ей славянской  культуры". К своему высокому обществу они
могли бы привлечь  разве только  чехов. Вкупе с чехами они составили бы ядро
"той   чудесной  коалиции,  которая   образуется  между   Балтийским  морем,
Адриатикой  и Черным морем, и которая будет достаточно мощной, чтобы держать
на поводу  бастардов  славяно-германских (пруссаков)  на западе  и бастардов
славяно-финско-монгольских,  пруссаков востока".  Чтобы  не  быть  превратно
истолкованным  и  не  дать  повода  думать  об антибольшевистском  крестовом
походе, автор  поясняет: "Когда  говорят "антибольшевистский блок угнетенных
народов", то мыслят блок  анти-русский.  Не в большевизме суть, она лежит  в
другом, а именно -  в опасном русском империализме, который  извечно угрожал
обоим  нашим  народам.  И поэтому  наша борьба должна направляться не только
против большевизма,  но  против  всякой  империалистической  России,  России
большевистской  и  царской,  России  фашистской  и  демократической,  России
панрусистской и панславистской,  России  буржуазной  и пролетарской,  России
верующей  и неверующей... России Милюкова и  России  Власова, вообще  против
России, которая уже сама по себе синоним империализма".
     Интересна здесь не злоба, пышущая из  каждой строчки,  а причина злобы.
Откуда она? Быть может, это  результат занятия  Галиции советскими войсками,
или  короткой  оккупации ее  русской армией в 1914 году?  Но  если допустить
такую  версию,  то чем  объяснить, что  вся теперешняя  русофобия галичан  -
простое повторение того, что они писали еще  в  XIX веке и до первой мировой
войны, когда  никакой русской власти в глаза не  видели и, следовательно, не
имели оснований быть  ею недовольными? Расовые  теории и  яростная  брань по
адресу  России  насчитывают  добрую  сотню  лет  своего существования.  Они,
безусловно,  не  местного  русинского,  а иноземного  корня.  Перед  нами  -
любопытный случай пересадки идеологии с одной национальной почвы на  другую.
Русофобия, в том  виде, в каком ее исповедуют сейчас галицийские  шовинисты,
была получена в законченном виде от поляков. Насадив общеукраинское движение
в  Галиции,  поляки  снабдили  его  и готовой  идеологией.  К восприятию  ее
галичане  подготовлены еще со времен Унии,  когда им внушали,  будто  не они
отступники от грекоправославной Церкви, а эта  последняя представляет  собой
схизму, тогда как  истинными сынами православного греческого вероисповедания
могут считаться только униаты.
     Нам приходилось  уже  обращать  внимание на исключительную  по  энергии
пропаганду, развитую поляками в Малороссии после ее присоединения к России и
на старание поссорить малороссов  с царским  правительством. В  горниле этой
кипучей деятельности выработалась постепенно вся сумма воззрений на  русских
и  на  украинцев,  которая  в  XIX  веке  была  систематизирована,  получила
наукообразную форму  и вручена была  галичанам,  как  евангелие  украинского
национального  движения.  Выработка  этой  теории связана с именем польского
профессора Духинского.
     Франциск Духинский родился  в 1817  г. и по происхождению был малоросс,
хотя уже родители его оказались захвачены польским патриотизмом и  польскими
устремлениями. Выросший  настоящим поляком, он с  молодых  лет интересовался
русско-польскими отношениями в древности и писал в конце 30-х годов какия-то
сочинения  на  эту  тему.  Эмигрировав,  он  поселился  в  Париже,  потом  в
Швейцарии, жил в Италии,  в  Константинополе, потом опять в Париже, где стал
профессором местной  польской школы.  Известность приобрел своими парижскими
публичными лекциями  по  польской истории,  в  которых и  развил  знаменитую
теорию  о взаимных отношениях  славянских племен.  Успех  его  чтений  среди
французов был исключительный и объяснялся, кроме обычного для них невежества
в  вопросах  славистики,  также  и  русофобией,  широко  распространенной  в
тогдашней  Франции. Исторические опусы свои Духинский  напечатал в 1847-1848
г. г. в одном из польских изданий в Париже, а  в 1858-1861  г. г. выпустил в
виде  трехтомного труда под  заглавием "Zasady dzej w Polski i innych kraj w
Slowianskich".
     Труд этот  давно  забыт  и ни  одним  ученым  всерьез  не  принимается.
Интересен  он  только  как  документ общественно-политической  мысли  своего
времени.  Излагая взаимоотношения поляков  с прочими славянскими  народами в
прошлом,  автор  наибольшее  внимание  уделяет  Руси. Русь,  по его  словам,
представляет простую отрасль, разновидность  народа  польского;  у  них одна
душа,  одна плоть, а язык русский - только  диалект,  провинциальное наречие
польского языка.  Конечно, под Русью надлежит разуметь не тот народ, который
себя называл этим именем  в XIX веке  - не московитов.  Русь -  это галицкие
русины и  малороссы, которые  только и достойны называться  русским  именем,
тогда  как  современные  русские присвоили  это  имя незаконно  и  в старину
назывались  московитами  и москалями. Произошло это присвоение  сравнительно
недавно, с  тех  пор,  как московиты захватили часть  "русских" (украинских)
территорий с их населением.
     Екатерина Вторая высочайшим повелением  даровала московскому народу имя
русского и запретила называться древним именем "москвитян". В этом сказался,
как бы, стыд варвара, вступившего в высшее культурное общество и захотевшего
украсить себя  именем  благородного  народа, спрятав  свое хамское дикое имя
подальше. В то время как  русские, т.  е. русины  -  чистые славяне, москали
ничего общего со  славянством не имеют. Это народ азиатский, принадлежащий к
финско-монгольскому племени, и  только  слегка  ославянившийся под  влиянием
русских (украинцев). Духинский категорически  отрицает за москалями арийское
происхождение, относя  их к  туранской ветви народов. Отсюда  выводятся  все
низкия  умственные  и  нравственные качества москалей  и все  ничтожество их
культуры.
     Большая часть польских образованных  кругов приняла теорию Духинского с
восторгом  и  повторяла ее на все лады.  Во Львове  в 1882  г.  вышла  книга
некоего Бестронного "Przestroga  Historji"  (предостережение  истории),  где
автор рассыпается  изумительными  вариациями  на  тему  Духинского.  По  его
словам, из 90 миллионов жителей  Российской  Империи, только четвертая часть
говорит  языком российским, и притом начала говорить им "не дальше, как  сто
лет тому  назад". По словам автора, этот  язык,  происходящий от славянского
языка,   распространялся   вместе  с  религией  среди  народов   московского
государства  еще  тогда,  когда  в  них  не было ни  капли славянской крови.
"Жители  империи особой московской  народности не имели, мужества называться
тем,  чем  они  были  в   действительности,  не  имели  мужества  называться
москалями,  им казалось, что это  оторвет их  от  Европы...  В  удивительном
смешном ослеплении они думали, что имя москаля тождественно с варваром и что
название их  россиянами защитит их от укоров в  варварстве. Им казалось, что
Европа не знает о том, что  делается в этой России, а хотя  бы и знала - они
лучше  хотели быть варварами европейскими, чем достойным,  свободным народом
московским, хотели лучше угнетать и быть угнетаемыми,  чем  принять название
москалей  и   признать  себя  финско-монгольским  племенем,   они  назвались
славянами".
     Произведений,  подобных  этому,  появилось  множество,  благодаря  чему
теория  Духинского  приобрела  широкую  известность,  не только  в  польских
землях, но  и за  границей.  Она была воспринята  французским историком Анри
Мартеном  и  по причине полной  неосведомленности европейцев о  России долго
процветала во Франции,  как "научная".  Понадобился  авторитет  Рамбо, чтобы
вывести французскую науку из недостойного положения.
     Русские  украинофилы  встретили учение Духинского  отрицательно. В 1861
году, в  ответ на появившуюся в сентябрьском выпуске  "Revue  Contemporaine"
статью  "La  verit  sur l' sprit  russе",  Костомаров  напечатал в  "Основе"
отповедь  "Правда полякам о Руси" с возражениями на историческия рассуждения
Духинского.
     Совсем иначе отнеслись к духинщине галицийские панукраинцы. Для них она
явилась той идейной манной,  на которой  они возросли и которой  питаются до
сих пор. Они  пошли на  выучку к польскому шовинизму.  Наибольшим успехом он
пользовался  именно во Львове  - столице  Галиции.  Здесь собралась наиболее
рьяно, наиболее гонорово  настроенная часть  польских националистов, главным
образом, участников неудавшегося восстания 1863 г.
     Кичливая заносчивость при  жалком положении, позерство, самовыхваление,
путчизм,  страсть  к  заговорам и баррикадам, непрестанный  барабанный бой в
речах и в печатных выступлениях снискали им, даже у самих поляков, прозвание
"трумтадратов". Эта  группа  никогда  не ломала головы над  размышлениями об
излечении вековых болезней  своей страны,  дабы  подготовить  ее организм  к
возрождению. Она и слышать не  хотела об этом, но бранила Россию на чем свет
стоит, считая ее  главной виновницей польских разделов. Чем крепче обругать,
чем глубже унизить  ее в своих  речах, тем ближе  казался  день  возрождения
Польши.  Духинский  стал  их  кумиром,  а Львов  местом пышного цветения его
теории. К ней присоединили и "Историю Русов". Сам Духинский высоко ценил это
произведение.  В своей книге "Peuples Aryas et Tourans", вышедшей в Париже в
1867 г., он назвал его "обвинительным документом против Москвы".
     Национальная  доктрина  "Украинского  Пьемонта" ясна:  быть  украинцем,
значит  быть антирусским. "Если  у нас идет  речь об Украине, то  мы  должны
оперировать  одним   словом  -   ненависть   к  ее   врагам...   Возрождение
Украинысиноним ненависти к своей жене  московке, к своим детям кацапчатам, к
своим  братьям и сестрам кацапам,  к  своим  отцу  и  матери кацапам. Любить
Украину значит пожертвовать кацапской родней" {175}. О том, к каким страстям
и настроениям апеллировал  этот лозунг в самой Украине  и как это отразилось
на днепровском  национализме,  скажем в  следующей главе. Здесь же упомянем,
хоть вкратце, о заключительном этапе галицкого народовства.
     С  началом первой  мировой  войны,  оно проявило  свое  лицо  созданием
отрядов  австрийских   янычар,   под   именем  Сечевых  Стрельцов,  а  также
всевозможных   шпионско-диверсантских  организаций  типа  "Союза  Вызволения
Украины",  работавших  в пользу  Австрии  против  России.  Но мировая  война
кончилась крахом Австрийской Империи и полным переворотом в  судьбе Галиции.
Она оказалась, как  полтораста лет тому назад, в  составе возродившейся Речи
Посполитой.  Поляки  сделались  теперь не краевой, а государственной властью
для  русин;  все их  поведение резко изменилось.  Возродились  религиозные и
национальные  притеснения в  формах,  напоминающих  XVIII  век.  Изменилось,
разумеется, и отношение к народовской партии. Она им стала не нужна. Кое-что
в ее практике  допускалось как приманка  для подсоветских  украинцев, но  во
всем  остальном  она  было  стеснена   и   ограничена.  Два  былых  союзника
превращались постепенно во врагов.
     Но тут и  сказалась  сила  инерции. Несмотря на  то, что Польша  стала,
отныне,  врагом   номер  1  и  яростным  угнетателем  галичан,  национальная
идеология "Украинского Пьемонта" осталась, как прежде, заостренной не против
нее, а против  Москвы. Переменить или  преобразовать ее  галичане  оказались
неспособны. Они пронизали ею всю свою печать, труды и учебники по украинской
истории и подчинили  ей систему воспитания молодого поколения. Детям  самого
нежного возраста  внушали расово-ненавистнические взгляды на москалей, целые
поколения оказались воспитанными в принципах духинщины и трумтадратства.
     Не изменила их и  вторая  мировая война, снова уничтожившая независимую
Польшу.  Уйдя в эмиграцию, народовство осталось верным до сего дня духовному
наследию 70-х и 80-х годов.

        ""Формальный национализм""
     Мы здесь не пишем истории самостийничества. Наша  задача -  проследить,
как создалось его "идейное"  лицо. На Украине, к концу  70-х и в 80-х годах,
оно  совсем  было  утрачено. Перестав быть  частью  революционного  или,  по
крайней мере, "прогрессивного" движения, украинство не знало,  чем ему  быть
дальше. Лучшая часть "Громады" продолжала заниматься учеными трудами, писала
стихи и  романы,  но огня, оживлявшего  деятельность  первых украинофилов от
Рылеева  и кирилло-мефодиевцев до Драгоманова,  не было. Зато возник угарный
чад, какой исходит от  тлеющих углей после того, как пламя потухнет. Начался
безыдейный  украинизм,  не  ищущий  себе смысла и оправдания.  В отличие  от
своего  предшественника  он не задавался  вопросом: зачем надо  было внушать
малороссийскому крестьянину, что он  - "окрема"  национальность, зачем  надо
было  обучать  его  в  школе  не  на  общерусском  письменном  языке,  а  на
разговорной мове? Костомаров  и Драгоманов  имели  на этот счет обоснованное
суждение, исходившее из соображений  социального и политического  прогресса.
Никаких таких  соображений  у  последующих  украинофилов не было.  Их логика
проста:  раз  нас "пробудили"  и назвали украинцами, особой национальностью,
так  надо и  быть  ею,  надо,  как  все  порядочные  нации,  обладать  своей
территорией,  своими  государством,  языком, национальным  флагом  и  своими
послами при иностранных дворах.
     Народился тип националиста, готового мириться с любым положением вещей,
с  любым режимом,  лишь бы он был "свой" национальный. От 70-х  и 80-х годов
тянется  нить к  тому эпизоду  1919 г., когда один из  членов Директории  на
заседании Украинской Рады заявил: "Мы готовы й  на совитьску владу, аби вона
была украинська". Никто тогда оратору "не заперечил" и, впоследствии, многие
видные  деятели  самостийничества,  во  главе  с  М. Грушевским,  перешли  к
большевикам, удовлетворившись  внешней национальной формой  советской власти
на Украине.
     Проф.  Корсаков рассказывает  в  своих воспоминаниях  {176} о  киевской
молодежи, которая  в  70-х годах группировалась вокруг Костомарова.  Молодые
люди любили и почитали  его,  называли  "дидом", но в  их  обращении  с  ним
заметна  была  ласковая  снисходительность, какая бывает  иногда к милым, но
выжившим  из ума старичкам. Чувствовалось, что его чтят за прежние  заслуги,
но всерьез не принимают. Он высказался против искусственного создания нового
литературного языка - ему на это не возразили, но язык продолжали сочинять с
удвоенной энергией. Он  предостерег от  увлечения распространенным в Галиции
учением  Духинского, насыщенным ненавистью к москалям, - ему опять ничего не
возразили, но национальная доктрина все более проникалась идеями Духинского.
Он пользовался  каждым случаем,  чтобы  заявить об отсутствии у  украинского
движения намерения отделить  свой  край  от России или  даже посеять  семена
розни между двумя братскими ветвями русского племени - а украинское движение
в это время  делало все,  чтобы  заложить основу  такой  розни. Напрасно  он
уверял  весь мир, будто украинофильство ничего  не  ищет, кроме умственного,
духовного и экономического развития своего народа, - он  говорил  только  за
самого  себя. Воспитанному  им  юношеству уже тогда  грезилась  возрожденная
рада, гетманы, бунчуки, червоные жупаны и весь реквизит казачьей эпохи.
     Драгоманов,  строго   осуждавший  такой  образ   мыслей,  прозвал   его
"формальным национализмом". Его насаждение  шло параллельно  с ростом нового
поколения  и с  превращением украинского  самостийничествя в  провинциальный
отголосок  галицкого народовства.  Кто  не  принял  запрета  наложенного  на
антиавстрийскую и антипольскую пропаганду, не дал ясных  доказательств своей
русофобии,  кто  не поцеловал туфли львовского  ультрамонтанства, тот как бы
отчислялся от самостийничества.
     Люди  нового  склада,  не   державшиеся   ни   за   социализм,   ни  за
космополитизм, полуобразованные,  не чувствовавшие уз, что связывали прежних
украинофилов с  русской культурой,  начали целовать  эту туфлю и говорить  о
России языком Духинского.
     Это они  были  теми  "масками,  размахивавшими  картонными  мечами",  о
которых  писал  Драгоманов.  Еще  в  70-х годах  они развили  подозрительную
деятельность по ввозу галицийской литературы в Малороссию. Они же поставляли
ложную информацию  галичанам,  внушая  миф  о  существовании  проавстрийской
партии на Украине.  Впоследствии, к началу 900-х годов, когда эти люди вышли
на  передний  план,  в  них  уже трудно  было распознать малороссов.  Многие
отреклись от  своих учителей, осудили их, назвав "поколением белых горлиц" -
прекраснодушных, но  абсолютно  недейственных.  Они  преисполнялись  боевого
пыла, требовали рек русской крови, беспощадной борьбы с московщиной.
     Вождем  этого  поколения  и   наиболее   последовательным   выразителем
формального  национализма   стал   Михаил  Сергеевич  Грушевский  -  питомец
киевского  университета,  ученик  проф.  В.  Б. Антоновича. Он  сделался тем
идеологом безыдейности, которого недоставало формальному национализму. Он же
блестяще  выполнил  задачу  слияния  днепровского  украинства  с   львовским
народовством,  будучи одинаково своим  и на Украине, и в Галиции. Человек он
был, безусловно, талантливый, хотя вождем  самостийничества  его сделали  не
идея, не новые  оригинальные  лозунги, а  большия  тактическия и маневренные
способности. Только этими способностями и можно объяснить, что он, прошедший
киевскую  громадянскую  (почти драгомановскую)  школу,  переселившись в 1894
году  в  Галицию,  не только  был там  хорошо принят, но  занял  руководящее
положение, стал председателем Наукового Товариства им. Шевченко и в  течение
20  лет  оставался  признанным  вождем  общеукраинского  движения.  Выполняя
программу и начертания народовцев, он сумел сохранить себя чистым от  налета
"австро-польской  Победоносцевщины"  и  не  оттолкнуть  группы  радикалов  -
последователей  Драгоманова,   численно  незначительных,  но  пользовавшихся
симпатиями заграницей. Он решился даже на союз с ними при выборах в Рейхстаг
в 1897 г., и это не отразилось на благоволении к нему матерых народовцев.
     Через два года он  основал вместе с Романчуком партию,  которая хоть  и
состояла из элементов,  мало чем отличавшихся от последователей Барвинского,
но носила название "Народно-Демократической".  И опять это название прикрыло
его от нареканий  слева, а в то же время практика партии, особенно "дух" ее,
вполне удовлетворяли барвинчиков.
     Новая  партия  пошла, по  выражению  Грушевского,  "по равнодействующей
между консервативным и радикальным направлениями". Это была наиболее удобная
для  самого  Грушевского  позиция.  Она  и  на  Украине,   и  среди  русской
революционной  интеллигенции  не  создала  ему  репутации  реакционера,  а в
Галиции избавила от обвинений в нигилизме и социализме.
     Конечно,  он  дал все  доказательства лояльности  в отношении Польши  и
Австрии и соответствующей ненависти к России.  Она ясно  видна в его  статье
"Украинсько-руське  литературне  видрожденне", появившейся в 1898 г., где он
мечтает  о  "прекрасном дне,  когда  на  украинской  земле  не  будет  врага
супостата" {177}; но особенно много клеветы  и поношений России содержится в
его  статье  "Die  Kleinrussen",  напечатанной  в  сборнике   "Russen    ber
Russland", вышедшем во Франкфурте в 1906 г.
     Если  враждебных  выпадов  его против России  можно  насчитать  сколько
угодно, то трудно  привести хоть  один  направленный  против Австро-Венгрии.
Особого  внимания  заслуживает  отсутствие  малейшего  осуждения  Духинщины.
Прежнее "поколение белых горлиц" не по одним  научно-теоретическим, но  и по
моральным   соображениям   отвергло   это  расово-ненавистническое   учение.
Грушевский  ни  разу  о  нем  не  высказался  и  молчаливо  принимал,  тесно
сотрудничая с  людьми,  взошедшими на  дрожжах теории,  которой  так  удачно