рудом  можно  опознать  св. Аполлинарию.  Женские  имена  в
"молитовнике"  звучат особенно жутко для православного уха, тем более, когда
перед ними значится "мученица" или "преподобная": "Святые мученицы Параська,
Тодоська,  Явдоха". Не успевает  православный человек  подавить  содрогание,
вызванное такой  украинизацией, как его  сражают "святыми  Яриной и Гапкой".
Потом идут "мученицы Палажка и Юлька" и так до... "преподобной Хиври".
     Не подлежит сомнению, что в нормальных условиях, при  свободной,  ничем
не стесняемой воле народа, все самостийнические ухищрения и выдумки остались
бы цирковыми трюками. Ни среди интеллигенции, ни среди простонародья не было
почвы  для их воплощения. Это превосходно знали  сепаратисты.  Один  из них,
Сриблянский, писал в 1911  году:  "Украинское движение не может основываться
на соотношении  общественных сил, а лишь  на своем моральном праве: если оно
будет прислушиваться к большинству голосов, то должно будет закрыть лавочку,
- большинство против него" {202}.
     Формальный украинский  национализм победил при поддержке внешних сил  и
обстоятельств,  лежавших   за  пределами  самостийнического  движения  и  за
пределами  украинской жизни  вообще. Первая  мировая  война  и  большевицкая
революция  - вот волшебные слоны, на которых ему удалось въехать в  историю.
Все самые смелые желания сбылись, как в  сказке: национально-государственная
территория, национальное  правительство,  национальные  школы, университеты,
академии, своя печать, а тот литературный язык, против которого было столько
возражений   на   Украине,  сделан  не   только   книжным  и   школьным,  но
государственным.
     Вторая  мировая  война  завершила  здание  соборной  Украины.  Галиция,
Буковина, Карпатская Русь, не присоединенные дотоле, оказались включенными в
ее состав. При Хрущеве ей отдан Крым. Если при Брежневе  отдадут Кавказ,  то
географический сон Рудницкого сбудется наяву.
     Все  сделано  путем   сплошного  насилия  и  интриг.  Жителей  огромных
территорий  даже  не  спрашивали  об их желании  или нежелании  пребывать  в
соборной  Украине.  Участь карпатороссов,  например, просто  трагична.  Этот
народ, веками томившийся под мадьярским игом, выдержавший героическую борьбу
за  сохранение своей русскости и ни о  чем, кроме воссоединения с Россией  и
возвращения  в  лоно  русской  культуры  не  мечтавший,  лишен,  даже,  прав
национального  меньшинства  в украинской  республике -  он объявлен  народом
украинским. Русская и мировая демократия, поднимающая шум в случае малейшего
ущемления  какого-нибудь  людоедского  племени  в   Африке,  обошла   полным
молчанием факт насильственной украинизации карпатороссов.
     Впрочем, не при таком же  ли молчании прошла лет сорок пять тому  назад
принудительная  украинизация  малоросийского  народа?  Этот  факт  затерт  и
замолчан в публицистике и  в истории. Ни  простой народ, ни интеллигенция не
были спрошены, на каком языке они  желают учиться и писать. Он был предписан
верховной властью.
     Интеллигенция,  привыкшая  говорить,   писать  и  думать  по-русски   и
вынужденная в  короткий срок переучиваться и перейти  на сколоченный наскоро
новый  язык, -  испытала немало мучений.  Тысячи людей лишились работы из-за
неспособности усвоить "державну мову".
     Оправдались   ли  ожидания  марксистских  теоретиков   насчет   бурного
культурного роста  малороссийского  населения,  покажут будущие  специальные
исследования. Пока что, никакого переворота  в  этой области  не  наблюдаем.
Образованность после введения "ридной мовы" повысилась ничуть не больше, чем
была при господстве общерусского языка. Но самостийнические  главари об этом
меньше всего заботились. Предметом  их вожделений была национальная форма, и
как  только  большевики  им   предоставили   ее,   они   сочли  себя  вполне
удовлетворенными. Грушевский,  Винниченко и  другие  столпы самостийничества
прекратили борьбу с  советской  властью и вернулись в СССР. Формальнейший из
формальных украинцев  -  Н. Михновский, скрывавшийся до 1923  г.  где-то  на
Кавказе,  вернулся  на  Украину,  как  только  услышал, что  там  начинается
"украинизация по-настоящему". Но тут и  открылась, видимо,  цена формализма;
Михновский вскоре повесился.
     Большевики  могли  не производить ни  украинизации,  ни белоруссизации.
Предоставление формы национального самоуправления грузинам, армянам, узбекам
и др.  имело смысл по причине подлинно  национального обличья этих  народов.
Там  национальная политика  могла пробудить симпатии к  большевизму.  Но  на
Украине,  где  национализм  высасывался  из пальца, где он  составлял всегда
малозаметное явление -  австромарксистская реформа  явилась  сущим  подарком
маньякам и фанатикам. Апелляция к Русской Украине дала бы больше выгод.
     Впрочем, украинская политика большевиков до падения  Германской Империи
определялась не одной  только австромарксистской программой, но и указаниями
из Берлина. В Берлине же, кроме большевицких  заслуг, ценили, также, заслуги
самостийников. Теперь, когда факт субсидирования большевиков  немцами в 1917
г. не подлежит сомнению, уместно напомнить и об украинских сепаратистах.
     Во время войны  они сотрудничали с большевиками в пользу общего хозяина
- германского генерального штаба.
     Когда началось  это сотрудничество, точно не знаем, но весьма возможно,
что уже в 1913 году они делали одно дело. В Австрии, в это время, действовал
"Союз  Вызволения Украины",  представленный  Д.  Донцовым, В. Дорошенко,  А.
Жуком, Мельневским, А. Скоропис-Иолтуховским. И для этого же времени отмечен
факт получения Лениным денег от австрийцев.
     По словам П. Н. Милюкова, в 1913 г. "Ленин в Кракове получил на издание
своих  сочинений австрийские  деньги".  Узнал  об этом  Милюков  "от  одного
представителя отделившихся  национальностей, получившего там же  и  в то  же
время  предложение  австрийских  субсидий"  {203}.  Быть  может,  уже  тогда
самостийники объединены были совместной работой с  Лениным. По крайней мере,
в  листовке   "Союза  Вызволения  Украины",   выпущенной  в   1914   г.,   в
Константинополе,  Парвус и Ленин превозносятся  как  "найкращи  марксистськи
головы" {204}.  По-видимому, уже тогда Парвус  был общим хозяином для тех  и
других, а  в ходе войны он окончательно связал  их через свое копенгагенское
ведомство.
     Австрийское  правительство,  кажется, охладело к своим  агентам,  и они
очутились в  сфере германской диверсионной акции. Архивы до сих  пор  хранят
тайну  подробностей  этого сотрудничества,  но  уже в 1917  г.  из  рассказа
прапорщика  Ермоленко,  заброшенного немцами  в  русский  тыл,  и  секретаря
швейцарского  украинского бюро Степаньковского, арестованного контрразведкой
Временного Правительства при  переходе границы, выяснен факт  одновременного
сотрудничества  большевиков и украинского Союза Вызволения  с Парвусом и его
копенгагенским и стокгольмским центрами. Степаньковский  указал Меленевского
и  Скоропись-Иолтуховского,  находившихся  в  тесной  связи   с  Ганецким  -
большевицким агентом, осуществлявшим посредничество между Лениным и Парвусом
{205}. Можно ли было с приходом к власти забыть таких союзников?
     Русское  "общество"  никогда   не   осуждало,   а   власть  не   карала
самостийников  за сотрудничество с внешними врагами. Грушевский, уехавший во
Львов и впродолжении двадцати лет ковавший там заговор против России, ведший
открытую пропаганду ее разрушения, - спокойно приезжал, когда ему надо было,
и в Киев, и в Петербург, печатал там свои книги и пользовался необыкновенным
фавором во всех общественных кругах. В те самые годы, когда он на  весь  мир
поносил  Россию  за  зажим   "украинского  слова",  статьи   его,   писанные
по-украински,  печатались в  святая святых  русской славистики -  во  втором
отделении  Императорской   Академии   Наук,   да  еще  не  как-нибудь,  а  в
фонетической транскрипции {206}.
     Когда он, наконец,  в 1914 году, попал на австрийской территории в руки
русских  военных властей  и, как явный  изменник, должен был  быть сослан  в
Сибирь, -  в  Москве и в Петербурге начались усиленные хлопоты по облегчению
его  участи. Устроили так,  что Сибирь  заменена была  Нижним-Новгородом,  а
потом нашли и это слишком "жестоким" - добились ссылки его в Москву.
     Оказывать  украинофильству поддержку и покровительство считалось прямым
общественным долгом с давних пор.
     И  это   несмотря   на  вопиющее  невежество  русской  интеллигенции  в
украинском  вопросе. Образцом может считаться  Н. Г. Чернышевский. Ничего не
знавший о Малороссии, кроме того, что можно вычитать у Шевченко, а о Галиции
ровно ничего не знавший, он выносит безапелляционные и очень резкие суждения
по  поводу  галицийских  дел.  Статьи   его  "Национальная  бестактность"  и
"Народная бестолковость", появившиеся в  "Современнике"  за  1861 г.  {207},
обнаруживают полное его незнакомство  с местной обстановкой. Упрекая галичан
за  подмену  социальнато  вопроса национальным,  он, видимо  и  в мыслях  не
держал,  что оба  эти  вопроса  в Галиции слиты воедино, что  никаких других
крестьян там, кроме русинов, нет, так же как никаких других помещиков, кроме
польских, за единичными исключениями, тоже нет.
     Призыв  его - бороться не с поляками,  а с австрийским правительством -
сделанный  в  то   время,  когда  австрийцы   отдали   край  во  власть  гр.
Голуховского,  яростного  полонизатора  -  смешон и выдает  явственно  голос
польских друзей - его информаторов в галицийских делах. Этими информаторами,
надо  думать,  инспирированы  указанные  выше  статьи  Николая  Гавриловича.
Нападая на газету "Слово",  он даже не разобрался в  ее  направлении, считая
его  проавстрийским, тогда как газета  была органом  "москвофилов". Зато те,
что подбивали его на выступление, отлично знали на кого натравливали.
     Получив в 1861 г. первые  номера львовского "Слова", он пришел в ярость
при  виде языка,  которым  оно напечатано.  "Разве это малорусский язык? Это
язык, которым говорят в Москве и Нижнем-Новгороде, а не в Киеве или Львове".
По его мнению, днепровские малороссы уже выработали себе литературный язык и
галичанам  незачем  от  них  отделяться.  Стремление большинства галицийской
интеллигенции овладеть, как  раз, тем  языком, "которым говорят  в  Москве и
Нижнем-Новгороде" было  сущей  "реакцией"  в  глазах  автора  "Что  делать".
Русская революция, таким  образом, больше  ста лет тому назад, взяла сторону
народовцев  и   больше  чем  за  полсотни  лет  до   учреждения  украинского
государства решила,  каким  языком оно должно  писать и говорить.  Либералы,
такие  как  Мордовцев  в СПБургских  Ведомостях,  Пыпин  в  Вестнике Европы,
защищали этот  язык, и все самостийничество,  больше, чем  сами сепаратисты.
"Вестник Европы", выглядел украинофильским журналом.
     Господствующим тоном, как в этом, так и в других подобных ему изданиях,
были ирония и возмущение по поводу мнимой опасности для целости государства,
которую  выдумывают  враги   украинофильства.  Упорно   внедрялась  мысль  о
необоснованности  таких  страхов. По  мнению Пыпина, если бы украинофильство
заключало  какую-нибудь  угрозу  отечеству,  то  неизбежно   были  бы   тому
фактические доказательства, а так как таковых не  существует, то все  выпады
против него  - плод не  в  меру усердствующих защитников  правительственного
режима. Украинофильство представлялось не только совершенно невинным,  но  и
почтенным явлением,  помышлявшим единственно о  культурном  и  экономическом
развитии  южнорусского народа.  Если  же допускали  какое-то  разрушительное
начало,  то  полагали его  опасным исключительно для самодержавия, а не  для
России.
     Когда открылась  Государственная  Дума, все  ее  левое  крыло сделалось
горячим заступником и предстателем за самостийнические интересы. Посредством
связей  с  думскими депутатами  и фракциями,  украинские  националисты имели
возможность  выносить  с пропагандными целями  обсуждение своих  вопросов на
думскую трибуну. Члены петербургского "Товариства  Украинских Прогрессистов"
проложили дорогу к Милюкову,  к Керенскому, к Кокошкину. Александр Шульгин в
своей  книге  "L'Ukraine  contre  Moscou"  пишет,  что   только  февральский
переворот помешал  внесению запроса в Думу относительно высылки из Галиции в
Сибирь прелата униатской Церкви  графа Андрея Шептицкого -  заклятого  врага
России.  Генерал  Брусилов, во  время  занятия  русскими  войсками  Галиции,
арестовал его за антирусские  интриги, но выпустил, взяв обещание прекратить
агитационную  деятельность.  Однако стоило  Шептицкому очутиться на свободе,
как он снова с церковной кафедры начал проповеди против русских. После этого
он  был удален из Галиции. За этого-то  человека думцы обещали заступиться в
самый  разгар  ожесточенной  войны.  Заслуги  левых  думских   кругов  перед
украинскими самостийниками таковы,  что  тот  же  А.  Шульгин считает нужным
выразить  на страницах своей  книги  благодарность  П.  Н. Милюкову. "Мы ему
всегда будем признательны за его выступления в Думе".
     Говорить  о  личных  связях  между  самостийниками  и  членами  русских
революционных и  либеральных  партий  вряд ли  нужно, по причине их  широкой
известности. В эмиграции до  сих  пор  живут  москвичи,  тепло  вспоминающие
"Симона Васильевича"  (Петлюру), издававшего в Москве,  перед первой мировой
войной,  самостийническую газету. Главными ее читателями и почитателями были
русские интеллигенты. Особыми симпатиями  украинофилы пользовались  у партии
Народников-Социалистов. Когда, в мае 1917 г., украинская делегация в составе
Стебницкого, Лотацкого, Волкова, Шульгина и других приехала в Петроград, она
прежде всего вошла  в контакт с Мякотиным  и Пешехоновым - лидерами Народных
Социалистов.   Делегация  предъявила  своим  друзьям,  сделавшимся  столпами
февральского режима, политический  вексель,  подписанный ими  до  революции,
потребовав  немедленного  предоставления  автономии  Украине.  Когда  же  те
попросили потерпеть до Учредительного Собрания, самостийники поставили их на
одну  доску с реакционерами, напомнив  слова Столыпина, "Сперва  успокоение,
потом реформы".
     Академический  мир тоже  относился  к  украинской  пропаганде абсолютно
терпимо.  Он  делал  вид, что не замечает  ее. В обеих столицах, под боком у
академий  и  университетов,  издавались  книги,  развивавшие  фантастические
казачьи теории, не встречая возражений со стороны ученых мужей. Одного слова
таких,  например,  гигантов,  как М. А.  Дьяконов,  С. Ф.  Платонов,  А.  С.
Лаппо-Данилевский достаточно было, чтобы обратить в  прах все хитросплетения
Грушевского. Вместо этого,  Грушевский спокойно  печатал  в Петербурге  свои
политические памфлеты  под именем историй  Украины.  Критика  такого знатока
казачьей  Украины,   как  В.  А.   Мякотин,  могла   бы   до  гола  обнажить
фальсификацию, лежавшую в их  основе, но Мякотин поднял  голос  только после
российской  катастрофы,  попав  в  эмиграцию. До тех пор он был  лучший друг
самостийников.
     Допустить, чтобы ученые не  замечали  их лжи,  невозможно.  Существовал
неписанный закон, по которому за самостийниками признавалось  право на ложь.
Разоблачать их считалось признаком  плохого тона,  делом  "реакционным",  за
которое человек рисковал получить звание "ученого жандарма" или "генерала от
истории". Такого  звания удостоился, например, крупнейший славист, профессор
киевского университета, природный украинец Т. Д. Флоринский. По-видимому, он
и жизнью  заплатил за свои антисамостийнические высказывания. В самом начале
революции  он  был  убит,  по  одной версии  -  большевиками,  по  другой  -
самостийниками.
     Но если  были  терроризованные и запуганные, то не было недостатка и  в
убежденных украинофилах. По словам Драгоманова, Скабичевский хвалил Шевченко
и всю новейшую украинофильскую литературу, не читавши ее {208}.
     К столь же  "убежденным" принадлежал академик А. А. Шахматов. Александр
Шульгин восторженно о нем отзывается, как о большом  друге сепаратистов. Это
он устроил самостийнической делегации, в 1917 году, встречу с лидерами групп
и партий  близких к  Временному  Правительству. Он  же, надо  думать,  играл
главную роль  в  1906  г. при составлении академической  "Записки"  в пользу
украинского языка.
     Появилась в 1909 г. в Праге работа  знаменитого слависта проф.  Нидерле
"Обозрение современного славянства" и сразу же переведена на русский язык, а
через  два года вышла  в Париже по-французски. В ней уделено соответствующее
внимание малороссам и великороссам,  у  которых, по словам  Нидерле,  "столь
много общих черт в истории, традиции, вере, языке и  культуре, не говоря уже
об  общем происхождении,  что с точки зрения  стороннего  и беспристрастного
наблюдателя это - только две части одного великого русского народа" {209}.
     Приводим  эту выдержку не столько ради  нее  самой,  сколько по причине
отсутствия  ее в  русском  издании. Ее  можно найти  во французском переводе
Леже, но в русском, вышедшем под маркой Академии Наук, она выпущена вместе с
изрядной частью других рассуждений Нидерле.
     Украинский   национализм   -   порождение   не   одних   самостийников,
большевиков,  поляков  и  немцев, но в такой же степени русских. Чего стоила
полонофильская  политика  императора Александра I,  намеревавшегося  вернуть
Польше малороссийские и белорусские губернии, взятые Екатериной и Павлом при
польских  разделах! Когда это не  удалось вследствие  недовольства  правящих
кругов, заявивших устами Карамзина: "Мы  охладели бы душой к отечеству, видя
оное  игралищем  самовластного  произвола",  царь отдал  этот  край в полное
распоряжение    польскому    помещичьему   землевладению    и   старопанской
полонизаторской политике. Николай Павлович не имел склонности дарить русские
земли, но не очень в  них и  разбирался. Во время польского мятежа 1830-1831
г., он с легким сердцем отнес жителей западных губерний, т. е.  малороссов и
белорусов, к "соотечественникам" восставших. В учебнике географии Арсеньева,
принятом в  школах  с 1820  по  1850 г., население  этих  губерний именуется
"поляками". Какие еще нужны доказательства полной беспризорности Малороссии?
Она,  в  продолжение   всего   XIX  столетия,   отдана  была  на   растление
самостийничеству и только чудом сохранила свою общность с Россией.
     Едва ли не единственный случай подлинной тревоги и подлинного понимания
смысла украинского  национализма  видим в статьях П. Б.  Струве  в  "Русской
Мысли" {210}. Это  первый призыв,  исходящий  из  "прогрессивного"  лагеря к
русскому  общественному  мнению  "энергично,  без  всяких  двусмысленостей и
поблажек вступить в идейную борьбу с "украинством" как с тенденцией ослабить
и  даже  упразднить   великое   приобретение  нашей  истории  -  общерусскую
культуру".
     Струве  усмотрел  в   нем   величайшего  врага   этой  культуры  -  ему
представляется  вражеским,  злонамеренным  самое  перенесение разговоров  об
украинизме в этнографическую плоскость  как один из способов подмены понятия
"русский"  понятием   "великорусский".   Такая  подмена   плод  политической
тенденции скрыть "огромный исторический  факт: существование русской нации и
русской культуры",  "именно русской, а  не великорусской". "Русский", по его
словам, "не  есть какая-то отвлеченная  "средняя"  из всех  трех терминов (с
прибавками "велико",  "мало",  "бело"),  а  живая  культурная сила,  великая
развивающаяся и растущая  национальная стихия, творимая нация (nation in the
making, как говорят о себе американцы)".
     Только  после  большевицкого  эксперимента, сделавшего  так  много  для
превращения русской культуры в "великорусскую", можно  в полной мере оценить
такую  постановку  вопроса.  Русская   культура  -  "неразрывно   связана  с
государством и его  историей, но она есть факт в настоящее  время даже б