итывала; он уловил этот подтекст, хотя и достаточно тонкий.
     - Я не доверяю ему, - сказал он. Он оторвал свой пристальный взгляд от воды и посмотрел на нее. Его смущение было более чем очевидно.
     - Я знаю, как управляться с ним, - ответила она. - Я заключила с ним сделку. Он понимает сделки. Он получает меня, остающейся с ним, а я получаю все, что мне нужно.
     - А что тебе нужно?
     Теперь она отвела глаза. Пена на бурлящей воде была грязно-коричневой.
     - Немного солнечного света, - наконец ответила она.
     - Я думал, что это должна быть свобода, - озадаченно сказал Марти.
     - Не в том смысле, как мне нравится, - ответила она.
     Чего он ждет от нее? Извинений? В таком случае, он будет разочарован.
     - Мне нужно возвращаться, - сказал он.
     Внезапно, она произнесла:
     - Не надо ненавидеть меня, Марти.
     - Я не ненавижу тебя, - вернулся он.
     - У нас много общего.
     - Общего?
     - Мы оба принадлежим ему.
     Еще одна отвратительная правда. Она явно была переполнена ими сегодня.
     - Ты же можешь убраться отсюда ко всем чертям, если захочешь, правда? - раздраженно сказал он.
     Она кивнула.
     - Полагаю, что да. Но куда?
     Вопрос был для него бессмысленным. За оградой был целый мир, и она, конечно, не имела недостатка в финансах - кто угодно, но не дочь Джозефа Уайтхеда. Действительно ли она находила эту перспективу столь непривлекательной? Они составляли очень странную пару. Он, с его опытом, так ненатурально сокращенным - потерянные годы жизни, - и сейчас страстно стремящимся наверстать упущенное. Она, такая апатичная, такая вялая от самой мысли побега из ею самой созданной тюрьмы.
     - Ты можешь идти куда угодно, - сказал он.
     - Это так же хорошо, как и никуда, - решительно ответила она; это предназначение занимало слишком много мыслей в ее голове. Она оглядела его, надеясь на то, что его злость хоть немного угасла, но он не показывал ни малейшего сочувствия.
     - Выбрось из головы, - сказала она.
     - Ты идешь?
     - Нет. Я думаю, что побуду здесь еще немного.
     - Смотри, не бросайся вниз.
     - Не умеешь плавать, а? - вспылила она.
     Он нахмурился, не понимая.
     - Не важно, я никогда не принимала тебя за героя.
     Он оставил ее стоящей в нескольких дюймах от берега и глядящей на воду. То, что он сказал ей, было правдой - он никогда не был хорош с людьми. Но с женщинами он был еще хуже. Может быть, религия могла бы помочь ему, но он не был религиозен - никогда. Может быть это и была часть проблемы между ним и девушкой - ни один из них ни во что не верил. Не о чем было говорить, не было вопросов для обсуждения. Он оглянулся. Кэрис немного отошла вдоль берега от того места, где он оставил ее. Солнце отражалось от поверхности воды и освещало ее силуэт. Это выглядело так, словно она была почти нереальна.

Часть третья DEUCE
     

V Суеверие

29

     Прошло меньше недели после разговора, и первые, пока еще в толщину волоска, трещины стали появляться в колоннах Империи Уайтхеда. Они быстро расширялись. На мировом биржевом рынке началась спонтанная продажа - внезапная потеря уверенности в кредитоспособности Империи. Вскоре стали накапливаться ощутимые потери в доходах. Продажная лихорадка, однажды зафиксированная, становилась почти неуправляемой. В течение дня теперь в поместье прибывало больше посетителей, чем Марти видел за все время жизни в Убежище. Среди них, конечно, были и знакомые лица. Но теперь были и десятки других - финансовые аналитики, как он предполагал. Японские и европейские посетители смешивались с английскими до тех пор, пока место не стало похожим на ООН.
     Кухня, к неудовольствию Перл, немедленно стала местом спонтанных сборищ тех, кто в данный момент не требовался великому человеку. Они собирались вокруг большого стола, требовали бесконечное количество кофе и обсуждали стратегии, для формулировки которых они и собирались здесь. Большинство их разговоров, как всегда, были непонятны Марти, но из отдельных фраз, которые ему удавалось ухватить, становилось ясно, что Корпорация была перед лицом необъяснимой опасности. Были отчаянные разговоры о нарушении стабильности пропорций повсюду; разговоры о вмешательстве правительства, чтобы предотвратить неминуемый крах в Германии и Швеции; разговоры о саботаже, приведшем к катастрофе. Казалось, что объединенная мудрость всех этих профи склонялась к тому, что только искусно разработанный план - на подготовку которого должно было уйти несколько лет - мог так опасно и фундаментально подорвать успех Корпорации. Нашептывали о секретных действиях правительства, о законспирированном соревновании. Паранойя в доме не знала границ.
     То, как все эти беспокойные люди сталкивались друг с другом, размахивая руками в своих попытках перебить собеседника и опровергнуть его предыдущие замечания, поражало Марти своей абсурдностью. В конце концов, они никогда не видели всех миллионов, которые потеряли и приобрели, или тех людей, чьи жизни они так жестоко преобразовывали. Это все было абстрактно - просто цифры в их головах.
     На третий день, когда первые шаги были предприняты и все молились об избавлении, которое никак не наступало, Марти столкнулся с Биллом Тоем, который был вовлечен в жаркий спор с Двоскиным. К его удивлению Той при виде проходящего мимо Марти подозвал его, резко оборвав беседу. Двоскин, нахмурившись, поспешил прочь, оставив Тоя и Марти одних.
     - Ну незнакомец - сказал Той, - Как поживаешь?
     - Я о'кей, - сказал Марти. Той, казалось, не спал долгое время. - А вы?
     - Я как-нибудь продержусь.
     - Какие мысли по поводу происходящего?
     Той скривился.
     - Да никаких, - сказал он. - Я никогда не был человеком денег. Ненавижу эту породу. Ласки.
     - Все говорят, что это катастрофа.
     - О да, - спокойно сказал тот. - Я думаю, что похоже на то.
     Лицо Марти вытянулось. Он ожидал нескольких слов уверения и подбадривания. Той заметил его неподдельность его разочарования.
     - Ничего ужасного не произойдет, - сказал он, - пока мы трезво смотрим на вещи. Ты по-прежнему будешь на работе, если ты об этом беспокоишься.
     - Я уже все мозги свернул.
     - Не стоит. - Той положил руку на плечо Марти. - Если будет что-нибудь плохое, я скажу тебе.
     - Я знаю. Я просто нервничаю.
     - А кто нет? - Той еще крепче сжал плечо Марти. - Что скажешь, если мы на пару отправимся в город, когда худшее будет позади?
     - Хотелось бы.
     - Был когда-нибудь в казино "Академия"?
     - Денег никогда не было.
     - Я тебе дам. Продуем часть состояния Уайтхеда, а?
     - Звучит неплохо.
     Озабоченность все еще оставалась на лице Марти.
     - Слушай, - сказал Той, - это не твоя драка. Ты понимаешь меня? Что бы ни случилось отныне и дальше, это не твоя вина. Мы сделали несколько ошибок на своем пути и теперь мы должны за это заплатить.
     - Ошибок?
     - Иногда люди не прощают, Марти.
     - Все это... - Марти обвел рукой большой круг, - потому что люди не прощают?
     - Дарю тебе это. Это самая лучшая причина в мире.
     Марти поразило, что Той стал аутсайдером, что он больше не был основной фигурой в окружении старика, как раньше.
     - Ты знаешь, кто виноват? - спросил Марти.
     - Что знают боксеры? - сказал Той с безошибочные оттенком иронии в голосе, и Марти вдруг совершенно точно понял, что этот человек знает все.

***

     Дни паники растянулись на неделю без малейшего признака на окончание. Лица советников изменились, но строгие костюмы и строгие речи оставались прежними. Несмотря на появление новых людей, Уайтхед становился все более небрежным к организации своей безопасности. От Марти все меньше и меньше требовалось присутствовать рядом со стариком - кризис, казалось, вытеснил все мысли об убийстве из головы Папы.
     Этот период был не без сюрпризов. В первое воскресенье Куртсингер отозвал Марти в сторону и предпринял сложный соблазняющий разговор, который начался с бокса, потом плавно перешел на физические удовольствия между мужчинами и завершился прямым предложением наличных: "Всего лишь полчаса, ничего сложного". Марти почуял, к чему клонит Куртсингер еще до того, как тот объяснился, и успел подготовить подходящий вежливый отказ. Они расстались вполне дружелюбно. Если не учитывать подобные вещи, это было бессодержательное время. Распорядок в доме был нарушен и было невозможно его возобновить. Единственным способом сохранить рассудок для Марти было держаться как можно дальше от дома. Он очень много бегал в эту неделю, часто гоняя себя круг за кругом по периметру усадьбы до полного изнеможения, и возвращался обратно в свою комнату, пробираясь сквозь толпу хорошо одетых пижонов, которые заполняли каждый коридор. Наверху, за дверью, которую он запирал (не для того, чтобы держать себя внутри, а чтобы держать их всех снаружи), он мог принять душ и спать в течение долгих часов, наслаждаясь отсутствием снов.

***

     У Кэрис не было такой свободы. С той ночи, когда собаки обнаружили Мамуляна, ей пришла в голову шальная идея поиграть в шпиона. Почему - она не знала. Ее никогда особенно не интересовала жизнь в Убежище. Действительно, она активно избегала встреч с Лютером, Куртсингером и со всеми остальными из когорты ее отца. Сейчас, однако, что-то странное, навалившись на нее, заставляло ее шевелиться: идти в библиотеку, или в кухню, или в сад и просто смотреть. Она не испытывала удовольствия от подобных занятий. Многое из того, что она слышала, Кэрис не понимала остальное считала пустой болтовней финансовых базарных торговок. Несмотря на это, она могла просиживать часами, пока ее жадный аппетит не был удовлетворен, и она не уходила, возможно, чтобы послушать другие разговоры. Некоторые из говорящих знали кто она, остальным же она предлагала простейшие объяснения. После того, как ее неоспоримые права были установлены, вопросов о ее присутствии ни у кого не возникало.
     Она также сходила повидать Лилиан и собак в этой бездушной постройке за домом. Не то, чтобы она любила животных, она просто испытывала побуждение увидеть их, просто ради того, чтобы увидеть, посмотреть на замки и клетки, на щенков, играющих вокруг своей матери. Мысленно она уяснила расположение питомника относительно ограды и дома, обойдя его, на тот случай, если ей понадобится отыскать его в темноте. Зачем она это делала - она и сама не знала.
     В своих путешествиях она была осторожна, чтобы не увидеть Мартина, или Тоя, или, еще хуже, отца. Это было ее игрой, хотя ее конечная цель оставалась для нее загадкой. Может быть, она составляла карту местности, и поэтому ходила из одного конца дома в другой, проверяя и перепроверяя его географию, измеряя длину его коридоров, запоминая расположение комнат относительно друг друга. Какая бы ни была причина, это дурацкое занятие отвечало какому-то невыраженному требованию внутри нее, и когда это было сделано, это требование провозгласило о своем удовлетворении и оставило ее на время в покое. К концу недели она знала дом, как никогда до этого: она побывала в каждой комнате, за исключением комнаты отца, которая была запретной даже для нее. Она изучила все входы и выходы, лестницы и пролеты с тщательностью вора.
     Странные ночи; странные дни. "Не безумие ли это", - начинала задумываться она?

***

     На второе воскресенье - одиннадцатый день кризиса - Марти был вызван в библиотеку. Уайтхед был там и выглядел, возможно, каким-то усталым, но уж никак не сломленным этим ненормальным давлением, под которым он находился. Он был одет для прогулки: на нем было отделанное мехом пальто, в котором он был в первый день во время того символического визита в питомник.
     - Я не выходил из дома несколько дней, Марти, - провозгласил он, - и чувствую, пора проветриться. Я думаю, нам надо прогуляться, вам и мне.
     - Я захвачу куртку.
     - Да. И пистолет.
     Они вышли с заднего входа, избегая вновь прибывших делегаций, которые все еще заполняли лестницы и холл, ожидая аудиенции в святая святых.
     Был теплый день, 17 апреля. Тени от легких облаков пробегали по газонам беспорядочными группами.
     - Пойдем в лес, - сказал старик, идя впереди. Марти шел на почтительном расстоянии в паре ярдов позади, догадываясь, что Уайтхед вышел, чтобы проветрить голову, а не говорить.
     В лесу кипела жизнь. Новые побеги прорывались сквозь покров прошлогодних опавших листьев, бесшабашные птицы носились между деревьями, с каждой ветки доносились ухаживающие голоса. Так они шли несколько минут в произвольном направлении, поскольку Уайтхед почти не поднимал глаз от своих ботинок. Вдали от дома и дисциплины, груз забот давивший на него был более заметен. С опущенной головой он устало тащился между деревьями, безразличный к пению птиц и ударам ветвей.
     Марти наслаждался. Где бы они не шли, он уже был там раньше, когда бегал. Сейчас его шаги были медленными и все детали леса были видны. Путаница цветов под ногами, поганки, выпирающие из сырости между корнями, - все восхищало его. Он набрал коллекцию камней, пока шел, на одном был окаменелый след папоротника. Он подумал о Кэрис и о голубятне, и неожиданная тоска по ней охватила его сознание. Не имея причин, чтобы прогнать чувство, он позволил ему овладевать им.
     А разрешив, он поразился силе своего чувства к ней. Он чувствовал, что последние несколько дней его эмоции тайно работали внутри него, трансформируя легкий интерес к Кэрис в нечто более глубокое. Однако у него не было возможности разобраться в этом.
     Он поднял глаза от камня с папоротником и увидел, что Уайтхед ушел уже довольно далеко вперед. Отодвинув мысли о Кэрис в сторону, он ускорил шаг. Пассажи солнечного света и тени пробегали между деревьями, когда легкие облака, ранее цеплявшиеся за ветер, уступали место более тяжелым формированиям. Ветер холодел, в нем чувствовались явные признаки дождя.
     Уайтхед поднял воротник. Его руки были засунуты в карманы. Когда Марти подошел к нему, он встретил его неожиданным вопросом.
     - Вы верите в Бога, Мартин?
     Это было неожиданно. Неподготовленный к нему Марти смог сказать только: "Я не знаю", что было достаточно честным ответом.
     Но Уайтхед хотел большего. Его глаза поблескивали.
     - Я не молюсь, если вы это имеете в виду, - продолжил Марти.
     - Даже перед вашим судом? Скороговоркой для Всемогущего?
     В этих вопросах не было юмора или чего-то предумышленного. Марти снова ответил так честно, как мог.
     - Я не помню точно... Думаю, что тогда я наверняка что-то говорил, да. - Он остановился. Облака над ними закрыли солнце. - Ничего хорошего это мне не принесло.
     - А в тюрьме?
     - Нет, никогда не молился. - Он был уверен. - Ни разу.
     - Но ведь были же в Вондсворте богобоязненные люди?
     Марти вспомнил Хесельтина, с кем он несколько недель делил камеру в самом начале своего срока. Тюремный старожил, Тин провел больше лет за решеткой, чем на свободе. Каждый вечер он бормотал в подушку варварскую версию "Отче Наш", прежде чем заснуть: "Отче Наш, сущий на Небесах, да светится имя...", не понимая ни слов, ни их значения, просто проговаривая молитву наизусть, как он делал это, возможно, каждый вечер в своей жизни до тех пор, пока речь не заходила о спасении - "не введи в Искушение и избавь от Лукавого, во веки веков. Аминь".
     Это ли подразумевал Уайтхед? Было ли в молитве Хесельтина уважение к Создателю, благодарность за Создание или, хотя бы, предвкушение Судилища?
     - Нет, - ответил Марти. - Не то, чтобы богобоязненные. Я имею в виду, какой смысл?..
     Тут было нечто большее, чем просто возникшая мысль, и Уайтхед ждал с терпением стервятника. Но слова торчали на языке Марти, отказываясь быть произнесенными. Старик подтолкнул их.
     - Почему нет смысла?
     - Потому что все это - несчастные превратности судьбы, правда? То есть, все это случай.
     Уайтхед кивнул едва заметно. Последовало долгое молчание, затем старик спросил:
     - Ты знаешь, почему я выбрал тебя, Марти?
     - Совсем нет.
     - Той никогда не говорил ничего тебе?
     - Он сказал, что я могу выполнить эту работу.
     - Ну многие люди советовали мне не брать тебя. Они считали, что ты не подходишь по многим причинам, о которых мы не будем распространяться. Даже Той не был уверен. Ты нравился ему, но он не был уверен.
     - Но вы все равно наняли меня?
     - Действительно.
     Марти стал находить эту игру в кошки-мышки небезопасной. Он сказал:
     - И теперь вы собираетесь сказать мне почему, так?
     - Ты игрок, - ответил Уайтхед.
     Марти показалось, что он знал ответ задолго до того, как он был произнесен.
     - Ты не попал бы в эти неприятности, если бы не должен был заплатить большие игорные долги. Я прав?
     - Более или менее.
     - Ты тратил каждое пенни, которое добывал. По крайней мере так утверждали твои друзья на суде. Растрачивал их.
     - Не всегда. У меня были большие выигрыши. Действительно большие выигрыши.
     Взгляд, который Уайтхед бросил на Марти, был острее скальпеля.
     - После всего того, через что ты прошел - все эти стрессы, которые мучили тебя, - ты все еще говоришь о своих больших выигрышах.
     - Я помню лучшие времена, как любой другой, - защищаясь, ответил Марти.
     - Везло.
     - Нет! Я был хорош, черт возьми!
     - Везло, Марти. Ты сам только что так сказал. Ты сказал, что все это случайность. Как ты можешь быть хорош в том, что является несчастным стечением обстоятельств? Это же бессмысленно, разве нет?
     Он был прав, по крайней мере на первый взгляд. Но все было не так уж просто, как он стремился представить, не так. Все это было случайностью, он не мог спорить с этим основным утверждением. Но печенкой Марти чувствовал что-то еще. Что это было, во что он верил, он не мог описать.
     - Разве ты не это сказал? - настаивал Уайтхед. - Что это был несчастный случай.
     - Но не всегда было так.
     - Для некоторых из нас случайность на нашей стороне. Ты это имеешь в виду? Некоторые из нас держат палец... - указательный палец Уайтхеда описал спираль, - на колесе.
     Вращающийся палец остановился. Мысленно Марти завершил картину: шарик скачет от лунки к лунке и находит нишу, номер. Победитель триумфально визжит.
     - Не всегда, - сказал он. - Только иногда.
     - Опиши это. Опиши, как ты это чувствуешь. Почему бы нет? Что в этом плохого?
     - Иногда это так просто, ну знаете, как отнять сладости у ребенка. Когда идешь в клуб и фишки мелко вибрируют в руках, ты знаешь. Господи, ты точно знаешь, что не проиграешь.
     Уайтхед улыбнулся.
     - Но ты проигрывал, - напомнил он Марти с жесткой вежливостью. - Ты часто проигрывал. Ты проигрывал все, что у тебя было и даже больше.
     - Я был глуп. Я играл даже тогда, когда фишки не дрожали, когда я знал, что у меня полоса невезения.
     - Почему?
     Марти метнул на него сердитый взгляд.
     - Вы что хотите подписанной исповеди? - резко ответил он. - Я был жаден, вы это хотите сказать? Я любил играть даже когда у меня не было шансов на выигрыш. Я просто хотел играть.
     - Ради игры?
     - Да, если хотите. Ради игры.
     Невозможно сложное выражение появилось на лице Уайтхеда: в нем было сожаление, и ощущение ужасной потери, - и, более того, непонимания. Уайтхед - мастер, Уайтхед - Повелитель мира вдруг показал - совсем немного - еще одно, более доступное лицо - лицо человека, дошедшего до точки отчаяния.
     - Мне был нужен кто-то с твоей слабостью, - объяснил он и, внезапно, стал исповедующимся. - Потому что, рано или поздно, а я знал, что такой день, как сегодня, наступит, я должен буду попросить тебя рискнуть вместе со мной.
     - В чем рискнуть?
     - Все не так просто, как рулетка или карты, тогда я мог бы объяснить тебе все, не прося о простом доверии. Но это так сложно. И я устал.
     - Билл говорил