ских людей не было, то и
они были бы за Дорошенком" {59}.
     Несмотря  на  столь  категорические   заявления,  Москва  не  выдержала
бесконечной гетманской крамолы и сдалась. Как только удалось заключить более
или менее прочный  мир с  поляками и  объединить  всю оставшуюся Украину под
одним гетманом  Самойловичем  -  она  свела  свою  администрацию на  нет,  и
фактически отдала край в гетманское, старшинское управление.
     До  учреждения  "Малороссийской  коллегии"  в  1722  г.,  правительство
довольствовалось  номинальным пребыванием  Малороссии  в составе Российского
Государства. Оно  содержало  в некоторых  городах воинские гарнизоны, но  от
управления  краем, фактически, устранилось.  Все  доходы  с  городов  и  сел
Малороссии  остались   в  гетманской   казне.  Пропагандистские   измышления
самостийников  о  грабеже  Украины  царским   правительством  рассчитаны  на
невежественных   людей   и  не   выдерживают  соприкосновения   с  серьезным
исследованием этого вопроса. Даже за короткое пребывание  воевод в некоторых
украинских  городах,  правительство не поживилось ни одним рублем из местных
сборов -  все шло на военные нужды  Малороссии. Приходилось нередко посылать
туда кое-что из московских сумм, потому что казачье начальство совершенно не
заботилось о состоянии крепостей.
     Старшина дошла до  того, что и  этими  присылками воспользовалась,  как
прецедентом,  чтобы выпрашивать у царя  денежные подачки. Когда Мазепа своим
хищничеством довел  край  до  финансового истощения,  генеральная канцелярия
обратилась  в Москву за деньгами на  жалованье охотничьему  войску. Там были
немало удивлены и ответили,  что  если раньше и были дотации, то объяснялось
это  военным временем,  а теперь никакой войны  нет. Москва  напоминала, что
"всякие доходы в Малороссии  за гетманом, старшиною и  полковниками, и  бить
еще  челом  о  деньгах  стыдно".  Петр  Великий,  позднее,  говорил:  "Можем
непостыдно  рещи,  что  никоторый  народ  под  солнцем  такими  свободами  и
привилегиями  и  легкостью  похвалиться  не  может, как  по  нашей  царского
величества  милости, малороссийский, ибо ни единого  пенязя в казну нашу  во
всем малороссийском краю с них брать мы не повелеваем". Это была правда.
     Полвека спустя, в 1764 г., было разработано секретное наставление Н. А.
Румянцеву, при назначении его малороссийским генерал-губернатором, где между
прочим говорилось:  "От сей толь обширной,  многолюдной  и многими полезными
произращениями преизобильной провинции, в казну  государственную (чему  едва
кто поверить  может) доходов  никаких  нет.  Сие однакож  так подлинно,  что
напротив  того еще отсюда отпускается туда по сороку по восьми тысяч рублей"
{60}.
     М.  С. Грушевский,  возмущавшийся  тем, что  Москва  в  Переяславле  не
удовлетворила, якобы, казачью  просьбу о том,  "чтобы  все  доходы с Украины
поступали  в  местную  казну  и  выдавались  на  местные  нужды",  -  мог бы
совершенно  успокоиться  при  виде  практики  фактически  установившейся   в
Малороссии. Из  страны,  действительно, не  уходило "ни единого пенязя", все
оставалось  в  руках  местных  властей.  Другой  вопрос,  действительно   ли
собиравшиеся  деньги "выдавались на местные  нужды?" Если бы  выдавались, не
было бы такого вопиющего  неустройства во всех  делах, не было  бы народного
ропота   и   недовольства,   и   не   было  бы  волшебного  превращения,  за
ничтожно-короткий  срок,  запорожских  голодранцев  в  обладателей  огромных
состояний.  Уже  в  XVIII веке  малороссийские помещики оказываются  гораздо
богаче великорусских, как землями,  так и деньгами. Когда у  Пушкина читаем:
"Богат и славен Кочубей,  его поля необозримы" - это не поэтический вымысел.
Петр Великий глубоко ошибался,  полагая, будто "свободами", "привилегиями" и
"легкостью" пользуется  весь малороссийский народ. Народ чувствовал  себя не
лучше,  чем при поляках,  тогда как  "свободы" и  "легкости" выпали на  долю
одному  значному  казачеству,  налегшему  тяжелым прессом  на все  остальное
население  и  обдиравшему  и  грабившему  его так,  как  не  грабила ни одна
иноземная власть.  Только  абсолютно  бездарные,  ни  на  что  не  способные
урядники не скопили себе богатств. Все остальные быстро пошли в гору. Мечтая
издавна о шляхетстве  и стараясь  всячески  походить на  него, казаки лишены
были характерной шляхетской брезгливости  к ростовщичеству, к  торговле,  ко
всем  видам  мелкой наживы.  Особенно крупный  доход  приносили  мельницы  и
винокурни.  Все  они  оказываются в руках старшины.  Но  главным  источником
обогащения  служил, конечно, уряд. Злоупотребление властью,  взяточничество,
вымогательство  и  казнокрадство  лежат  в основе образования  всех  крупных
частных богатств на Украине.
     Величайшими  стяжателями  были   гетманы.  Нежинский   протопоп  Симеон
Адамович писал про гетмана Брюховецкого, что тот "безмерно побрал на себя во
всей северской  стране дани великие медовые, из  винного котла у мужиков: по
рублю, а с казака по полтине, и с священников (чего и при польской власти не
бывало) с  котла по полтине; с казаков  и с мужиков поровну от  сохи по  две
гривны с лошади,  и с вола  по две же  гривны, с мельницы по пяти и по шести
рублев же брал,  а  кроме  того  от  колеса  по  червонному золотому,  а  на
ярмарках,  чего никогда  не бывало, с малороссиян  и с  великороссиян брал с
воза  по  десять алтын и по  две гривны; если не  верите,  велите  допросить
путивльцев, севчан и рылян..." {61}.  Сохранилось много жалоб на хищничество
гетмана Самойловича. Но всех превзошел Мазепа.  Он еще за время своей службы
при  Дорошенко  и  Самойловиче  скопил столько,  что  смог, согласно  молве,
проложить золотом путь к булаве. А за то время,  что владел  этой булавой, -
собрал  несметные  богатства.  Часть  из  них  хранилась  в  Киево-Печерском
монастыре,  другая в Белой Церкви и после бегства Мазепы в Турцию  досталась
царю. Но  Петру сообщили, что  это  далеко не  все -  много  было  зарыто  и
запрятано.  С  собой  Мазепа  успел  захватить  такие  богатства,  что  имел
возможность в изгнании дать взаймы 240.000 талеров Карлу XII, а после смерти
гетмана при нем найдено  было 100.000 червонцев, не считая серебряной утвари
и всяких драгоценностей. Петру, как известно, очень хотелось добиться выдачи
Мазепы, для каковой  цели  он  готов был пожертвовать  крупными  суммами  на
подкуп турецких властей. Но гетман оказался богаче и перекупил турок на свою
сторону {62}.
     Сам  собой  возникает  вопрос,  почему царское  правительство допустило
такое  закабаление  Малороссии кучкой "своевольников", почему не вмешалось и
не    пресекло   хозяйничанья    самочинно   установившегося,    никем    не
уполномоченного,  никем  не  избранного  казачьего  уряда?  Ответ  прост:  в
правление   Алексея  Михайловича,  Московское  царство,   не   успевшее  еще
оправиться от последствий  Смуты, было очень слабо в военном и экономическом
отношении. Потому и не хотело принимать, долгое время, в  свой  состав Малой
России. Приняв ее,  обрекло себя на  изнурительную тринадцатилетнюю войну  с
Польшей. Оно само постоянно содрогалось от внутренних бунтов и потрясений. С
восьмидесятых  годов начались  дворцовые  перевороты,  правление  малолетних
царей  и  временщиков.  До  самого  XVIII века  оно  пребывает  в  состоянии
слабости. А  там  начинается  Великая Северная война, поглотившая  на  целую
четверть столетия его внимание и энергию.
     Удерживать  при таких  обстоятельствах  обширный,  многолюдный  край  с
помощью  простой  военной силы  не было никакой  возможности. Только с ее же
собственной помощью можно было удержать Малороссию -  завоевать ее  симпатии
или, по крайней мере,  лояльность.  Казачье буйство,  само по  себе,  ничего
страшного не  представляло, с ним легко было справиться; опасным делала  его
близость  Польши  и  Крыма.  Каждый  раз, когда казаки приводили  татар  или
поляков, москвичи терпели неудачу. Так было  под  Конотопом,  так  было  под
Чудновым. Казаки знали, что они страшны возможностью своего сотрудничества с
внешними  врагами,  и  играли на этом.  Надо было  уступать  их прихотям, не
раздражать без  особой  нужды, смотреть сквозь пальцы  на многие проступки и
строго следить  за соблюдением дарованных им прав.  Все первые пятьдесят лет
после  присоединения   Малороссии  представляются  старательным  приручением
степного зверя. Многие государственные люди в  Москве теряли терпение в этой
игре и приходили к мысли отказаться  от Украины. Таков был знаменитый  А. Л.
Ордин-Нащокин, вершитель внешней политики при  Алексее  Михайловиче.  Своими
непрестанными  изменами и  путчами казаки  до того  ему опротивели,  что  он
открыто высказывался за лишение Украины русского подданства. Только глубокая
религиозность  царя Алексея Михайловича, приходившаго  в ужас  при  мысли об
отдаче   православного   народа  католикам  или  магометанам,  не  позволяла
распространения подобных тенденций при дворе.

        "Начало "идеологии""
     Решающие перемены в судьбах народов, вроде тех, что пережила Малороссия
в  середине XVII века, проходят, обычно, под знаком  каких-нибудь популярных
лозунгов, чаще всего религиозных или национальных. С  1648 по 1654 г., когда
шла борьба с  Польшей, простой народ знал,  за что  он борется, но у него не
было  своего Томаса  Мюнцера,  способного  сформулировать  идею и  программу
движения. Те же, которые руководили восстанием, преследовали  не народные, а
свои узко-кастовые цели. Они беззастенчиво предавали народные и национальные
интересы, а  к  религиозным были достаточно  равнодушны. Ни ярких  речей или
проповедей,  ни  литературных   произведений,  никаких  вообще  значительных
документов  отражающих  дух  и   умонастроения  той  эпохи,  Хмельничина  не
оставила. Зато много устных и письменных "отложений" оставила по себе вторая
половина  XVII века, отмеченная знаком  господства казачества в крае. В  эту
эпоху  выработалось  все то, что потом  стало  навязываться  малороссийскому
народу, как форма национального сознания.  Идеологией это  назвать трудно по
причине  полного  отсутствия  всего,  что  подходило  бы под  такое понятие;
скорей, это была  "психология" - комплекс настроений созданный  пропагандой.
Складывался  он  постепенно, в  практике борьбы  за  власть  и  за богатства
страны.  Практика  была  низменная,  требовавшая  сокрытия истинных целей  и
вожделений;  надо  было маскировать  их  и добиваться  своего  под  другими,
ложными  предлогами,  мутить воду,  распускать слухи.  Клевета,  измышления,
подделки - вот арсенал средств пущенных в ход казачьей старшиной.
     В психологическом климате, созданном таким путем, первое место занимала
ненависть  к государству  и  к народу, с  которыми  Южная  Русь  соединилась
добровольно и "с радостью", но которые  стояли на пути осуществления  хищных
замыслов казачества.
     Семидесятилетие,  протекшее   от  Хмельницкого   до  Полуботка,   может
считаться настоящей лабораторией антимосковской пропаганды. Началась она при
жизни Богдана и едва ли не сам он положил ей начало.
     Первым поводом послужил инцидент 1656  года, разыгравшийся в Вильне, во
время  мирной  конференции  с  поляками.   Хмельницкий  послал  туда   своих
представителей,  давши  повод думать,  что  рассматривает  себя  не  царским
подданным, а главой независимого государства. Весьма  возможно, что то  была
не  простая  безтактность,  а  провокационный  шаг,   предпринятый  с  целью
проследить реакцию,  которая  последует  с разных сторон и  прежде  всего со
стороны Москвы. На царских дипломатов он произвел тягостное впечатление. Они
вынуждены  были  напомнить казакам  об  их  присяге,  и  о  неуместности  их
поступка. Те уехали, но пустили по Украине слух, будто московский царь снова
хочет отдать ее ляхам за согласие, после смерти Яна Казимира, избрать его на
польский  престол.   Особенно  усердно  прибегали  к  этому   приему   после
Андрусовского перемирия 1667 г., по которому русские вынуждены были уступить
полякам  всю правую сторону  Днепра, за исключением Киева.  Но и  Киеву,  по
истечении двух лет,  надлежало отойти к  той  же  Польше.  Всем воочию  было
видно,  что русские  это делают по горькой необходимости, в силу несчастного
оборота  войны,  принудившего их  помириться на  формуле: "кто чем владеет".
Известно было,  что и исход войны определился, в значительной мере, изменами
Выговского,  Ю.  Хмельницкого, Тетери  и Дорошенко.  "Ведомо  вам  самим,  -
говорил  в  1668 г. кн. Ромодановский  на Глуховской раде - что  той стороны
Днепра казаки и всякие жители от царского  величества отлучились и польскому
королю  поддались  сами  своею  охотою прежде Андрусовcких договоров,  а  не
царское величество  их  отдал, по тому  их  отлученью и в Андрусове  договор
учинен".  Гетман  Демьян  Многогрешный перед  всей радой должен был признать
правильность этих слов. "Нам  ведомо  подлинно,  - заявил он, - что тамошние
казаки поддались польскому королю  сами; от царского величества отдачи им не
бывало"  {63}. Тем не менее, по  всей  стране разнесена была  клеветническая
молва.
     Другим излюбленным  мотивом антирусской пропаганды  служили пресловутые
воеводы,   их  мнимые  зверства   и  притеснения.   Легенда  о  притеснениях
складывалась не из одних слухов и нашептываний, но имела и другой источник -
гетманские  универсалы. Редкий гетман не изменял царю, и каждый вынужден был
оправдывать свою измену перед народом и казаками.
     Выговский,  задумав отпадение  от  Москвы, тайно поручил  миргородскому
полковнику Лесницкому послать в Константинов воззвание и созвав  у себя раду
из сотников и атаманов, обратиться к ней с речью: "Присылает царь московский
к нам воеводу Трубецкого, чтоб войска запорожского было только  10.000, да и
те  должны  жить в Запорожьи. Пишет царь крымский очень ласково  к нам, чтоб
ему поддались; лучше  поддаться  крымскому  царю:  Московский царь всех  вас
драгунами и невольниками вечными сделает, жен  и детей ваших в лаптях лычных
водить станет, а царь крымский в атласе, аксамите  и сапогах турецких водить
будет" {64}.
     Измена  Ю.  Хмельницкого сопровождалась  выступлением П.  Тетери  перед
народом. Казачий златоуст порассказал таких страхов о замыслах Москвы против
Украины, которые он  якобы  разузнал во время своего  посольства, что казаки
пришли в неописуемый ужас.
     Но  самые  яркие универсалы  вышли  из-под  пера  Брюховецкого:  "Послы
московские  с польскими  комиссарами присягою  утвердились  с  обеих сторон:
разорять Украину отчизну нашу милую, истребив  в ней всех жителей  больших и
малых. Для этого Москва дала ляхам на  наем чужеземного войска  четырнадцать
миллионов денег. О таком злом намерении неприятельском  и ляцком  узнали  мы
через  Духа  Святого.  Спасаясь от  погибели,  мы  возобновили союз  с своею
братьею. Мы не хотели выгонять саблею Москву из городов украинских, хотели в
целости проводить до рубежа, но москали сами закрытую в себе злобу объявили,
не  пошли мирно  дозволенною им дорогою, но почали  было  войну. Тогда народ
встал и сделал над ними то, что они готовили нам; мало их ушло живых".
     На  Дон  отправлено  было  более  красочное  послание.  В  нем  москали
обвинялись в том, что "постановили православных христиан на Украине, живущих
всякого  возраста  и  малых отрочат, мечем  выгубить, слобожан захватив, как
скот в Сибирь загнать, славное Запорожье и Дон разорить и в конец истребить,
чтобы на тех местах, где православные христиане от кровавых трудов питаются,
стали  дикие  поля,  зверям обиталище,  да чтобы  здесь  можно  было  селить
иноземцев  из  оскуделой  Польши".  Для большей убедительности,  Брюховецкий
приводит и конкретные примеры московской  жестокости: "В недавнее время, под
Киевом,  в  городах:  Броварах, Гоголеве и других, всех жителей вырубили  не
пощадив  и  малых  деток".  В заключение, донцов  призывают подняться против
Москвы: "Будьте в братском единении с господином Стенькою, как  мы находимся
в неразрывном союзе с заднепровскою братьею нашею" {65}.
     Неразборчивостью лжи  поражают  все гетманские  универсалы такого рода.
Вот что писал Мазепа в объяснение причин побудивших его перейти к Карлу XII:
"Московская  потенция  уже давно имеет всезлобные намерения  против нас, а в
последнее  время начала  отбирать  в  свою  область  малороссийские  города,
выгонять из них ограбленных и доведенных до нищеты жителей и заселять своими
войсками. Я имел от  приятелей тайное предостережение, да и  сам  вижу ясно,
что  враг хочет  нас,  гетмана, всю старшину,  полковников и  все  войсковое
начальство  прибрать  к  рукам  в  свою  тиранскую  неволю,  искоренить  имя
запорожское и обратить всех в драгуны и солдаты, а весь малороссийский народ
подвергнуть  вечному  рабству". По словам Мазепы, трусливые москали,  всегда
удиравшие от  непобедимаго  шведского войска, явились теперь в Малороссию не
для  борьбы  с  Карлом, "не ради того, чтобы нас защищать от шведов, а чтобы
огнем, грабежом и убийством истреблять нас"  {66}. Чем  менее  благовидны  и
менее  народны  были  мотивы  измены,  тем  большим  количеством  "тиранств"
московских  надо  было  ее  оправдать.  Измена  Мазепы  породила  наибольшее
количество  агитационного  материала   и  антимосковских  легенд.   Особенно
старались  мазепинцы-эмигранты,  вроде  Орлика,  войскового писаря  - самого
доверенного  человека Мазепы. Читая  его  письма,  прокламации, меморандумы,
можно  подумать,  что  москали,  в  царствование  Петра,  учредили  какое-то
египетское  рабство на Украине, - били казаков  палками по голове,  обрубали
шпагами  уши,  жен  их  и  дочерей  непременно  насиловали,  скот,  лошадей,
имущество забирали, даже старшину били "смертным боем".
     Мятежных гетманов  поддерживала высшая  церковная  иерархия на Украине.
Несмотря на  жестокое  польское гонение, малороссийский  епископат проникнут
был польскими феодальными замашками и  традициями. Свою роль в  православной
Церкви он привык мыслить на католический образец. "Князь Церкви" - таков был
идеал  украинского архиерея. Именно  на почве ущемления этого "княжества" со
стороны  братств, многие  вроде Кирилла  Терлецкого,  Ипатия Потея,  Михаила
Рагозы, ударились  в Унию. Оставшимся  верными православию, хоть  и пришлось
пережить эпоху преследований, но как только поляки, проученные Хмельничиной,
заговорили  ласковым  голосом,  пообещав  распространить  на  них   права  и
привилегии католических  бискупов, верхушка украинской Церкви колебнулась  в
их сторону.  Пугал ее переход  в  московскую  юрисдикцию. Числясь  в ведении
Константинополя,   она   фактически  оставалась  независимой.  Подчиненность
тамошнему  патриарху была  номинальная и  ничем  ее не  стесняла, особенно в
экономической области. Грек Паисий Лигарид указывал,  что  суммы на  Церковь
собираются большие,  а Св. София и прочие соборы приходят в ветхость, попы и
меньшая церковная братия живут бедно, куда идут деньги - неизвестно.
     Боязнь   контроля   и  ограничения  сделала   малороссийских  архиереев
противниками  царского   подданства.   Они  уклонились   от   присяги  после
Переяславской Рады.  Когда в Киев  явился  воевода  кн.  Куракин, митрополит
Сильвестр  Коссов  мешал ему строить  там крепость,  пуская  в ход угрозы  и
проклятия. Дионисий  Балабан,  ставший митрополитом  после  Сильвестра,  был
неприкрытым сторонником польской ориентации и состоял в сговоре с Выговским.
Таким  же полонофилом, связанным с интригами  гетмана Дорошенко, был епископ
Иосиф Тукальский, а  другой епископ, Мефодий Филимонов, произносил открыто в
Киеве проповеди против Москвы.
     Но все это не шло в сравнение с активностью львовского епископа  Иосифа
Шумлянского  -  униата, тайного  католика.  В случае  отторжения  Украины от
Москвы,  поляки метили сделать его  митрополитом Киевским. Шумлянский создал
целый агитационный аппарат и