зачьей Украине и в пораздельной Польше.
     Потратив   столько   усилий,   чтобы  объявить   Киевское   Государство
украинским, Грушевский оставляет его ничем почти не связанным с  последующей
историей Украины. В этом смысле он уступает даже "Истории Русов". Там, хоть,
литовско-русская  знать и  уряд выводятся  из киевских  времен, даже гетманы
казацкие  и старшина связываются  генеалогически с древней аристократией.  У
Грушевского  нет  и  этого. Он не приемлет версии шляхетского  происхождения
казачества,  оно у  него  -  мужицкая  сила;  он взял в этом вопросе сторону
Костомарова и Драгоманова.
     Дойдя  до казачьей "добы" (эпохи), забывает и про Киев, и про князей, и
про древнюю культуру. Все это остается ненужным привеском к той истории, что
наиболее мила его  сердцу;  взор его  приковывается  теперь  к  Запорожью  -
подлинной духовной и культурной родине "самостийной Украины".
     Подобно О. Огоновскому,  он ненавидит язык киевской эпохи, дошедший  до
нас  в  памятниках  письменности  и  в  церковно-славянской грамотности,  но
подобно Огоновскому же, записывает их  в депозит  Украины,  единственно ради
помпезности и  пышной генеалогии.  Он подделал культурную  и государственную
родословную казачества на  тот  же  манер,  на который в  XVIII  веке казаки
подделывали свои фамильные гербы.
     О  том,  как  излагается у  Грушевского история  Малороссии  в  казачьи
времена,  тоже  говорить  много  не  приходится.  Это  -  задолго  до   него
сложившаяся   точка  зрения:   переяславское   присоединение   к  Москве  не
подданство,  а  "протекторат", Хмельницкий  и старшина  обмануты  москалями,
царские воеводы и чиновники всячески помыкали украинцами  и  угнетали их как
только  могли, а глупый украинский народ не в  силах будучи разобраться, кто
его  угнетает, винил  во  всем  своих  неповинных  гетманов  и  старшину.  И
непосильные поборы, и введение крепостного права - все дело рук москалей.
     Единственно новое, что  внес Грушевский в казачью "историографию" - это
дух самостийнической программы XX века,  в  свете которой он  интерпретирует
переяславское    присоединение.   "Московское   правительство    не   хотело
предоставить  полного  самоуправления  украинскому   населению,  не   хотело
позволить,  чтобы  воеводы  и   прочие  должностные  лица  избирались  самим
населением, чтобы все доходы с Украины собирались  ее выборными чиновниками,
поступали в местную казну и выдавались на местные Нужды" {196}.
     Нам известно, что просьба Хмельницкого  об  избрании самими малороссами
сборщиков  податей  была  удовлетворена  правительством;  известно,  что  ни
копейки  из малороссийских  сборов  не шло в Москву, но если  и  на "местные
нужды"  тоже  ничего  не шло, то причиной тому  казацкое хищничество. Что же
касается "непозволения" выбирать  воевод  и прочих должностных  лиц, то этот
упрек  особенно странен.  Мы  не  знаем таких  "должностных лиц" на Украине,
которые не выбирались бы самим  населением. Воеводы же, особенно  в той роли
простых  начальников гарнизонов, которая  за ними  сохранилась на  практике,
были   представителями  царя   и   никем  другим  не  могли  избираться.  Их
невмешательство  в  украинские  дела  никакого  ущерба  местному  сословному
самоуправлению не наносило. Да и не было ни одной просьбы ни в 1654 году, ни
позднее,  об  избрании  воевод  местным населением,  так же  как  ни в одной
челобитной не видим просьбы о "полном самоуправлении".
     Курьезнее всего,  что  сам Грушевский, попенявши  вдоволь на  москалей,
заявляет   вдруг:   "Правда,   у   самого  украинского  общества   мысли   о
последовательном  проведении  принципа  автономии только  лишь  нарастали  и
определялись, и резко ставить их оно  не решалось" {197}. На самом деле, эти
мысли не "нарастали" и не "определялись", а их просто не было. Появились они
через 250 лет в голове председателя Наукового Товариства им. Шевченко.
     Грушевский,  как  историк, ответствен не  только  за  свои  собственные
писания,  но  и за  высказывания  своих  приспешников и единомышленников,  в
частности, за появление легенды о "переяславской конституции".  В брошюре Н.
Михновского  "Самостийна Украина" о ней не только сообщается как о факте, но
приводятся статьи "переяславского контракта". Сказывается:
     "1. Власть законодательная  и административная  принадлежит гетманскому
правительству без участия и вмешательства царского правительства.
     2. Украинская держава имеет свое отдельное независимое войско.
     ...
     4.  Лица  неукраинской  национальности не  могут занимать  должностей в
украинском государстве.  Исключение  представляют  контролеры,  следящие  за
правильностью сборов дани в пользу царя московского.
     ...
     6.  Украинская  держава  имеет  право  выбирать  главу  государства  по
собственному усмотрению и только ставить царское правительство в известность
об этом избрании.
     ...
     13.  Нерушимость   стародавних  прав   светских   и  духовных   лиц   и
невмешательство  царского  правительства  во  внутреннюю   жизнь  украинской
республики.
     14. Право  гетманского правительства свободных международных сношений с
иностранными державами" {198}.
     Трудно допустить, чтобы эта фантастика была сочинена вне  какого бы  то
ни было  влияния автора  "Истории Украины-Руси", бывшего в  то  время первым
авторитетом в области истории. Но если он  действительно тут не при чем,  то
как  мог человек  в звании  профессора равнодушно пройти  мимо  столь грубой
фальсификации? Ученая совесть Костомарова всегда толкала его на протестующие
выступления  в подобных случаях. Эрудиция же и талант Грушевского поставлены
были на службу не науке, а политике. Он и созданная им "школа" отличались от
прежних историков-украинофилов  тем, что фальсифицировали историю не в  силу
заблуждений,   а  вполне  сознательно,  всячески  усугубляя  "вредное",   по
выражению  Костомарова,  влияние  "Истории Русов",  пользуясь ее анекдотами,
цитируя ее фальшивые документы и описывая в ее духе целые эпохи.
     Каждый пастух, по словам Ницше, должен иметь в стаде еще  и  передового
барана,  чтобы  самому,  при  случае,  не  сделаться  бараном.  В  движении,
возглавлявшемся Грушевским, таким "передовым"  был Н.  Михновский. Он громко
высказывал то, о чем сам Грушевский предпочитал молчать, но что полезно было
высказать. То  был  экстремист "формального  национализма".  Когда  вбивание
клиньев в культурное и общественное  единство русско-малороссийского  народа
приняло  характер  настоящей  мании, Н.  Михновский оказался самым неистовым
украинофилом, доходившим в своей страсти до диких проявлений. Созданная им в
1897 г.  "Студентська Громада"  в Харькове  имела  главной  задачей борьбу с
увлечениями  студентов  русской  культурой.  Он  питал   лютую  ненависть  к
украинцам,  вроде  Короленко,  глухим   и  равнодушным  к  самостийническому
движению  и столь  же  безучастным к "украинской культуре". Весьма возможно,
что  это его приспешники занимались в  Киеве  нападениями на  "общероссов" и
избиениями их  в переулках  и темных углах. Старые  киевляне до сих пор  это
помнят.
     Любопытнее  всего,  что  этот  нацист  девятисотых   годов  стал  отцом
украинской социал-демократии. Та  "Украинська Революцийна Партия" (РУП), что
образовалась  в начале 1900 года  и на III съезде  в  1905 году сменила свое
название   на   "Украинську   Социал-Демократичну  Робитничью   Партию",   -
вдохновлена была Михновским. Его брошюра "Самостийна Украина" явилась своего
рода манифестом партии. Появилась она с эпиграфом: "Украина для украинцев".
     Сам Михновский,  впрочем, членом этой партии  не состоял, ограничившись
ролью  идейного  руководителя.   В  его   лице   мы  имеем  редкий   образец
социал-демократа не только чуждого, но прямо враждебного известному лозунгу:
"Пролетарии  всех  стран,  соединяйтесь!".  Он  противопоставил ему  другой:
"Пролетариат   господствующей  и   порабощенной   наций   -  два  класса   с
противоположными интересами". Украинскому  пролетариату он ставит две задачи
-  бороться с капиталом и одновременно с  русским рабочим классом, который в
поисках "липшого життя"  лезет на Украину и здесь отбивает работу у местного
рабочего.
     Как  известно,  большая часть  Украинской  Революционной  Партии  (РУП)
выделилась в так называемую "Спилку" руководимую О. Скоропис-Иолтуховским, и
в  1905  г.  слилась  с  РСДРП,  полагая,  что  нет  необходимости проявлять
особенную заботу  об украинском характере  партии в  стране, где подавляющая
масса   пролетариата  состоит  из   украинцев:  она  никакой  другой,  кроме
украинской,  и  быть не может; главное внимание надлежит сосредоточить не на
этом,  а на политическом и социальном развитии масс, к  чему  стремится  вся
российская  социал-демократия.  Но  другая  часть,  переименовавшая  себя  в
"Украинскую  Социал-Демократическую  Робитничю Партию" (УСДРП),  осталась на
позициях Н.  Михновского.  Она  исходила  из его  тезиса, согласно  которому
никакая борьба труда  с капиталом и освобождение рабочого класса невозможны,
пока  не будет  достигнуто революционным  порядком,  посредством вооруженной
борьбы,  государственное отделение Украины от России. Существует  любопытное
признание одного  из членов  УСДРП,  В.  Садовского, написавшего в эмиграции
свои воспоминания об этой партии.  Он  называет не мало людей, таких  как В.
Степаньковский,  М. Троцький, М.  Порш, Д. Дорошенко,  Д.  Донцов,  которые,
будучи в свое время членами и  РУП и УСДРП, оказались  потом стоящими весьма
далеко  и от  социализма, и от рабочого движения. Никакими социалистами,  по
мнению Садовского,  они  никогда  не были,  да  не  далеко  ушли  от них,  в
изображении автора, и все остальные члены УСДРП. Он откровенно заявляет, что
"в тогдашнем нашем подчинении лозунгам марксистской ортодоксии заключался, в
значительной мере, момент использования политической коньюнктуры"! {199}.
     Это чрезвычайно ценно. РУП и УСДРП возникли, как политический маскарад.
Только  в  свете  таких  признаний   можно  ясно  себе  представить,   каким
малозаметным и  непопулярным растением был  украинский сепаратизм, если  ему
для уловления душ приходилось рядиться в социал-демократическую  тогу. Массы
украинского народа шли в русле общероссийского политического движения, и все
искусство  Михновского сводилось  к  тому,  чтобы подделаться  под этот "шаг
миллионов" и незаметно отвести народ от всероссийских страстей и устремлений
на  путь  сепаратизма.  Только  для  этой  единственной  цели  он и пошел  в
социал-демократию. Увлекаться социализмом всерьез членам РУПа не полагалось.
Если   для  Драгоманова   социальные   и  политические   свободы,   поднятие
экономического  и  культурного  уровня  жизни масс  превышали, по  значению,
национальные  соображения, если  борьбу за них он мыслил,  одновременно, как
путь разрешения  национальной  проблемы,  то у Михновского  все  перевернуто
навыворот: путь  к  политическим  преобразованиям и  экономическим  реформам
лежит через достижение национальной "незалежности". Вот почему,  когда члены
РУП впали в драгомановский "уклон", начали всерьез  заниматься социализмом и
даже потянулись  на слияние с  Российской  СДРП, Михновский  порвал с ними и
организовал новую "Украинську Народну  Партию"  (УНП), которая  выпустила  в
1905  г. несколько сугубо самостийнических документов, вроде 10  заповедей и
проекта украинской  конституции. Несмотря на то,  что  проект предусматривал
широкие  социальные  реформы,   списанные  с   программ   русских  эсеров  и
социал-демократов, вплоть до социализации земли, его движущие мотивы  ничего
общего с социализмом не имели. По словам украинского социал-демократа Бориса
Мартоса,  Михновский  занят  был  одновременно  мыслью  "творити  украинську
буржуазию"  и  распространять  национальную  идею среди  богатых  малороссов
{200}. У богатых успех его был такой  же, как у бедных. Группа Михновского и
порожденных  им "социал-демократов" продолжала оставаться столь  ничтожным и
малозаметным явлением, что ни имя вождя, ни  имена организованных им  партий
не  известны   подавляющему  большинству  самостийников.  Их   знают  только
историки, да  небольшая  кучка оставшихся  в живых членов  этих организаций.
Уделили   мы   им   внимание   с   единственной   целью   обрисовать   метод
самостийничества - диссимуляцию и  "использование политической коньюнктуры".
После европейского опыта последних трех десятилетий, мы знаем, что это метод
реакции   и   тоталитаризма,  но  в  первой  четверти  XX  столетия  русские
революционеры и социалисты охотно видели в членах РУП и УСДРП "своих" людей.
А  ведь  из  РУП-а  вышли  едва  ли  не  все  столпы  эфемерной   украинской
государственности  1917-1919  г.  г.  -  Симон  Петлюра,  Андрей   Левицкий,
председатель Директории Винниченко, министр иностранных дел  при гетмане Дм.
Дорошенко и многие другие. Ослепленные их "демократизмом" и социалистической
фразеологией,  многие  и  сейчас  склонны  отрицать  какую  бы  то  ни  было
генетическую связь их с реакционным галицким народовством.
     Возникновение  РУП  и вся деятельность Михновского  без инспирации,  по
крайней мере, без одобрения львовского ареопага - немыслимы. На тесные связи
РУП  с  народовцами  указывает  не только печатание  в  Галиции ее брошюр  и
статей, не только львовский "трумтадратский" стиль поведения и высказываний,
но  также  то  обстоятельство,  что  в  войне  1914-1918  г.  г.  украинские
социал-демократы выступили  на  стороне  Австро-Венгрии,  основав там  "Союз
Вызволення Украины". В 1917 г. они  переиздали  в  Вене главное произведение
своего вождя,  "Самостийну Украину", подчеркнув в предисловии  преемственную
связь между своим "Союзом" и прежней РУП. Они писали:
     "Нужны ли кому более ясные доказательства того, что самостийная Украина
есть наш старый лозунг, чем тот факт, что все четыре члена президиума "Союза
Вызволення  Украины"  были  деятельными  членами  "Революционной  Украинской
Партии" (РУП), первая брошюра которой носит название "Самостийна Украина".
     Невозможно  не  сказать  здесь,  хоть  в  двух  словах,  еще  об  одном
проявлении "формального национализма".  Относится оно к области педагогики и
связано с именем народного учителя Бориса Гринченко. В 1912 году,  после его
смерти,  Х.  Д.  Алчевская,  известная  школьная   деятельница   Харьковской
губернии, рассказала на страницах "Украинской Жизни" о любопытном случае  из
его  практики.  Он работал  когда-то  сельским учителем  в имении Алчевской.
Возвратясь  однажды  из-за границы, Алчевская  не  увидела в школе  ни одной
девочки,  тогда как раньше их было много.  Оказалось, что Гринченко попросту
разогнал их и не принимал новых.  Доискиваясь причины,  Алчевская установила
сугубо "национальный"  ее характер: "не следует калечить украинскую  женщину
обучением на чуждом ей великорусском языке".
     На  бедного  учителя произвело  впечатление распространявшееся в те дни
учение  о женщине, как  хранительнице  национального типа.  Вычитал он  это,
конечно из галицийской литературы, которую приобретал всеми способами. Был и
сам сотрудником  львовской "Правды".  Он  внимательно следил  за  появлением
новых неологизмов, вводя их сразу же в лексикон своих учеников.
     Школу    свою     он     рассматривал,     как    рассадник     будущих
педагогов-самостийников. Наиболее способных ее  питомцев, всячески продвигал
в учительскую семинарию.
     Ему принадлежит изобретение  конспиративной системы преподавания  сразу
на двух языках. Официально оно  велось  по-русски, а  тайно  - по-украински.
Введено было правило, по которому ученики обязаны  отвечать на том языке, на
котором  их спрашивали.  Благодаря этому, инспекторские посещения класса  не
были страшны.  Из  учебников  Гринченко  вырезал  неугодные ему  страницы  и
вклеивал  вместо  них  текст  собственного  сочинения,   писанный  печатными
буквами. Такую  же работу  проделывал над хрестоматиями. Заводил  при каждой
школе  отдельную  малорусскую  библиотеку.  Найдя  секрет  успеха   в   деле
культурного  раскола  русского  племени,  он  стяжал  лавры  Михновского   в
самостийнической педагогике {201}.
     Украинизация  языка, науки,  быта, всех сторон жизни,  неизбежно должна
была привести к мысли и об украинизации Церкви. Это  и было  сделано, хотя с
большим  запозданием, как едва ли не последний по времени акт  национального
творчества сепаратистов.  Причина тому, надо  думать, - в большой внутренней
трудности реформы.
     Церковь и без того была "украинской" от рождения. Она возникла в Киеве,
учреждена  киевскими князьями, служила 900 лет  на языке, введенном  теми же
князьями  и всем  киевским обществом  Х-го  столетия. То был  живой  осколок
Киевского Государства. Объявив это  государство  "украинским",  самостийники
автоматически   переносили   новое  имя  на  православную  Церковь.   Теперь
приходилось украинизировать украинское.
     Кроме  того, Грушевскому, как историку, лучше всех было известно, какую
самоотверженную  борьбу с католичеством выдержал южнорусский  народ, защищая
церковно-славянский  язык.  Достаточно  почитать  Иоанна  Вишенского,  чтобы
видеть,  какой  поход  учинен был  против  него  и  какой  мощный  отпор дан
малороссийским народом в XVI-XVII в.в. Язык этот  был буквально  выстрадан и
освящен кровью народа. Очевидно,  по этой причине, а также в  целях единения
всех славян,  Кирилло-Мефодиевское братство уделило в  своем  уставе  особое
внимание    церковно-славянскому   языку.   Провозглашая   свободу   всякого
вероучения,  оно   требовало   "единого  славянского   языка   в   публичных
богослужениях  всех  существующих церквей". Но вот Грушевский,  провозгласив
"долой  славянщину", воздвиг  на него гонение.  Объяснял он  свою ненависть,
подобно  Огоновскому,  "демократическими"  соображениями:  язык-де  мертвый,
непонятный  народу  и  полный  архаизмов.  Но истинная причина  заключалась,
конечно,  не  в этом. Церковно-славянский  язык служил основой  общерусского
литературного языка и  общерусской литературной традиции, и  пока украинский
народ  чтит его,  он не отступит  и  от общерусской  литературной речи. Идея
самостийнической  Церкви,  где  бы  богослужение  производилось  на  "мове",
предопределена львовской  политикой Грушевского. Но она,  как  все начинания
сепаратистов, отмечена знаком ничтожного количества последователей.
     Летом 1918 г. созван был Всеукраинский Церковный  Собор,  на котором о.
Вас.  Липковский  поднял  вопрос  о  богослужебном  языке.  Поставленный  на
голосование вопрос  этот решен был подавляющим большинством голосов в пользу
церковнославянского.  Тогда попы-самостийники,  без  всякого согласия  своих
прихожан, учинили Всеукраинську Церковну Раду и объявили прежнее православие
"панским",  солидаризировавшись с точкой зрения униатского  катехита Омеляна
Огоновского  на  язык  своей  Церкви,  как "реакционный".  "Пора нам, народе
украинский, и свою ридну мову принести в дар Богови и цим найкраще им и себе
самих  освятити и пиднести  и  свою ридну  Церкву збудовати".  Самостийники,
видимо,  не  замечали,  какой  удар   наносили   своему  движению,  объявляя
900-летнее церковное прошлое Малороссии не своим, не "ридным".
     Никаких чисто конфессиональных реформ Церковна Рада не произвела,  если
не считать включения в число церковных праздников "шевченковских  дней" 25 и
26 февраля  по старому стилю, -  причислявшего поэта-атеиста, как бы, к лику
святых  угодников.  Затем  последовала  украинизация  святцев.   Перед  нами
"Молитовник для  вжитку украинской православной людности", выпущенный вторым
изданием в Маннгейме в 1945 г. Там, греко-римские и библейские имена святых,
ставшие за  тысячу лет своими на  Руси, заменены обыденными  простонародными
кличками - Тимошь,  Василь, Гнат,  Горпина, Наталка, Полинарка. В  последнем
имени  лишь  с  т