ыстро выкинул это из головы. - И это  не  карандаши  Джорджа.  И  никогда
таковыми не были. Они - мои. Я чертовски устал от  мыслей  о  нем  как  об
отдельном человеке. Теперь уже в этом нет никакой необходимости, если  она
когда-то и существовала.
     - Но все же именно сегодня ты применил одну из его фраз  -  "сочините
мне алиби". Ты никогда сам не говорил ничего подобного, только  в  книгах.
Это тоже просто совпадение?
     Он начал было объяснять ей, что, конечно, да, именно  так,  но  вдруг
остановился. Возможно, он и прав, но в свете того, что он написал на листе
рукописи, как он мог быть во всем столь уверен?
     - Я не знаю.
     - Ты был в трансе, Тад? Ты, наверное, был в трансе, когда написал эти
слова?
     Медленно и неохотно он подтвердил: - Да. Думаю, что так.
     - Это все, что тогда случилось? Или еще что-нибудь?
     - Я не могу вспомнить, - сказал он и добавил еще более неохотно. -  Я
думаю, что я, может быть, что-то сказал, но я, действительно, не помню.
     Она долго смотрела на мужа и наконец произнесла: - Идем спать.
     - Ты думаешь, мы заснем, Лиз?
     Она рассмеялась - безнадежно.

                                    3

     Но двадцатью минутами позже он уже  почти  погрузился  в  сон,  когда
голос Лиз вернул его в действительность.
     - Тебе надо обратиться к доктору, - сказала она. - В понедельник.
     - Но у меня же нет на этот раз головных болей, - запротестовал он.  -
Только птичьи звуки. И эта  идиотская  фраза,  которую  я  написал.  -  Он
подождал немного и продолжил с надеждой в голосе: - Ты не думаешь, что это
могло быть просто совпадением?
     - Я не знаю, что это, -  ответила  Лиз,  -  но  мне  уже  приходилось
говорить тебе, Тад, совпадения очень мало стоят в моей жизни.
     По какой-то причине это их очень развеселило, и они лежали в постели,
зажимая рты, чтобы не смеяться слишком громко  и  не  разбудить  детей,  и
успокаивая друг друга нежными словами. Между ними все было снова в  полном
порядке, во всяком случае Тад чувствовал, что сейчас для  него  существует
только одна эта самая важная вещь на свете, в чем он должен быть уверен до
конца. И все было в порядке. Буря прошла.  Печальные  старые  воспоминания
были снова похоронены, по крайней мере, на нынешнее время.
     - Я запишу тебя на прием, - сказала она, когда смех ушел от них.
     - Нет, - возразил он. - Лучше я сам.
     - А ты не позабудешь в творческом порыве об этой вещи?
     - Нет. Я займусь этим  в  первую  же  очередь  утром  в  понедельник.
Честно.
     - Ладно, тогда все в порядке. - Она вздохнула.  -  Это  будет  просто
чудо, если я засну.
     Но пятью минутами позже она уже ровно дышала, а еще позже, далеко  не
через пять минут, уснул н Тад.


                                    4

     И снова увидел сон.
     Он был почти  прежним  (или  казался  таковым),  словно  продолжающим
предыдущий, прямо от начала и до конца: Старк вел его через брошенный дом,
оставаясь все время позади и уверяя, что он ошибается, когда  Тад  пытался
дрожащим и непослушным голосом утверждать, что это его собственный дом. Ты
абсолютно неправ, - сказал ему Старк из-за правого плеча (а,  может  быть,
левого, но в этом ли дело?). Хозяин этого дома, - втолковывал он  Таду,  -
мертв.  Хозяин  этого  дома  находится  в  том  единственном  месте,   где
оканчиваются  все  железнодорожные  линии,  в  том  месте,  которое   все,
находящиеся под землей (где бы то ни было), называют  Эндсвилл.  Все  было
тем же, что и в первом сне. До той  сцены,  когда  они  пришли  к  черному
входу, где Лиз уже  находилась  не  одна.  К  ней  присоединился  Фредерик
Клоусон. Он был нагим, но в каком-то абсурдном кожаном пальто.  И  он  был
так же мертв, как и Лиз.
     Из-за плеча Тада Старк произнес значительным голосом:  -  Отправление
под землю, вот что происходит с  визгливыми  болтунами.  Их  превращают  в
дурацкую начинку. Сейчас о нем позаботились. Я хочу позаботиться обо  всех
них, одним за другим. Но будь  спокоен,  я  не  буду  заботиться  о  тебе.
Воробьи летают.
     А затем, снаружи дома, Тад услыхал их: не тысячи, а миллионы, а может
быть, миллиарды, и день превратился в ночь,  когда  гигантские  тучи  птиц
закрыли солнце.
     - Я ничего не вижу,. - простонал он, а из-за плеча Тада Джордж  Старк
продолжал шептать: - Они снова летают, старина. Не забывай. И не попадайся
на моем пути.
     Тад проснулся, дрожа и похолодев всем телом, и  долго  не  мог  снова
заснуть. Он лежал в темноте, думая, как абсурдно все это, и  как  абсурдна
сама идея этого кошмарного сна, которая была такой же, что и в первом сне,
но намного более ясной для понимания. Как все это  абсурдно.  Фактом  было
то, что он всегда представлял в своем воображении Старка и Алексиса Мэшина
очень схожими (а почему бы и нет, поскольку фактически они оба родились  в
одно и то же время с появлением  романа  "Путь  Мэшина"),  оба  высокие  и
широкоплечие, как будто люди не  выросшие  из  детства,  а  слепленные  из
каких-то крепких блочных материалов, и оба блондины... этот факт не меняет
всю абсурдность ситуации. Литературные герои не могут  оживать  и  убивать
людей. Он расскажет об этом Лиз за завтраком, и они посмеются над  этим...
ну,  возможно,  и  не   будут   действительно   смеяться,   учитывая   все
обстоятельства, но уж, конечно, не удержатся от улыбок.
     - Я должен  позвонить  в  медицинский  комплекс  Уильяма  Уилсона,  -
подумал он, наконец погружаясь в сон. Но когда настало утро, сон показался
ему не столь уж стоящим обсуждения - во всяком случае, не с самого  начала
дня. Поэтому он и промолчал... но по мере ухода этого дня  из  его  жизни,
Тад замечал, что его мозг снова и снова возвращается к приснившемуся  сну,
испытывая его таинственное влияние,  какое  оказывает  темный  драгоценный
камень.



                           Глава 11. ЭНДСВИЛЛ

                                    1

     Ранним утром в понедельник, еще до того,  как  Лиз  напомнила  бы  об
обещании Тада, он посетил доктора Хьюма. Удаление опухоли в 1960 году было
внесено в медицинскую карту Тада. Он рассказал врачу о  том,  что  недавно
дважды ощутил в своем сознании возвращение звуков птиц, что предшествовало
его  ужасным  приступам  головной  боли  во  время   долгих   месяцев   до
установления диагноза и удаления этого образования.  Доктор  Хьюм  пожелал
выяснить, не возвратились ли и головные боли. Тад сказал, что нет.
     Он не рассказал о своем состоянии транса,  о  том,  что  он  написал,
будучи в таком состоянии, о том, что было выведено  на  стене  квартиры  в
Вашингтоне, где убийца прикончил жертву. Это уже казалось слишком  далеким
от вчерашнего сна. Он находил самого себя  весьма  смешным  во  всей  этой
истории.
     Однако доктор Хьюм отнесся ко всему серьезно. Он велел Таду в тот  же
день отправиться в Медицинский  центр  Восточного  Мэна.  Он  хотел  иметь
рентгеновские снимки черепа Тада и компьютеризированную  осевую  томографи
ю... так называемую "КОТ-развертку".
     Тад поехал. Он сделал нужные снимки,  а  затем  положил  свою  голову
внутрь машины, выглядевшей очень похоже на промышленный  сушитель  одежды.
Она вздрагивала и трещала в течение  добрых  пятнадцати  минут,  а  затем,
наконец, его вызволили из плена... хотя бы на нынешнее время. Он  позвонил
Лиз, сообщил ей, что результаты будут готовы  не  раньше  конца  недели  и
сказал, что собирается ненадолго поехать в университет.
     - Ты не подумываешь о звонке шерифу Пэнборну? - спросила она.
     - Давай подождем результатов обследования, - ответил Тад. - Узнав их,
мы сможем лучше решить, что нам делать дальше.

                                    2

     Он был в своей университетской рабочей комнате, очищая  свой  стол  и
полки от накопившейся за целый семестр всякой  макулатуры  н  пыли,  когда
птицы снова начали пищать  в  его  голове.  Сперва  прочирикало  несколько
запевал, к ним стали присоединяться другие, и  очень  скоро  птичье  пение
превратилось в мощный оглушающий хор.
     Белое небо - он увидал  белое  небо,  испещренное  кое-где  силуэтами
домов и телефонными столбами. И повсюду там сидели воробьи.  Они  облепили
каждую крышу, усеяли каждый столб, ожидая  только  команды,  исходящей  из
группового птичьего сознания. Тогда  они  взорвут  тишину  неба  писком  и
шелестом как бы тысяч листов бумаги, колышащихся  в  воздухе  при  сильных
порывах ветра.
     Тад, почти ничего не видя, двинулся к письменному столу, ища  кресло,
нашел и забрался в него, сжавшись в комок.
     Воробьи.
     Воробьи и белое небо поздней весной.
     Звук заполнял его голову, дикая какофония, и, когда он вытянул к себе
лист бумаги и начал на нем писать, он был не в  состоянии  сознавать,  чем
именно он занимается. Его голова запрокинулась назад,  глаза  бессмысленно
уставились в потолок. Ручка двигалась вперед и назад, вверх и вниз,  делая
все это по какой-то собственной программе.
     В голове Тада родилось видение  того,  как  все  птицы  взлетели  при
порыве ветра и образовали темное облако,  которое  закрыло  белое  небо  в
марте, в районе Риджуэй города Бергенфилд, штат Нью-Джерси.

                                    3

     Он пришел в себя менее чем через  пять  минут  после  начала  пищания
одиночных солистов из племени пернатых в его мозгу. Он тяжело дышал, левое
запястье усиленно пульсировало, но головной боли  не  было.  Он  посмотрел
вниз и увидел бумагу на столе - это был оборот формы заказа одобренных при
экспертизе учебников американской литературы - и тупо уставился на то, что
он написал на ней.

   СЕСТРЕНКА      ДУРАКИ ЛЕТАЮТ ОПЯТЬ
          КОШКИ
     СЕСТРЕНКА МИР ТЕПЕРЬ СЕСТРЕНКА СЕСТРЕНКА ЭНДСВИЛЛ СЕСТРЕНКА
     ОКАНЧИВАЕТСЯ КОШКИ ЗВОНИТЬ СЕСТРЕНКА
    НИЖЕ
   ПОРЕЗЫ БРИТВА    СЕСТРЕНКА СЕСТРЕНКА
    ВОРОБЬИ МИР СЕСТРЕНКА БРИТВА
   И НАВСЕГДА
   СЕСТРЕНКА    ТЕПЕРЬ И НАВСЕГДА
   МИР КОШКИ   НАЧИНКА СЕСТРЕНКА ВОРОБЕЙ

     - Это ничего  не  означает,  -  прошептал  Тад.  Он  тер  свои  виски
кончиками  пальцев.  Он  ожидал,  что  начнется  головная  боль,  или  что
написанные каракулями слова на бумаге соединятся и приобретут какой-нибудь
смысл.
     Он желал, чтобы ни то, ни другое не  произошло  с  ним...  и  ничего,
действительно, не  случилось.  Слова  были  просто  словами,  повторенными
многократно. Некоторые были явно вызваны его сном о  Старке,  другие  были
совсем невразумительным бредом.
     И его голове стало намного лучше.
     - На этот раз я ничего не собираюсь рассказывать Лиз, - подумал он. -
Будь я проклят, если я скажу. И не потому,  что  я  боюсь  или...  Хотя  я
действительно боюсь. Это же очень просто  -  не  все  секреты  обязательно
плохие. Некоторые бывают хорошими. Некоторые бывают необходимыми. А мой  -
это оба последних секрета.
     Он не знал, правда это или нет, но он открыл нечто, что сняло груз  с
его плеч и освободило от переживаний: ему было все равно. Он  очень  устал
от бесконечных раздумий и по-прежнему полного незнания. Он также устал  от
постоянного испуга подобно человеку, вошедшему  в  пещеру  ради  шутки,  и
потом вдруг начавшего подозревать, что он потерял дорогу назад.
     Прекрати думать об этом, наконец. Это и есть выход.
     Он предполагал, что именно здесь была истина. Он не знал,  сможет  ли
сделать это или нет... Но  собирался  выкинуть  всю  эту  дрянь  в  старый
мусоросборник университета. Очень медленно он встал, взял бланк  заказа  в
обе руки и начал  в  клочья  его  рвать.  Полоски  написанных  слов  стали
исчезать. Он взял ленты, получившиеся из обрывков бумаги и  порвал  их  на
мелкие кусочки, которые кинул в корзинку для мусора, где они усыпали  дно,
как конфетти. Он сидел,  уставившись  на  них  добрые  две  минуты,  почти
ожидая, что они взлетят вверх, чтобы прирасти друг к другу  и  снова  лечь
целым  листом  на  его  столе,  подобно  прокручиваемым  назад  кадрам  из
кинофильма.
     Наконец он поднял корзинку и понес ее вниз в холл к вмонтированному в
стене рядом с лифтом панельному агрегату  из  нержавеющей  стали.  Надпись
внизу гласила "Мусоросжигатель".
     Он открыл панель и вышвырнул мусор в почерневший желоб.
     - Туда, - произнес он в странной летней тишине здания  английского  и
математического факультетов. - Все туда.
     Там, внизу, это называют дурацкой начинкой.
     - А здесь наверху мы называем это конскими каштанами,  -  пробормотал
Тад и отправился назад в свою комнату, держа пустую корзинку.
     Все ушло. По желобу в забвение. И до тех  пор,  пока  результаты  его
обследования не вернутся из госпиталя - или до следующего затемнения,  или
транса, или птичьей фуги, или еще черт знает какой штуки - он не собирался
больше ничего рассказывать. Совсем ничего. Более чем вероятно, что  слова,
которые он написал на том листе  бумаги,  целиком  и  полностью  оказались
плодом его сознания, подобно сну о Старке и пустом доме, и потому не имеют
никакого отношения к убийствам Хомера Гамаша или Фредерика Клоусона.
     Там, в Эндсвилле, где оканчиваются все железнодорожные пути.
     - Это вообще ничего не значит,  -  сказал  Тад  вялым  и  безучастным
голосом... Но когда он  уходил  в  тот  день  из  университета,  то  почти
спасался бегством.



                         Глава 13. СЕСТРЕНКА

     Она знала, что здесь что-то не в порядке - когда она вставила ключ  в
большой  замок  Крейга  в  двери  своей  квартиры,  ей  не  пришлось   его
проворачивать, а вместо привычных пощелкиваний он просто нажал из дверь  и
открыл ее. Не было повода подумать, как глупо  с  ее  стороны  уходить  на
работу и оставлять дверь незакрытой. Почему  бы  тебе,  Мириам,  тогда  не
оставлять на двери записку типа "ХЭЛЛОУ, ГРАБИТЕЛИ,  Я  ХРАНЮ  НАЛИЧНЫЕ  В
БАНКЕ НА ВЕРХНЕЙ КУХОННОЙ ПОЛКЕ!" Не было повода подумать так, потому  что
если ты уже живешь в Нью-Йорке шесть месяцев или даже четыре, ты не забыла
бы это сделать. Может быть, ты бы только захлопнула наружную дверь,  когда
собралась бы поехать на каникулы  домой  и  оставляла  здесь  какую-нибудь
жалкую конуру; либо ты могла бы забыть о замке, уходя на работу,  если  ты
прибыла сюда из какогонибудь городишка типа Фарго,  штат  Северная  Дакота
или Эймс, штат Айова. Но после того, как вы прожили некоторое время в этом
червивом Большом Яблоке, вы будете закрывать  дверь  на  ключ,  даже  если
относите чашку чая с сахаром соседке напротив своей квартиры. Забывчивость
здесь будет напоминать забывчивость человека, сделавшего выдох,  но  никак
не вспоминающего о  необходимости  сделать  следующий  вдох.  Город  полон
музеев и галерей, но он также полон наркоманов  и  психопатов,  и  вам  не
стоит испытывать судьбу. Если только вы не родились идиоткой, а Мириам  не
таковой появилась на свет. Может быть, немного простовата, но не тупица.
     Поэтому она уже знала, что-то  здесь  неладно,  и  хотя  Мириам  была
уверена, что воры,  очистившие  ее  квартиру,  вероятно,  убрались  отсюда
три-четыре часа тому назад, забрав с собой все, что можно было бы спустить
потом хотя бы за полцены (не говоря уж о тех  восьмидесяти  или  девяноста
долларах в банке, а может быть,  и  саму  эту  банку,  почему  она  о  ней
вспомнила, как будто  это  самое  главное?),  но  все  же  они  еще  могли
оставаться там. Это было наподобие тех  мыслей,  какие  стараются  внушить
мальчикам, получившим первые настоящие ружья, когда доказывают идею, что с
ними надо очень осторожно обращаться, словно эти  ружья  всегда  заряжены,
даже когда вы вынимаете их из фабричной коробки в первый раз.
     Она начала отступать от двери. Она это сделала почти мгновенно,  даже
еще до того, как дверь остановили свой поворот  внутрь  прихожей,  но  все
равно было уже слишком поздно. Из темноты с быстротой пули выскочила рука.
Она схватила руку Мириам. Ключи упали на паркет прихожей.
     Мириам Коули открыла  рот,  чтобы  закричать.  Большой  светловолосый
мужчина стоял как раз за дверью, терпеливо поджидая  ее  четыре  часа,  не
прикасаясь к кофе и не куря сигарет. Ему хотелось курить  и  он,  конечно,
закурит, как только дело будет сделано, но до  этого  он  был  чрезвычайно
осторожен, поскольку запах мог вспугнуть ее. Нью-Йоркцы  очень  похожи  на
мелких зверьков, кишащих в подлеске, чувства которых  обострены  ожиданием
опасности, даже когда они, казалось бы, беззаботно веселятся.
     Еще до того, как она что-то сообразила, он уже  схватил  ее  запястье
своей правой рукой. Сейчас же он схватил левой рукой дверь и  швырнул  изо
всех сил женщину прямо на нее. Дверь выглядела как деревянная, но на самом
деле она, конечно, была из металла, как и во всех  мало-мальски  приличных
квартирах в червивом и старом Большом Яблоке. Два  ее  зуба  вылетели  изо
рта, порезав его. Губы были разбиты и безжизненно раздвинуты, кровь сильно
сочилась, и капли ее усеяли  всю  дверь.  На  щеке  горел  рубец,  как  от
сильного удара хлыстом.
     Она осела, почти потеряв сознание. Блондин  уже  не  держал  ее.  Она
рухнула на паркет холла. Это произошло очень стремительно. В  соответствии
с фольклором Нью-Йорка, можно было бы сказать,  что  никто  из  живущих  в
червивом Большом Яблоке не поинтересовался бы  спущенным  дерьмом  до  тех
пор, пока оно не вылилось на него  самого.  Тот  же  легендарный  фольклор
утверждает, что любой псих мог бы ударить ножом  двадцать  или  сорок  раз
какую-нибудь женщину около 20-местной парикмахерской  при  ясной  луне  на
Седьмой Авеню, и никто из клиенток не  проронил  бы  ни  слова,  исключая,
может быть, фразу типа "Не могли бы вы укоротить  здесь  чуть-чуть  повыше
ушей" или "Я думаю, этот одеколон подойдет,  Джо".  Светловолосый  мужчина
знал, что этот фольклор - сплошной вздор. Для мелких и вечно обеспокоенных
зверьков любопытство является одним из условий выживания.  Названием  этой
игры, конечно, было "защищай свою шкурку", здесь не  надо  и  спорить,  но
нелюбопытное существо быстрее покидает этот мир. Поэтому  скорость  всегда
главнее всего. Он схватил Мириам за волосы н втащил ее внутрь квартиры, но
дверь оставил чуть  приоткрытой.  Через  короткий  промежуток  времени  он
услышал скрежет засова в другой стороне холла, после чего  раздался  треск
открываемой двери квартиры напротив. Он даже не посмотрел на лицо, которое
высунулось из двери другой квартиры, маленькое безволосое кроличье лицо, а
нос почти всегда подергивается.
     - Ты не разбила его, Мириам? - спросил светловолосый громким голосом.
Затем он перешел на высокий регистр, почти совсем фальцет,  сложив  ладони
чашечкой в каких-то двух дюймах от своего  рта,  чтобы  имитировать  голос
женщины. - Я так не думаю. Ты не поможешь мне поднять его? -  Теперь  руки
убраны, а голос - обычный мужской. - Конечно. Секунду.
     Он прикрыл дверь и  посмотрел  через  глазок.  Это  был  глазок  типа
рыбьего глаза, дававший сильно искаженную перспективу холла, и  он  увидел
именно то, что и ожидал: белое лицо, смотрящее в сторону квартиры  Мириам,
выглядевшее точь-в-точь, как  мордочка  кролика,  высунувшегося  из  своей
норки.
     Затем лицо исчезло.
     Дверь захлопнулась.
     Это не шум от падения тела, это  просто  что-то  хлопнулось  на  пол.
Глупышка Мириам что-то опять уронила. Мужчина  с  ней  -  может  быть,  ее
любовник, а может быть, и ее бывший муж  -  помогает  ей  что-то  поднять.
Нечего беспокоиться. Все в порядке, братцы-кролики, где бы вы ни были.
     Мириам застонала, приходя в себя.
     Светловолосый залез в карман, достал складную  бритву  и  открыл  ее.
Лезвие сверкнуло в полумраке, поскольку он оставил  свет  лишь  на  столе,
включив настольную лампу.
     Ее глаза открылись. Сна увидела, как он наклонился над  ней.  Ее  рот
был ярко-красным, словно она наелась спелых вишен.
     Он показал ей бритву.  Ее  глаза,  которые  были  почти  ослеплены  и
затуманены, стали проясняться и раскрылись шире. Ее рот приоткрылся.
     - Тол