ом человеке с блестящими глазами чувствовалось присутствие какой-то незримой, хранящей его высшей силы; лиса, оказывающая столь малое почтение; он просто сел за стол, желая рискнуть своей жизнью ради игры. Мамулян полагал, что Пилигрим забыл Варшаву, когда поднимался все выше и выше по ступеням благосостояния, но эти обожженные лестницы были явным доказательством обратного.
     Они пробирались в темноте; Св. Чэд шел впереди, разведывая дорогу, предупреждая его о том, что здесь нет перил или там нет ступеньки. Между четвертым и пятым этажом, где огонь был остановлен, Мамулян скомандовал остановиться, чтобы подождать Кэрис и Тома. Когда они поднялись, он велел подвести девушку к нему. Здесь было светлее. На ее нежном лице Мамулян видел выражение утраты. Он дотронулся до нее, не получая удовольствия от этого, но находя это необходимым.
     - Твой отец здесь, - сказал он ей. Она не ответила; лицо ее не проявило ни малейших признаков исчезновения печали. - Кэрис... ты слушаешь?
     Она моргнула. Он предположил, что установил с ней хоть какой-то, пусть самый примитивный контакт.
     - Я хочу, чтобы ты поговорила с Папой. Ты понимаешь? Я хочу, чтобы ты велела ему открыть мне дверь.
     Она слабо кивнула.
     - Кэрис, - упрекнул он. - Ты знаешь, что лучше не сопротивляться мне.
     - Он умер, - сказал она.
     - Нет, - вяло ответил он, - он здесь, несколькими этажами выше нас.
     - Я убила его.
     Что это еще за бред?
     - Кого? - резко спросил он. - Убила кого?
     - Марти. Он не ответил. Я убила его.
     - Тс-с-с... - холодный палец ткнул ее в щеку. - Так он мертв? Ну мертв, так мертв. Все, что можно сказать.
     - ...это я сделала...
     - Нет, Кэрис. Не ты. Это то, что должно было случиться, не вини себя.
     Он взял ее бледное лицо в обе ладони. Он часто качал ее головку, когда она была ребенком, гордясь тем, что она была плодом Пилигрима. В тех объятиях он нянчил мощь, с которой она росла, чувствуя, что придет время - и она понадобится ему.
     - Просто попроси открыть дверь, Кэрис. Скажи ему, что ты здесь, и он откроет тебе.
     - Я не хочу... видеть его.
     - Зато я хочу. Ты сделаешь мне великое одолжение. А когда все это закончится, тебе больше нечего будет бояться. Я обещаю тебе.
     Казалось, она уловила во всем этом смысл.
     - Дверь... - напомнил он.
     - Да.
     Он отпустил ее лицо, и она отвернулась от него, чтобы ступить на лестницу.

***

     Затерянный в глубине своего комфортабельного номера, где джаз играл на маленьком переносном магнитофоне, который он лично поднял на шесть этажей, Уайтхед ничего не слышал. У него было все, что ему было нужно. Водка, книги, записи, клубника. Человек мог пересидеть здесь Апокалипсис и не подозревать о нем. Он принес сюда даже несколько картин - ранний Матисс из кабинета, "Полулежащая обнаженная", "Искушение Св. Михаила", Миро и Фрэнсис Бэкон. Последний был ошибкой. Картина была слишком болезненно отвратительной с ее намеками на освежеванную плоть, он повернул ее к стене. Но Матисс был наслаждением даже при свете свечи. Он разглядывал ее, как никогда очарованный ее легкой небрежностью, когда раздался стук в дверь.
     Он встал. Прошло уже много часов - он потерял счет времени - с того момента, когда здесь был Штраусс. Пришел ли он снова? Пошатываясь от водки, Уайтхед пробрался к двери и остановился, прислушиваясь.
     - Папа...
     Это была Кэрис. Он не ответил ей. Ее присутствие здесь было подозрительно.
     - Это я, Папа, это я. Ты здесь?
     Ее голос был столь искушающим; она говорила так, словно опять стала ребенком. Возможно ли, что Штраусс понял его буквально и прислал девушку к нему, или она просто вернулась по собственному желанию, как и Иванджелина после слов расставания? Да, так оно и есть. Она пришла, потому что, как и ее мать, не могла не прийти. Он стал отпирать дверь, пальцы его дрожали от нетерпения.
     - Папа...
     Наконец он совладал с ключом и ручкой и открыл дверь. Ее не было. Никого не было - или это так показалось ему вначале. Но стоило ему лишь отступить обратно в свой номер, как дверь широко распахнулась и он моментально оказался прижатым к стене юнцом, чьи руки схватили его горло и пах и пригвоздили, как бабочку булавкой. Он выронил бутылку водки, которая была у него в руках, и вскинул руки, пытаясь опознать своего нападавшего. Когда, отбросив первоначальный испуг, он заглянул через плечо юноши, его мутные глаза остановились на человеке, который вошел вслед за парнем.
     Тихо и совершенно неожиданно он заплакал.

***

     Они оставили Кэрис в гардеробной номера, рядом с комнатой старика. Она была пустой, за исключением набитого шкафа и кучи занавесок, которые были когда-то сорваны с окон и затем забыты. Она соорудила себе гнездо из их пыльных свертков и легла. Единственная мысль крутилась в ее голове: я убила его. Она чувствовала его сопротивление ее вторжению, чувствовала, как в нем строится защита. И затем ничего.
     Из окон номера, занимавшего почти четверть верхнего этажа, открывались два вида. Один на дорогу - ослепительная лента огней. Другой, с восточной стороны отеля, был более мрачен. Окна маленькой гардеробной выходили именно на эту сторону - простиравшийся пустырь, забор и город позади него. Но, лежа на полу, ничего этого нельзя было разглядеть. Все, что она могла видеть, это кусочек неба с мерцающими огоньками самолета.

***

     Она наблюдала за их периодическим помаргиванием, произнося имя Марти.
     - Марти.
     Его уже поднимали в машину "скорой". У него сосало под ложечкой от движений каталки, на которой он лежал. Он не хотел возвращения сознания, потому что вместе с ним появлялась тошнота. Однако в ушах у него больше не звенело и его взгляд был вполне осмысленным.
     - Что случилось? Подрался? - спросил чей-то голос.
     - Он просто упал, - сказал свидетель. - Я видел. Он просто свалился посреди тротуара. Я как раз выходил из магазина, когда он...
     - Марти.
     - ...и он там...
     - Марти.
     Его имя прозвучало в его голове ясно, как колокол весенним утром. Из носа снова пошла кровь, но боли на этот раз не было. Он поднял руку к лицу, чтобы остановить поток, но какая-то рука уже вытирала ее и останавливала кровотечение.
     - Все будет в порядке, - сказал мужской голос. Почему-то Марти почувствовал, что это на самом деле будет так, хотя милосердие этого мужчины не имело к этому никакого отношения. Боль ушла и вместе с ней ушел страх. Это Кэрис говорила в его голове. Все время это было так. Сейчас какая-то стена в нем была сломана - с усилием и болью, - но худшее было позади: и она произносила его имя в своей голове, а он ловил ее мысли, как теннисную подачу. Его предыдущие сомнения казались наивными. Это было очень просто - ловить мысли, если умеешь.

***

     Она почувствовала, как он проснулся в ней. Несколько секунд она лежала на своем ложе из занавесок, пока самолет пролетал в окне, не отваживаясь поверить в то, что ей подсказывали ее чувства - в то, что он слышит ее, в то, что он жив.
     - Марти? - подумала она. На этот раз слово, вместо того, чтобы затеряться в темноте между ее и его разумами, безошибочно нашло свой путь, приветствуемое корой его мозга. Он не умел формировать ответ, но это была уже академическая степень в этой науке. Если он может слышать и понимать, он придет.
     - Отель, - думала она. - Ты понимаешь, Марти? Я с Европейцем в отеле.
     Она попыталась вспомнить название, вскользь прочитанное ей над входом. "Орфей", вот оно. Она не знала адреса, но она постаралась как можно лучше представить для него вид здания, в надежде, что он отыщет смысл в ее возбужденных указаниях.

***

     Он сел в машине.
     - Не беспокойтесь. О машине позаботятся, - сказал санитар, кладя ему руку на плечо и принуждая его лечь обратно. Они накрыли его алой простыней. Настолько алой, что кровь не была на ней видна, отметил он, отбрасывая ее.
     - Вам нельзя вставать, - сказал санитар. - Вам слишком плохо.
     - Я прекрасно себя чувствую, - настаивал Марти, отталкивая заботливую руку. - Вы были великолепны. Но у меня очень важное дело.
     Водитель уже закрывал двойные двери с задней стороны "скорой". Через суживающуюся щель Марти видел кольцо профессиональных зевак, спешивших узреть последние минуты зрелища. Он бросился из дверей наружу.
     Наблюдающие были изумлены тем, что Лазарь воскрес, и, более того, его улыбкой безумца, с которой он появился из машины, извиняясь за причиненные неудобства. Соображал ли вообще что-нибудь этот человек?
     - Со мной все в порядке, - сказал он водителю, пятясь сквозь толпу. - Наверное, съел что-нибудь.
     Водитель непонимающе таращился на него.
     - Да вы весь в крови, - попытался вымолвить он.
     - Никогда не чувствовал себя лучше, - ответил Марти, и в некотором смысле, даже несмотря на ломоту во всем теле, это была правда. Она была здесь, в его голове, и еще было время все исправить, если он поспешит.
     "Ситроен" стоял на дороге в нескольких ярдах от него, тротуар вокруг него был закапан его кровью. Ключи все еще торчали в зажигании.
     - Только дождись меня, детка, - прошептал он и развернулся обратно к отелю "Обитель Демонов".

69

     Уже не в первый раз Шэрон выставляли из дома, когда ее мать развлекала мужчину, которого девочка никогда не видела раньше и впоследствии никогда больше не увидит; но сегодня это изгнание было особенно нежелательно. Она чувствовала, как подступает летняя прохлада, и ей хотелось быть дома перед телевизором, вместо того, чтобы болтаться по улице после наступления темноты, пытаясь изобрести для себя новые игры. Она шаталась по улице, начав было одинокую игру в классы, затем бросив ее на пятом квадратике. Она была как раз напротив номера восемьдесят два. Это был дом, от которого ее мать всегда велела ей держаться подальше. На первом этаже жила азиатская семья - они спали по двенадцать человек в одной постели, как миссис Леннокс рассказывала ее матери, в ужасающе грязных условиях. Но, несмотря на свою репутацию, дом восемьдесят два был разочарованием на протяжении всего лета до сегодняшнего дня. Сегодня Шэрон видела как в дом входили и выходили люди. Какие-то люди приехали на большой машине и забрали с собой женщину, казавшуюся больной. Сейчас, когда ей наскучили "классики", она заметила фигуру в окне на одном из этажей - большую серую фигуру, которая манила ее к себе.
     Шэрон было десять лет. До ее первых месячных, должно быть, оставался один год, и хотя она имела представление об отношениях между мужчинами и женщинами от ее двоюродной сестры, она полагала это нелепой болтовней. Мальчишки, игравшие в футбол на улице, были мерзкими, грубыми существами, она не могла представить себе страстную тоску по каким-либо их действиям.
     Но соблазнительная фигура наверху была мужской и это нашло какой-то отклик в Шэрон, это отодвинуло запрет. Под ним были первые трепещущие ростки, еще не совсем готовые для солнца. Они извивались, они заставляли дрожать ее тонкие ножки. Поэтому, чтобы остановить эту дрожь, она, забыв все предупреждения и запреты насчет дома восемьдесят два, проскользнула в дом, благо входная дверь была отперта, и поднялась туда, где, по ее мнению, был незнакомец.
     - Привет? - сказала она, стоя в коридоре перед комнатой.
     - Ты можешь войти, - сказал человек.
     Шэрон никогда не знала, как пахнет смерть, но она инстинктивно почувствовала ее - предупреждения были излишни. Она остановилась в дверном проеме и уставилась на человека. Она все еще могла убежать, если бы хотела, и она знала об этом. Однако она была в безопасности, учитывая тот факт, что он оказался привязанным к кровати. Она разглядела это, хотя в комнате было темно. Ее любознательный ум не обнаружил в этом ничего странного; взрослые играют в игры, как и дети.
     - Включи свет, - предложил человек.
     Она дотянулась до выключателя у двери и повернула его. Слабая лампочка осветила узника, в ее странном свете он казался таким больным, как никто, кого Шэрон когда либо видела. Очевидно он подтащил кровать к окну через всю комнату и при этом веревка, которой он был связан, врезалась в его серую кожу так, что блестящие коричневые потеки - не очень похожие на кровь - покрывали его руки и штаны и скапливались на полу у его ног. Черные пятна, покрывающие его тоже блестящее лицо, делали его пегим.
     - Привет, - сказал он. Его голос был исковерканным, словно бы он говорил из дешевого радиоприемника. Его загадочность испугала ее.
     - Привет, - сказала она в ответ.
     Он широко улыбнулся ей, лампочка осветила влажность его глаз, которые были так глубоко запрятаны в глазницы, что она едва могла их разглядеть. Но когда они двигались, как сейчас, кожа вокруг них подрагивала.
     - Извини, что я отвлек тебя от твоих игр, - сказал он.
     Она помялась в дверях, не зная уйти ли ей или остаться.
     - Мне вообще-то нельзя быть здесь, - пробормотала она.
     - О... - сказал он, закатывая глаза, пока не показались белки. - Пожалуйста, не уходи.
     Ей показалось, что он выглядит смешно в этой мокрой куртке с закатанными глазами.
     - Если Мэрилин узнает, что я была, здесь...
     - Твоя сестра, да?
     - Моя мать. Она побьет меня.
     Человек, казалось, очень расстроился.
     - Ей не стоит делать этого, - сказал он.
     - Но она обязательно так сделает.
     - Это стыдно, - мрачно ответил он.
     - О, но она не узнает, - успокоила его Шэрон. Человек был более огорчен ее разговорами о битье, чем она ожидала. - Никто не знает, что я здесь.
     - Хорошо, - сказал он. - Я бы не хотел, чтобы из-за меня у тебя были неприятности.
     - Почему ты привязан? - поинтересовалась она. - Это такая игра?
     - Да. Именно так. Скажи, а как тебя зовут?
     - Шэрон.
     - Ты абсолютно права, Шэрон, это такая игра. Только я больше не хочу играть. Мне начинает становиться больно. Ты видишь.
     Он поднял руки повыше, как только мог, чтобы показать ей, как ему больно. Несколько мух, спугнутых со своих мест, закружились вокруг его головы.
     - Ты хорошо умеешь развязывать узлы? - спросил он.
     - Не очень.
     - Может быть попробуешь? Для меня?
     - Наверное, - ответила она.
     - Только я очень устал. Входи, Шэрон. Закрой дверь.
     Она сделала, как ей велели. Здесь не было угроз. Только загадка (или, возможно, две - человек и смерть), и ей хотелось узнать побольше. Кроме всего прочего, человек был болен - он не причинит ей вреда в его теперешнем состоянии. Чем ближе она подходила к нему, тем хуже он выглядел. Его кожа блестела и на его лице были пятна, похожие на капли черного масла. За запахом его одеколона, который был достаточно сильным, чувствовалось что-то более горькое. Ей не хотелось дотрагиваться до него, как бы она ни жалела его.
     - Пожалуйста... - сказал он, протягивая свои связанные руки. Вокруг раздраженно жужжали мухи. Их было много, очень много, и их интересовал он - его глаза, его уши.
     - Мне нужно привести доктора, - сказала она. - Вам плохо.
     - Нет времени, - настаивал он. - Просто развяжи меня, тогда я сам найду доктора и никто никогда не узнает, что ты была здесь.
     Она кивнула, находя это логичным, и приблизилась к нему сквозь облако мух, чтобы развязать его. Ее пальцы были не слишком сильными, ее ногти были обгрызены, но она старательно трудилась над узлами; очаровательный изгиб коснулся безупречной линии ее бровей, когда она трудилась. Ее усилиям мешали потоки желтоватой жидкости текущие из его пораненного тела, которые склеивали все вокруг. Иногда она поднимала на него свои газельи глаза. "Интересно, - думал он, - видит ли она разрушения, предстающие перед ее глазами? Если так, то она была слишком поглощена борьбой с узлами, чтобы уйти, или же она хотела освободить его, зная о силе, которой она обладала, делая это".
     Только один раз одна продемонстрировала признак отвращения, когда что-то в его груди сломалось - часть какого-то внутреннего механизма скользнула в озеро вокруг его легких. Он кашлянул и выдохнул воздух, издававший отвратительный вонючий запах, похожий на запах первоцвета. Она отвернулась и скорчила гримасу. Он вежливо извинился, и она попросила его больше этого не делать, затем вернулась в своему занятию. Он терпеливо ждал, зная, что любая попытка поторопить ее только разрушит ее сосредоточенность. Но наконец она нашла ключ к загадке и его путы стали ослабевать. Его плоть, которая была сейчас близкой по консистенции и размякшему мылу, свалилась с костей его запястий и он освободил свои руки.
     - Спасибо, - сказал он. - Спасибо. Ты была очень добра.
     Он принялся развязывать веревки на ногах, его дыхание, или то, что заменяло его, издавало сухой шорох в его груди.
     - Теперь я пойду, - сказала она.
     - Нет еще, Шэрон, - ответил он; его речь была тяжелее сейчас. - Пожалуйста, подожди.
     - Но мне надо домой.
     Пожиратель Лезвий взглянул на ее молочно-белое лицо: она выглядела такой хрупкой, стоя в этом слабом свете. Она вышла из пределов его досягаемости, как только узлы были развязаны, словно ее первоначальная тревога вернулась снова. Он попытался улыбнуться, чтобы уверить ее, что все в порядке, но его лицо не подчинялось. Жир и мышцы только шевельнулись на его лице; его губы не подчинялись ему. Слова, как он знал, никогда не давались ему. Вскоре останутся только знаки. Он уходил в более чистый мир - мир символов и ритуалов, мир, откуда были родом настоящие Пожиратели Лезвий.
     Его ноги были свободны. Было делом нескольких мгновений пересечь комнату и оказаться там, где стояла она. Даже если она повернется и побежит, он сможет поймать ее. Некому увидеть или услышать, а даже если бы и были - чем они могли бы навредить ему? Он же мертвый.
     Он подошел к ней. Маленькая живая вещица стояла в его тени и не делала ни малейших попыток сбежать. Подсчитала ли она свои шансы и поняла тщетность бегства? Нет, она просто доверяла ему.
     Он поднял свою грязную руку, чтобы погладить ее по голове. Она зажмурилась и задержала дыхание при его близости, но не сделала ни малейшей попытки уклониться от прикосновения. Его пальцы испытывали страстное желание дотронуться до нее. Она была столь восхитительна - что за счастье было бы положить в него кусочек ее, словно бы в подтверждение любви перед вратами Рая.
     Но ее взгляда было достаточно. Он может забрать его с собой и считать себя удовлетворенным, - лишь эта ее мрачная сладость на память, как монеты в его глазах, чтобы оплатить проход.
     - До свиданья, - сказал он и пошел к двери своей тяжелой походкой. Она побежала впереди него и открыла дверь, затем пропустила его вперед. Где-то в соседней квартире плакал маленький ребенок - жалобное хныканье малыша, знающего, что никто не придет к нему. У верхней ступеньки лестницы Брир еще раз поблагодарил Шэрон и они расстались. Он смотрел ей вслед, как она бежит домой.
     Что до него, то он не был уверен - по крайней мере, сознательно, - куда он собирается идти и зачем. Но уже на тротуаре его ноги повели его в направлении, в котором он никогда не ходил; и он не заблудился, хотя вскоре он уже шел по незнакомой территории. Кто-то звал его. Его, и его нож, и его грязное серое лицо. Он шел так быстро, как позволяло его строение, как человек, призванный Историей.

70

     Уайтхед не боялся умереть; он просто боялся, что, умирая, он может обнаружить, что не пожил достаточно. Именно это его беспокоило, когда он увидел Мамуляна в прихожей номера в пентхаузе, и это все еще мучило его, когда они уселись в кресла у окна, откуда доносилось жужжание моторов с автострады.
     - Не надо больше бегать, Джо, - сказал Мамулян.
     Уайтхед промолчал. Он взял большую вазу первосортной клубники Галифакса из угла комнаты, затем вернулся к креслу. Исследуя пальцами специалиста ягоды в вазе, он выбрал наиболее аппетитную клубнику и начал обгрызать ее.
     Европеец наблюдал за ним, не проявляя никаких намеков на свои мысли. С погоней было покончено, теперь, перед завершением, он полагал, они могли бы немного поговорить о старых време