евшие  в
Приднепровьи и известные  чаще всего,  под именем  Черных  Клобуков, они  со
временем  христианизировались,  обрусели   и   положили  начало,  по  мнению
Костомарова,  южнорусскому  казачеству.  Эта  точка  зрения получила сильное
подкрепление в ряде позднейших изысканий, среди  которых особенным интересом
отличается исследование П. Голубовского. Согласно ему, между степным кочевым
миром и русской стихией не было в старину той резкой границы, какую  мы себе
обычно представляем. На всем пространстве от Дуная до  Волги,  "лес и степь"
взаимно проникали  друг  друга, и в то время как печенеги, торки  и  половцы
оседали в русских владениях,  сами русские многочисленными островками жили в
глубине тюркских кочевий. Происходило сильное смешение кровей и культур. И в
этой среде,  по  мнению Голубовского, уже в киевскую эпоху стали создаваться
особые воинственные общины, в составе которых наблюдались как русские, так и
кочевые  инородческие элементы.  Основываясь на известном  "Codex Camanicus"
конца XIII  века, Голубовский  самое  слово  "казак"  считает половецким,  в
смысле стража передового, дневного и ночного {20}.
     Толкований  этого  слова много  и выводилось оно  всегда  из  восточных
языков, но прежние исследователи сопровождали свои утверждения аргументацией
и  соответствующими лингвистическими выкладками.  Только  В. А.  Голобуцкий,
автор недавно  вышедшей работы  о запорожском  казачестве, отступил  от этой
хорошей  академической  традиции.   Отметив  тюркское  его  происхождение  и
истолковав,  как "вольного человека", он ничем не подкрепил своего открытия.
Не  трудно  заметить руководившее им  желание -  закрепить филологически  за
словом "казак"  то значение,  которое  придавалось  ему в националистической
публицистике и поэзии ХIХ века.
     Некоторые   исследователи   идут  дальше  Голубовского  и  ищут  следов
казачества  в  скифских  и  в  сарматских  временах,  когда  на  нашем   юге
подвизались  многочисленные   ватаги,   добывавшие  пропитание  грабежами  и
набегами. Степь искони дышала разбоем, хищничеством и той особой вольностью,
которую  так  трудно отождествить с  современным  понятием свободы. Наиболее
яркую  печать  наложила на казачество  самая  близкая  к  нему  по  времени,
татарская   эпоха    степной   истории.    Давно   обращено    внимание   на
тюркско-татарское   происхождение   казачьей  терминологии.  Слово  "чабан",
например,  означающее  пастуха  овец,  заимствовано  от  татар.  От  них  же
заимствовано  и   слово  "атаман",   производное   от  "одаман",  означающее
начальника  чабанов  сводного  стада.  Сводное же  стадо  составляли  десять
соединенных  стад, по тысяче овец  в каждом. Такое  стало называлось "кхош".
Казацкое  "кош" (становище, лагерь,  сборное место) и "кошевой атаман" вышли
из  этого  степного  лексикона. Оттуда  же  "курень"  и  "куренный  атаман".
"Значение  куреня, - по словам Рашидед-Дина, - таково:  когда в поле кибитки
во множестве стоят кругом в виде кольца, то называют это КУРЕНЬ".
     Объяснить проникновение  в  среду днепровских казаков тюрко-монгольской
кочевой  терминологии не так уж трудно, ввиду близости  Крыма.  Но  наиболее
вероятным ее источником были казаки же, только не свои русские, а татарские.
Представление  о казачестве как специально русском  явлении до такой степени
распространено у нас и в Европе, что о  существовании иноплеменных  казачьих
скопищ  редко  кому известно.  Между тем, Дон и Запорожье были, надо думать,
младшими братьями и учениками казаков татарских.
     На существование татарских казаков имеется множество указаний. Оставляя
в стороне вопрос о  большой  Казахской  орде за Каспием,  которую  некоторые
историки,  как  Быкадоров и Эварницкий, ставят в родственную  связь со  всем
казацким  миром,   мы  ограничимся   более   близкой   нам   территорией   -
Причерноморьем.
     В 1492 г. хан Менгли-Гирей писал Ивану III, что войско его, возвращаясь
из под Киева с добычею, было ограблено в степи "ордынским казаками". Об этих
ордынских   или   "азовских"  казаках-татарах  неоднократно   пишут  русские
летописцы  со  времен  Ивана   III,  характеризуя   их,  как  самых  ужасных
разбойников,  нападавших  на  пограничные  города   и  чинивших  необычайные
препятствия  при сношениях Московского Государства с Крымом.  "Поле не чисто
от азовских  казаков", читаем мы постоянно в донесениях послов и пограничных
воевод государю.  Татарские казаки, так  же  как  русские, не признавали над
собой власти  ни одного из соседних государей, хотя часто поступали к ним на
службу.  Так, отряды  татарских казаков  состояли на  службе  у  Москвы,  не
гнушалась  ими  и   Польша.  Известно,   по   крайней   мере,   что   король
Сигизмунд-Август  призывал к  себе белгородских (аккерманских) и перекопских
казаков  и посылал им сукно на  жалованье. Но чаще всех привлекал их себе на
помощь крымский хан, имевший постоянно в составе своих войск крупные казачьи
отряды. Разбойничая  на пространстве между  Крымом  и  московской  Украиной,
татарские   казаки  были  в  военном,  бытовом  и   экономическом  отношении
самостоятельной  организацией,  так  что  польские  летописцы,  зная  четыре
татарские   орды   (заволжскую,   астраханскую,   казанскую,   перекопскую),
причисляли к ним, иногда, пятую - казацкую {21}.
     Надо  ли после  этого  ходить далеко  на Запад в  поисках  образца  для
запорожской Сечи? Истинной школой днепровской вольницы была татарская степь,
давшая ей все  от воинских  приемов,  лексикона,  внешнего вида  (усы,  чуб,
шаровары), до обычаев, нравов и всего стиля поведения. Прославленные морские
походы в  Туреччину  выглядят  совсем не  патриотическим и не  благочестивым
делом.  Сами,  украинофилы прошлого  века знали, что  казаки  "розбивали  по
Черному море християнске купецтво заодно с бесурменским, а дома  плиндрували
руськи свои городи татарским робом" {22}.
     "Были  в Швеции казаки запорожские,  числом 4.000, пишет  одна польская
летопись, - над  ними был гетманом Самуил Кошка,  там этого Самуила и убили.
Казаки  в  Швеции  ничего  доброго не  сделали,  ни гетману,  ни  королю  не
пособили, только  на  Руси  Полоцку  великий  вред  сделали, и город славный
Витебск опустошили, золота и серебра множество набрали, мещан знатных рубили
и такую содомию чинили, что хуже злых неприятелей или татар".
     Под 1603  годом  повествуется  о  похождении  казаков  под  начальством
некоего Ивана Куцки в Боркулабовской и  Шупенской волостях, где они обложили
население данью в деньгах и натуре.
     "В том же году в городе Могилеве Иван Куцка сдал гетманство, потому что
в  войске  было  великое  своевольство:  что кто  хочет,  то делает. Приехал
посланец  от  короля и  панов  радных, напоминал,  грозил  казакам, чтоб они
никакого  насилия в городе и по селам не делали. К  этому  посланцу приносил
один мещанин на руках  девочку шести  лет,  прибитую и изнасилованную,  едва
живую;  горько,  страшно  было  глядеть: все  люди  плакали,  Богу Создателю
молились, чтобы таких своевольников истребил навеки. А когда казаки назад на
Низ поехали,  то великие убытки селам и городам делали, женщин, девиц, детей
и  лошадей с  собою брали; один казак  вел лошадей 8, 10,  12,  детей 3,  4,
женщин или девиц 4 или 3" {23}.
     Чем эта  картина  отличается  от  вида  крымской орды возвращающейся  с
ясырем  из  удачного набега?  Разница  может  быть,  та,  что  татары  своих
единоверцев и единоплеменников не брали и не продавали  в рабство, тогда как
для запорожских "лыцарей" подобных тонкостей не существовало.
     Школа  Запорожья была не рыцарская и  не трудовая крестьянская. Правда,
много  крепостных  мужиков  бежало  туда,  и  много   было  поборников  идеи
освобождения селянства от крепостного права. Но принесенные  извне, эти идеи
замирали  в Запорожье и подменялись другими. Не они определяли образ Сечи  и
общий  тонус ее жизни. Здесь  существовали свои вековечные традиции, нравы и
свой взгляд  на мир. Попадавший сюда человек переваривался и перетапливался,
как  в котле, из малоросса становился казаком, менял этнографию, менял душу.
В глазах современников, как отдельные казаки,  так и  целые  их объединения,
носили  характер "добычников". "Жен  не  держат, землю не пашут, питаются от
скотоводства,  звериной  ловли  и рыбного  промысла, а в  старину  больше  в
добычах, от соседственных народов получаемых, упражнялись" {24}. Казакование
было  особым  методом  добывания  средств  к  жизни,  и  тот  же  Папроцкий,
воспевавший  казаков, как рыцарей, признается в одном  месте, что в низовьях
Днепра  "сабля  приносила больше  барышей,  чем хозяйство". Именно поэтому в
казачество шли не одни простолюдины, но  и шляхта, подчас из  очень  знатных
родов. Насколько возвышенными были их цели и устремления,  видно из случая с
знаменитым Самуилом Заборовским. Отправляясь в Запорожье, он мечтал о походе
с казаками на московские  пределы,  но  явившись в  Сечь  и  ознакомившись с
обстановкой, меняет намерение и предлагает поход в Молдавию. Когда же татары
приходят с  дружеским предложением идти совместно грабить  Персию, он охотно
соглашается  и на это.  Запорожские мораль и нравы  хорошо были  известны  в
Польше: коронный гетман Ян Замойский, обращаясь к  провинившимся  шляхтичам,
выставлявшим в оправдание  прежних  проступков свои  заслуги  в  запорожском
войске,  говорил: "Не  на Низу  ищут  славной  смерти, не  там  возвращаются
утраченные права. Каждому рассудительному человеку понятно, что туда идут не
из любви к отчеству, а для добычи" {25}.
     Даже в  поздние  времена,  в начале  XVIII  века,  казаки не стеснялись
называть свое ремесло его собственным  именем. Когда Булавин поднял  на Дону
восстание против Петра Великого, он отправился в Запорожье с целью  прибрать
там  себе  помощников.  Сечь  заволновалась.  Одни  стояли   за  немедленное
соединение с донским атаманом,  другие боялись порывать  с Москвой. Дошло до
смены  кошевого и старшины. Умеренная группа одержала верх  и  порешили всей
Сечью  не выступать, а разрешить желающим  присоединиться к Булавину на свой
риск.  Булавин  встал в  Самарских  городках  и  обратился  к  запорожцам  с
призывом:
     "Атаманы молодцы, дорожные охотники,  вольные всяких чинов люди, ВОРЫ и
РАЗБОЙНИКИ! Кто похочет с военным походным атаманом Кондратием Афанасьевичем
Булавиным, кто похочет с ним погулять по чисту полю, красно походить, сладко
попить да поесть,  на добрых конях  поездить, то  приезжайте в черны вершины
самарские!" {26}.
     До учреждения  оседлого  реестрового  казачества в  середине  XVI века,
термином "казак" определялся особый образ жизни. "Ходить  в казаки" означало
удаляться в степь за линию пограничной охраны и жить там наподобие татарских
казаков, т.  е., в зависимости от обстоятельств, ловить рыбу, пасти овец или
грабить.
     Фигура запорожца не тождественна с типом коренного малороссиянина,  они
представляют два разных мира.  Один - оседлый, земледельческий, с культурой,
бытом, навыками и традициями, унаследованными от  киевских времен. Другой  -
гулящий, нетрудовой,  ведущий разбойную  жизнь, выработавший совершенно иной
темперамент  и  характер  под влиянием образа  жизни и смешения со  степными
выходцами.   Казачество  порождено  не   южнорусской  культурой,  а  стихией
враждебной, пребывавшей столетиями в состоянии войны с нею.
     Высказанная  многими русскими  историками,  мысль  эта  поддержана ныне
немецким исследователем  Гюнтером Штеклем, полагающим,  что первыми русскими
казаками   были  обрусевшие   крещеные   татары.   В  них  он  видит   отцов
восточнославянского казачества.
     Что   касается   легенды,   приписывающей   запорожцам   миссию  защиты
славянского  востока  Европы  от татар  и  турок,  то  она, ныне, достаточно
развенчана  накопившимся документальным материалом и трудами исследователей.
Казацкая служба на краю Дикого поля создана инициативой и усилиями польского
государства, а не самого казачества. Вопрос этот давно ясен для исторической
науки.

        "Захват Малороссии казаками"
     Кто  не понял хищной  природы  казачества, кто смешивает  его с  беглым
крестьянством,  тот  никогда   не   поймет   ни   происхождения  украинского
сепаратизма, ни  смысла события ему предшествовавшего, в середине XVII века.
А событие это означало не  что  иное,  как  захват небольшой  кучкой степной
вольницы огромной по территории и  по народонаселению  страны.  У казаков, с
давних   пор   жила   мечта  получить  в  кормление  какое-нибудь  небольшое
государство. Судя  по частым  набегам  на  Молдаво-Валахию, эта  земля  была
раньше всех ими облюбована. Они ею  чуть было не овладели  в 1563 г.,  когда
ходили  туда  под  начальством  Байды-Вишневецкого. Уже  тогда  шла  речь  о
возведении этого предводителя на господарский престол. Через  14 лет, в 1577
г., им удается взять Яссы и посадить на трон своего атамана Подкову, но и на
этот  раз   успех   оказался  непродолжительным,  Подкова  не  удержался  на
господарстве. Невзирая на неудачи, казаки чуть  не целое столетие продолжали
попытки  завоевания и захвата власти в дунайских княжествах.  Прибрать их  к
рукам, учредиться там  в  качестве чиновничества,  завладеть урядами - таков
был смысл их усилий.
     Судьба к ним оказалась благосклоннее,  чем они могли предполагать,  она
отдала им гораздо более богатую  и обширную, чем  Молдавия, землю - Украину.
Выпало  такое счастье,  в  значительной  мере неожиданно для  них  самих,  -
благодаря  крестьянской  войне,  приведшей  к  падению крепостного  права  и
польского владычества в крае.
     Но  прежде  чем  говорить  об  этом, необходимо  отметить  одну  важную
перемену, совершившуюся  в  середине  XVI  века.  Речь  идет о  введении так
называемого  "реестра",  под  каковым  разумелся  список  тех  казаков,  что
польское правительство приняло к себе  на службу для охраны окраинных земель
от татарских  набегов.  Строго ограниченные  числом,  доведенным с  течением
времени до 6.000,  подчиненные польскому коронному гетману и получившие свой
войсковой  и  административный  центр в  городе Терехтемирове  над  Днепром,
реестровые казаки наделены были известными  правами  и льготами: избавлялись
от налогов, получали жалованье,  имели свой  суд,  свое выборное управление.
Но, поставив эту  избранную группу  в привилегированное положение,  польское
правительство наложило  запрет  на  всякое  другое  казакование, видя в  нем
развитие вредного, гулящего, антиправительственного элемента.
     В  ученой  литературе, эта реформа  рассматривается обычно  как  первое
юридическое и экономическое разделение внутри казачества. В реестровых видят
избранную   касту,  получившую   возможность  обзаводиться   домом,  землей,
хозяйством  и  применять,  нередко в больших  размерах,  труд  работников  и
всевозможных  слуг.  Советским историкам  это дает  материал для бесконечных
рассуждений о "расслоении", об "антагонизме".
     Но антагонизм  существовал  не в  казачьей среде, а  между  казаками  и
хлопами. В Запорожье,  как  и в самой  Речи  Посполитой, хлопов презрительно
называли  "чернью".  Это  те, кто,  убежав  от  панского ярма,  не  в  силах
оказались преодолеть  своей  хлеборобной мужицкой природы и усвоить  казачьи
замашки, казачью мораль и психологию. Им не отказывали в убежище,  но с ними
никогда не сливались; запорожцы  знали  случайность их появления  на низу  и
сомнительные казачьи качества.  Лишь небольшая  часть, пройдя степную школу,
бесповоротно  меняла  крестьянскую  долю  на  профессию  лихого добычника. В
большинстве же своем, холопский элемент распылялся:  кто  погибал,  кто  шел
работниками на  хутора к реестровым, а когда наплыв такого люда был большим,
образовывал  скопища, служившие пушечным мясом  для ловких предводителей  из
старых казаков, вроде Лободы или Наливайки,  и натравливался  на  пристепные
имения польских магнатов.
     Взаимоотношения  же  между  реестровыми  и  нереестровыми, несмотря  на
некоторые  размолвки, никогда не выражались в  форме классовых или сословных
распрей.  Сечь  для  тех  и  других  была  колыбелью  и  символом  единства.
Реестровые  навещают  ее,  бегут  туда в случае  невзгод или ссор с польским
правительством, часто объединяются с сечевиками для совместных грабительских
экспедиций.
     Реестровая  реформа  не только  не  встречена  враждебно  на  низу,  но
окрылила все  степное  гультяйство;  попасть в  реестр и быть причисленным к
"лыцарству"  стало  мечтой каждого  запорожского  молодца. Реестр  явился не
разлагающим, а скорей объединяющим началом  и сыграл видную роль в  развитии
"самосознания".
     Вчерашняя   разбойная   вольница,   сделавшись   королевским   войском,
призванным  оберегать  окраины Речи Посполитой, возгорелась мечтой о  некоем
почетном  месте  в  панской  республике;  зародилась  та  идеология, которая
сыграла потом столь важную  роль  в истории  Малороссии. Она  заключалась  в
сближении понятия "казак" с  понятием "шляхтич". Сколь смешной  ни выглядела
эта  претензия  в  глазах   тогдашнего  польского  общества,  казаки  упорно
держались ее.
     Шляхтич владеет землями  и крестьянами по причине своей воинской службы
в  пользу  государства;  но казак тоже воин и тоже  служит  Речи Посполитой,
почему же ему не быть помещиком, тем более, что бок о бок с ним, в Запорожьи
жили, нередко,  природные  шляхтичи из знатных родов,  шедшие в казаки? Свои
вожделения реестровое войско  начало  выражать  в  петициях  и  обращениях к
королю и  сейму.  На  конвокационном  сейме  1632  года,  его  представители
заявили:
     "Мы убеждены, что дождемся когда-нибудь того счастливого времени, когда
получим исправление наших  прав  рыцарских  и  ревностно  просим, чтобы сейм
изволил  доложить королю,  чтобы  нам  были дарованы  те вольности,  которые
принадлежат людям рыцарским" {27}.
     Скапливая богатства, обзаводясь землей и слугами,  верхушка казачества,
в самом деле, стала приближаться, экономически, к  образу  и подобию шляхты.
Известно,  что  у  того  же  Богдана Хмельницкого было  земельное владение в
Субботове,  дом и несколько десятков  челяди.  К  средине XVII века, казачья
аристократия,  по  материальному  достатку,  не  уступала мелкому и среднему
дворянству. Отлично понимая важность образования для дворянской карьеры, она
обучает своих  детей панским премудростям.  Меньше, чем чрез  сто лет  после
введения  реестра,  среди  казацкой  старшины  можно  было  встретить  людей
употреблявших латынь  в  разговоре. Имея  возможность, по  характеру службы,
часто  общаться  со  знатью,  старшина  заводит  с  нею  знакомства,  связи,
стремится  усвоить  ее  лоск  и  замашки.  Степной  выходец, печенег, готов,
вот-вот,  появиться  в  светской  гостиной. Ему не хватает только шляхетских
прав.
     Но тут и  начинается драма, обращающая ни во что и латынь, и богатства,
и земли. Польское панство, замкнувшись в своем кастовом высокомерии, слышать
не хотело  о казачьих претензиях. Легче завоевать Молдавию, чем стать членом
благородного  сословия  в  Речи Посполитой. Не помогают  ни  лояльность,  ни
верная  служба.  При  таком  положении,  многие издавна  начали подумывать о
приобретении шляхетства вооруженной рукой.
     Украинская националистическая и советская марксистская историографии до
того  затуманили  и замутили  картину  казачьих  бунтов конца  XVI  и первой
половины XVII века, что  простому читателю трудно бывает понять их подлинный
смысл. Меньше всего подходят они под категорию "национально-освободительных"
движений. Национальной украинской  идеи в то время в помине  не  было. Но  и
"антифеодальными" их можно назвать лишь в той  степени,  в какой принимали в
них участие крестьяне, бежавшие  на Низ  в поисках избавления от нестерпимой
крепостной   неволи.   Эти   крестьяне  были   величайшими  мучениками  Речи
Посполитой.  Иезуит  Скарга - яростный гонитель и