жизни  обретается".   Меньшиков  опечалился:  "жаль  такого  хорошего
человека". Но  вместо того, чтобы вернуться  назад, решил как  можно  скорее
ехать  в  Борзну,  чтобы  застать  гетмана  в  живых. Это  повергло  в  ужас
Войнаровского.  Ночью он бежал,  чтобы  предупредить Мазепу. Тем  временем в
Борзну прискакал Быстрицкий с  известием о приближении Карла. Король  обещал
быть  у  Мокшанской  пристани 22 октября, но в этот день не явился,  а 23-го
прибежал Войнаровский, объявивший,  что  завтра  к обеду  приедет  в  Борзну
Меньшиков для свидания с умирающим гетманом. Мазепа "порвался,  как вихрь" и
немедленно помчался в Батурин, а ночью 24  октября был уже у шведов. Никакой
штаб-квартиры    "между   Стародубом   и   Новгород-Северским"   и   никакой
многочисленной армии  на  Десне не существовало.  Боясь казаков и не доверяя
им,  Мазепа их,  попросту,  не  собрал, предпочитая  опираться  на  польских
сердюков  {98}.   Казачье   войско  пришлось  собирать   новому  гетману   -
Скоропадскому. "В здешней старшине, - доносил Петру Меньшиков, - кроме самых
вышних, також и  в  подлом  (простом)  народе с  нынешнего гетманского злого
учинку никакого худа ни в ком не видать".
     "Вооруженный  нейтралитет"  был  позой  придуманной для  Мазепы автором
"Истории Русов". Еще большей фантастикой может считаться приписанное  Мазепе
утверждение, будто шведский  и польский короли, по его настоянию, обещали не
разорять  Украины,  а  покровительствовать  ей во  время  своего  нашествия.
Удалось,  якобы,  гетману  добиться  согласия   на   нейтралитет  Украины  в
предстоящей войне и от единоверной православной России.  При заключении мира
Малороссия могла выступить, как самостоятельное государство, каким она  была
до  польского владычества  -  со  своими  князьями,  с  древними  правами  и
привилегиями. По словам "воззвания", великие европейские державы - Франция и
Германия согласны гарантировать такой порядок вещей.
     Самостийнические  историки   видят   в   этом   воззвании  свой   идеал
национальной  независимости.  "История  Русов"  была,  по-видимому,  главной
виновницей   того,  что  с  этим   идеалом  связано  имя   Мазепы  -  самого
непопулярного и самого ненационального из гетманов. Однако, возложив на него
столь важную  историческую миссию  автор "Истории Русов"  вынужден был и всю
личность Мазепы представить в исключительно выгодном свете. Прежде всего, он
рисует его человеком религиозным, богобоязненным, создателем многих церквей.
Мазепа  и в самом деле выстроил их не мало, но по словам Костомарова, дальше
этих внешних знаков благочестия его  религиозная жизнь не  пошла. Во  всяком
случае, не из нее вытекало его поведение после измены, когда он, перебежав к
Карлу,  продолжал,  якобы,  соблюдать  "нейтралитет"  боясь  пролития  крови
единоверцев.  В  прошлом, он этой  крови  не  жалел,  особенно  крови  своих
разоблачителей, таких как Кочубей и Искра, таких как Палей, которого он упек
в  Сибирь,  да и  таких, как  его прежний начальник  и благодетель  - гетман
Самойлович.  Есть  основание думать,  что служа  при  Дорошенко  генеральным
писарем,  он  не чужд  был  работорговли.  По  крайней мере,  кошевой  Серко
перехватил его однажды по  дороге в Константинополь,  куда он вез в  подарок
султану от Дорошенко 14 левобережных казаков.  Подметное письмо, найденное в
Киеве  в 1670 году, прямо  утверждает, что Мазепа людей русских православных
продавал  татарам  и туркам.  "История Русов"  обо  всем  этом,  конечно, не
упоминает. Только уклониться от объяснения хорошо всем известной казни Искры
и  Кочубея, открывших измену  Мазепы,  -  не  сочла  возможным. Но тут  она,
нисколько  не  задумываясь,  приписала  эту казнь не  Мазепе, а царю  Петру.
Гетман, до самой смерти,  остался кротким, добродетельным господином, умирая
сжег  даже ларец, в  котором хранились списки его единомышленников,  дабы не
ввергнуть их в беду. Что никаких  таких списков не могло  существовать, ясно
было не только историкам,  но и современникам. Петр писал Апраксину: "Он  не
токмо с совету всех, но из  пяти  персон сие  зло учинил".  "История Русов",
между  тем,  не  прочь  повернуть дело так, что он  этого зла и не собирался
учинять,  что  переход  его на  сторону  Карла  был  вынужденным по  причине
поведения все  того же  глупого народа  и казаков,  не пожелавших  соблюдать
"нейтралитета" и видеть в шведах своих лучших друзей и освободителей, к чему
призывал поддельный манифест Мазепы.
     Чтобы покончить с темой  Мазепы и  с  ее  трактовкой в "Истории Русов",
приведем выдержку из  Костомарова,  посвятившего  Мазепе,  под  конец  своей
жизни,  обширную  монографию.  Вот  каким  представляется ему  это  божество
самостийников:
     "Гетман  Мазепа,  как  историческая  личность,  не  был  представителем
никакой национальной идеи. Это был эгоист в полном смысле этого слова. Поляк
по  воспитанию  и приемам  жизни, он перешел  в Малороссию и там сделал себе
карьеру, подделываясь к  московским властям  и отнюдь не  останавливаясь  ни
перед какими безнравственными путями. Самое верное определение этой личности
будет сказать,  что это  была  воплощенная  ложь. Он лгал перед  всеми, всех
обманывал - и поляков, и малороссиян, и царя, и Карла, всем готов был делать
зло, как  только  представлялась  ему  возможность получить себе  выгоду или
вывернуться из опасности" {99}.
     Не менее ярко и столь же неверно представлен в "Истории Русов" эпизод с
полковником  Полуботком  -  героем  последней  вспышки  казачьего  путчизма.
Предательство Мазепы поставило перед Петром вопрос  о реформе управления  на
Украине,  которая служила бы гарантией неповторения измен  и бунтов. Получив
наглядный пример шатости старшины и полной преданности простого народа, Петр
решился  на то, на что не могли решиться предыдущие цари  - смелее опираться
на народ и лишить старшину захваченных ею прав бесконтрольного  хозяйничанья
в крае. Первым шагом к  такому преобразованию было учреждение Малороссийской
Коллегии - особого ведомства по управлению Малороссией, созданного в 1722 г.
Состояла  она   из  шести  штаб-офицеров   под  председательством  бригадира
Вельяминова.  Официально, это был  как бы совет при гетмане Скоропадском, но
он  имел  право  надзора за судьями к  приема  жалоб от населения на казачьи
власти, даже  на  верховный войсковой суд  и войсковую  канцелярию. Коллегия
следила за  всей входящей и исходящей  перепиской  канцелярии и осуществляла
наблюдение за финансами.
     В  именном указе по поводу ее учреждения  сказано, что "оная учинена не
для  чего  иного  токмо для того  дабы  малороссийский народ ни от кого, как
неправедными судами, так и от старейшины налогами утесняем не был".
     После измены и бегства Мазепы притеснение мелкого казачества и крестьян
не только не ослабло, но приняло еще большие размеры.  "Полковники  обращали
себе  в подданство  многих  старинных казаков.  Нежинский  полковник в одной
Верклеевской сотне поневолил более 50 человек,  полтавский  полковник Черняк
закабалил  целую  Нехворощенскую  сотню...  переяславского полка березинской
сотни  баба  Алексеиха  Забеловна  Дмитрящиха  больше  70  человек   казаков
поневолила".  Жалобы  и  челобитья   простого  народа  рисуют  знакомую,  по
предыдущей главе, картину беззастенчивого  закабаления: "полковники  казаков
соседей своих  по  маетностям  принуждают  за  дешевую цену  продавать  свои
грунты, мельницы, леса и покосы". По жалобе казаков на нежинского полковника
Журковского,   гетман  Скоропадский   дал  им  универсалы,  ограждавшие   от
дальнейших обид, но когда они с этими универсалами явились к полковнику, тот
обобрал их,  бил, посадил в тюрьму  и  держал до тех пор,  пока они  не дали
письменного обязательства быть у него навеки в подданстве {100}.
     После рассылки  по  всей Украине печатного указа,  объяснявшего  задачи
новой коллегии, старшина почувствовала, что  ее управлению приходит конец, а
когда увидела, что Петр не на шутку начинает выводить на  чистую воду все ее
дела  о неправильно захваченных  землях и несправедливо закрепощенных людях,
она  пришла  в ужас.  Но  ее  ждал  еще  один  удар.  Петр  замыслил  полное
упразднение гетманства. Когда умер Скоропадский,  новые гетманские выборы не
были  назначены.  Царь  велел  исполнять  обязанности гетмана  черниговскому
полковнику Павлу Полуботку, советуясь во всех делах с генеральной  старшиной
и  с Малороссийской  Коллегией. Не подлежит сомнению, что не  умри  Петр так
рано,  Скоропадский вошел бы в  историю, как последний украинский гетман. Но
наступившая  после смерти  императора  реакция и гибель многих его начинаний
вызвали, в числе прочих мероприятий, реставрацию малороссийского гетманства.
В 1727 году, по предложению того же Меньшикова, состоялись гетманские выборы
и булава, лежавшая праздно пять лет, вручена была Данилу  Апостолу - бывшему
мазепинцу, ушедшему к Карлу XII, а потом снова перебежавшему к царю.
     Эпизод с  Полуботком  разыгрался,  согласно "Истории Русов",  на  почве
введения малороссийской коллегией налогов. Сообщается об этих налогах  таким
тоном,  будто они  введены впервые. Автор, видимо, забыл, как он несколькими
десятками страниц ранее  поносил  и проклинал Москву за взимание непосильных
податей  и  поборов  в  Малороссии.  Теперь  оказалось,  что  до  учреждения
Малороссийской  Коллегии, т. е. до 1722 г., никаких таких поборов и не было.
Москва,  действительно, ничего  в свою пользу не получала, но малороссийский
народ платил очень тяжелые подати  в гетманскую казну. В 1722 году, все было
оставлено по-прежнему: финансы Украины, как и прежде, оставались отделенными
от  общероссийских  финансов,  но   произошло  нечто   небывалое   дотоле  -
Малороссийская Коллегия обложила налогом привилегированный слой казачества -
старшину.  Это  и  дало  повод к жалобам на податное  бремя. Вина  Полуботка
заключалась якобы в том, что он вместе со старшиной выступил перед Сенатом с
просьбой  об  избавлении казачьих  чинов  от  обложения.  Сенат,  по  словам
"Истории  Русов", внял  и  освободил, но  Петр,  вернувшись  из  персидского
похода, восстановил налоги,  а самого Полуботка с его приспешниками вызвал в
Петербург.
     Когда они предстали  перед царем и снова просили об избавлении от тягот
и  о возвращении старых привилегий, Петр, по внушению Меньшикова, назвал их,
будто бы,  изменниками  и "повелел  истязать  и  судить  Тайной Канцелярии".
Тайная  Канцелярия,  после  пыток  раскаленным  железом,   осудила  всех  на
пожизненное тюремное  заключение  с конфискацией  всего  имущества.  Услышав
такой приговор, Полуботок,  по словам "Истории Русов",  произнес перед царем
смелую  речь, обличая беззаконность  его  поступка и  несправедливость  кары
постигшей  старшину.  Он  не  только  напомнил царю  о  невыносимых податях,
покорно выплачиваемых  населением, но  о  строительстве  крепостей, о  рытье
каналов  и  осушении  болот,  где  гибнут  тысячи  малороссов  от  голода  и
усталости, напомнил  о  нарушении  царскими  чиновниками стародавних  прав и
обычаев  малороссийских, о ненависти царских фаворитов, безжалостных  врагов
Украины, правящих ею на манер  азиатских  тиранов. "Я знаю, что нас  ожидают
цепи и мрак  тюрьмы,  где  нас  уморят голодом  и  лишениями, по московскому
обычаю, но пока я жив, я скажу тебе всю правду, государь".
     После  столь  эффектной речи дается  мелодраматическое  описание смерти
Полуботка  в  Петропавловской  крепости, куда  к  нему,  якобы,  пришел Петр
Великий,  чтобы  попросить  прощения.  Полуботок не  простил его,  и  умирая
произнес  еще  одну блестящую  речь:  "За  неповинные  страдания мои  и моих
земляков будем  судиться у нелицеприятного  судьи, Бога нашего: скоро станем
перед ним, и он рассудит Петра и Павла".
     Эти  речи Полуботка,  сохраненные  нам  "Историей  Русов", пользовались
необычайным успехом среди фрондирующей казачьей старшины, расходясь по рукам
во множестве  списков. Кроме "Истории Русов" они попали в "Les annales de la
Petite Russie" Бенуа Шерера, вышедшие в Париже в 1788 г. Кроме того, портрет
Полуботка с выгравированной  под  ним  цитатой из его "речи" висел чуть не в
каждом полковничьем  и сотницком доме. По мнению  позднейших исследователей,
изображен  был  на нем  не  Павел,  а  его отец Леонтий  Полуботок,  но  это
нисколько не мешало почитанию черниговского полковника, причисленного к лику
национальных героев.
     Надо ли говорить о  том, что  история  Полуботка, как  все  аналогичные
эпизоды,  изложена "Историей  Русов"  в самом  превратном  виде,  а речи его
сочинены?
     Подложность их давно  не вызывала  сомнений, даже у самостийников. Один
из них, Александр Оглоблин, признал это недавно совершенно открыто {101}.
     При спокойном рассмотрении в  свете документального материала, какой мы
находим у таких  историков, как  С.  М. Соловьев, Н.  И.  Костомаров, А.  М.
Лазаревский  {102}  дело  Полуботка и  самая личность его выступают в совсем
ином  виде. Не  бескорыстный  патриотизм,  а печать  все того  же  казачьего
хищничества лежит на них.
     Конфликт  "местоблюстителя"  гетманских   клейнодов   с  Малороссийской
Коллегией был  вызван  не одним лишь обложением податьми правящого сословия,
но  рассылкой по полкам универсалов,  предоставлявших право  простым казакам
подавать в коллегию жалобы на притеснения со стороны старшины.
     Мы уже видели, как в течение полустолетия старшина ожесточенно боролась
против  такого  права.  Она  старалась  всеми   силами  изолировать  простое
казачество от царской администрации, она хотела быть  его высшим и последним
начальством. А теперь позволено было не  только казакам жаловаться  на своих
полковников и сотников, но и  крестьянам  на помещиков. Крестьяне воспрянули
духом,  стали  вести себя более независимо,  а кое-где и  побили  помещиков.
Жертвой таких расправ  сделался один из казачьих магнатов, известный Забела.
Тогда Полуботок с своими товарищами решился  на открытое нарушение  царского
приказа. А  приказ  запрещал  кому бы то  ни  было  издавать универсалы  без
согласия  Малороссийской  Коллегии.  Превысив власть,  Полуботок,  вкупе  со
старшиной, выпустил универсал, направленный против Малороссийской Коллегии и
требовавший от крестьян повиновения  своим помещикам.  Петр  усмотрел в этом
рецидив старой  казачьей крамолы  и  вызвал Полуботка с  его приближенными в
Петербург  для  объяснения.  Прослышав  об  этом,  стародубские  и  любецкие
поселенцы  послали  туда своих  челобитчиков  с  жалобами  на  старшину  и с
просьбой заменить казачий суд имперским. Полуботок с товарищами объявили это
посольство фальшивым, подстроенным Малороссийской  Коллегией. Петру, видимо,
давно надоело  положение, при котором обо  всяком нестроении  в Малой России
невозможно было  иметь ясного представления. Обнаруживался ли  факт растущей
безлошадности  среди казаков, гетман  объяснял это поставкой подвод проезжим
великороссам,  а сами  казаки  работами,  которыми  утесняют их  полковники;
оказывалось ли, что в некоторых городах ратуши "стали пусты", гетман винил в
этом  генералов и офицеров, расквартированных в данных городах и требовавших
себе  на  кухни  всяких  запасов,  а  жители  доносили,   что  хотя  ратуши,
действительно,  снабжают  войска продовольствием, но для этой  цели с народ