за  несколько  лет  до  своей
кончины  Мама,  скрепя сердце, смирилась с жестокой правдой, --
заявила Великая княгиня.
     Стремление   Вдовствующей   Императрицы   сохранить   свое
достоинство   имело,   по   крайней   мере,  один  благотворный
результат.  Родственники  ею  не   пренебрегали   и   все,   за
исключением  короля  Христиана  X, относились к ней с любовью и
почтением. Великая княгиня  вспомнила  визит  Королевы  Эллинов
Ольги  Константиновны,  которая  сама  находилась  в изгнании в
Италии  и  приехала  в  Видере,  чтобы  повидаться   со   своей
крестницей   Ольгой   Александровной   и   Императрицей  Марией
Федоровной. Греческая королева привезла с собой принца  Филиппа
-- ее шестилетнего внука.
     --  Я помню принца Филиппа мальчуганом с большими голубыми
смеющимися глазами, в которых проглядывала натура шалуна.  Даже
в  том  юном  возрасте  он  обладал  независимым  умом,  хотя в
присутствии  Мама  чувствовал  себя  несколько  подавленным.  Я
угощала  его  чаем  и  печеньем,  с  которым  он расправлялся в
считанные доли секунды. Могла ли я представить себе тогда,  что
этот  миловидный  ребенок  станет  однажды  супругом английской
королевы.
     Король Христиан X продолжал унижать свою тетку. Однако его
грубость подчас наталкивалась на ее спокойствие и  достоинство.
Один  подобный  инцидент  произошел  во  время государственного
визита короля  и  королевы  Италии.  Христиан  X  не  собирался
приглашать  своих  бедных  родственников  ни на банкет, который
должен был состояться во дворце, ни на другие  празднества.  Он
только  позвонил по телефону и сообщил, что в один из ближайших
дней приедет в Видере  вместе  со  своими  гостями  из  Италии.
Приехав  во  дворец, гости были встречены не гофмейстером, даже
не управляющим или дворецким, а простым лакеем, который заявил:
     -- Ее Императорское величество искренне сожалеет,  но,  по
причине недомогания, никого не принимает сегодня.
     Король  Христиан  был  взбешен.  Выходка  его  тетки  была
отчасти ответом на его собственное  недостойное  поведение,  но
главным  образом объяснялась тем, что незадолго до этого Италия
признала советское правительство.
     -- Эпизод этот не слишком-то обрадовал нас, --  с  грустью
проговорила  Великая княгиня. -- Нам так хотелось увидеться еще
раз с королевой Еленой. Она родилась в  Черногории,  выросла  и
получила  воспитание  в  России,  и  мы  все ее любили, но Мама
осталась   непреклонной.   Признаться,   она   была   настолько
откровенной  в своих выражениях, что мы находились в постоянном
страхе, что ее могут похитить красные.  Кажется,  в  1925  году
большевики  заявили,  будто  русская  православная  церковь при
посольстве  Императорской  России  в  Копенгагене  является  их
собственностью.    Датское   правительство   удовлетворило   их
претензию, и большевики заняли помещение церкви  и  сделали  из
нее  пристройку  к  своему  консульству.  Все эмигранты страшно
расстроились, но Мама не захотела смириться с  поражением.  Она
воспользовалась  услугами  одного  из лучших адвокатов в Дании,
добилась пересмотра дела в верховном суде и выиграла его. В это
время она тяжело страдала от люмбаго и  артрита,  но  ничто  не
смогло  помешать  ей  присутствовать  на  первой  же  литургии,
которую отслужили в храме после его повторного открытия.
     Великая  княгиня  не  могла  не  восхищаться   несгибаемым
характером  своей  родительницы.  И  тем  не  менее первые годы
изгнания  оказались   для   Ольги   Александровны   чрезвычайно
трудными.   Сестра  ее,  Ксения,  муж  которой,  Великий  князь
Александр Михайлович, жил теперь во Франции, не  желала  больше
оставаться в Дании. Хотя они с Александром Михайловичем не были
разведены,  но  расстались навсегда, и британское правительство
не давало Великому князю разрешения на въезд в Англию. В  конце
концов Ксения Александровна вместе со своими детьми перебралась
из  Дании  в  Англию.  Ольга  же  всецело  находилась во власти
родительницы, являясь для  нее  подругой,  сестрой  милосердия,
горничной  и  секретарем. В Видере было достаточно прислуги, не
говоря  уже  о  фрейлинах  Императрицы-Матери,  но  царственная
старая  дама  настаивала на том, чтобы младшая дочь всегда была
под рукой. А  у  младшей  дочери  был  муж  и  двое  сорванцов.
Заставить  детей держаться подальше от Вдовствующей Императрицы
было невозможно. Они были непоседливы, шумны и  довольно  часто
становились невыносимы для посторонних.
     "Неужели  ты не можешь призвать этих мальчиков к порядку?"
-- сердилась бабушка,  если  мальчуганы  затевали  шумные  игры
недалеко  от  ее окон. Ольга раздраженно отвечала родительнице,
что может сделать это только тогда, когда они спят.
     Ничуть не облегчало жизнь Великой  княгине  и  подчеркнуто
официальное  отношение Императрицы к своему зятю. До конца дней
своих Мария федоровна относилась к полковнику Куликовскому, как
к самозванцу и простолюдину.  Когда  приходили  гости  и  Ольгу
приглашали на обед или чай в апартаменты ее родительницы, на ее
мужа  приглашение  не  распространялось.  Если  же  Императрице
изредка  приходилось  присутствовать  на  какой-то  официальной
встрече  или приеме в Амалиенборге или где-то еще, пожилая дама
давала недвусмысленно понять, что сопровождать ее  должна  одна
только Ольга.
     -- Муж мой был золотой человек. Он никогда не жаловался --
ни мне,  ни  кому-то  еще.  Но  могло  быть  гораздо хуже, и мы
старались, как могли, воспитать своих сыновей  и  привыкнуть  в
большей или меньшей степени к странной жизни изгнанников.

В 1925 году Великая княгиня уехала из Дании и провела в
Берлине четыре весьма памятных для нее дня. Как
Императрица-Мать, так и полковник Куликовский были против
этой поездки. Они полагали, что цель ее бессмысленна, и
впоследствии Ольге Александровне пришлось признать, что
мать и муж оказались правы. По правде говоря, она бы и не
поехала в Берлин, если бы не настойчивая просьба ее тетки,
герцогини Кемберлендской, повидаться с женщиной, которая
будто бы осталась в живых после Екатеринбургского
злодеяния.
     --  Просто  для  того,  чтобы  раз  и навсегда решить этот
вопрос,   --   убеждала   ее   герцогиня.   Несомненно,   Ольга
Александровна  в  большей  степени,  чем  кто-либо  другой  мог
опознать свою горячо любимую племянницу и крестницу  Анастасию,
младшую дочь Императора Николая II.
     --  Разумеется, вряд ли кто-нибудь обращал внимание на то,
что я вынуждена была сказать, вернувшись в Видере, --  сетовала
Великая  княгиня  в разговоре со мной. -- Теперь я понимаю, что
мне совсем незачем было ездить тогда в Берлин.
     Но разве могла она не  поехать?  Дело  было  не  только  в
настойчивости  ее  тетки,  герцогини  Кемберлендской,  и  дяди,
принца   Датского   Вальдемара.   Ольга   и   сама   испытывала
непреодолимое желание приблизиться к тайне и разгадать ее, если
только это будет возможно.

     Всему  миру  теперь  известна  история  о том, как молодая
женщина, -- ныне известная, как миссис Анна Андерсон,  а  в  то
время  личность  ее  не  была установлена, -- была извлечена из
канала в Берлине в 1920 году. То была попытка  самоубийства,  с
которой и началась легенда об Анастасии.
     -- Именно в ту ночь началась эта сага, -- криво улыбнулась
Великая  княгиня.  -- Пожалуй, единственный достоверный факт во
всей этой истории -- это попытка утопиться.
     Несостоявшуюся  утопленницу  отвезли  в  больницу.  Вскоре
одной  из  соседок ее по палате, некогда работавшей портнихой в
Петербурге, показалось, будто она "узнала" в пациентке больницы
черты, характерные для Романовых.
     --  Женщина  эта  не   была   придворной   портнихой,   --
прокомментировала  это обстоятельство Ольга Александровна. -- Я
очень  сомневаюсь,  чтобы  она  видела  хоть  кого-то  из  моих
племянниц.
     Постепенно  история  о  чудесном  спасении  стала известна
всему Берлину. Некоторые ей поверили,  в  их  числе  и  Датский
посол.  Молодая  женщина  назвалась  госпожой  Чайковской.  Она
утверждала, будто ее спасли два брата, за одного из которых она
вышла замуж и который был впоследствии убит. Другой якобы исчез
бесследно. В истории было много невероятного и  несуразного.  И
тем  не  менее,  некоторые  из  русских  эмигрантов,  живших  в
Берлине, утверждали, будто  они  узнали  в  этой  женщине  дочь
своего  Императора.  Число  сторонников  этой  версии постоянно
увеличивалось.
     В 1922 году в Берлин  поехала  старшая  сестра  Государыни
Императрицы   Александры  Федоровны,  принцесса  Ирэн,  супруга
принца Генриха Прусского.
     -- Встреча ничего не  дала,  но  сторонники  Лже-Анастасии
заявили,  что  принцесса  Ирэн  недостаточно  хорошо знала свою
племянницу и остальное в том же  духе,  --  вспоминала  Великая
княгиня.
     Пьер  Жильяр,  в  течение тринадцати лет служивший Царской
семье в качестве наставника Царских детей  и  женатый  на  Шуре
Теглевой,  няне  Великой  княжны  Анастасии  Николаевны,  также
посетил берлинскую больницу. Пациентка не узнала ни  одного  из
них.   Баронесса   Буксгевден,   бывшая   фрейлина  Императрицы
Александры Федоровны, приехала в Берлин  из  Англии.  Результат
встречи   оказался   также   отрицательным.  Однако  сторонники
лже-Анастасии утверждали, что они правы. По их мнению, "Великая
княжна" не всегда могла "узнать" своих гостей из-за провалов  в
памяти.
     -- К сожалению, -- отметила Ольга Александровна, -- эту же
отговорку  приводили  и  некоторые  из наших родственников. Мой
дядя Вальдемар стал посылать деньги в Берлин --  ведь  женщина,
судя   по   всему,  крайне  нуждалась.  Герцог  Лейхтенбергский
пригласил ее погостить в его замке в  Баварии  [См.  Приложение
А.], а княгиня Ксения пригласила ее в Америку, но это произошло
какое-то время спустя после моего посещения больницы.
     Полковник  Куликовский  и  его  жена отправились в датское
посольство в Берлине.  Посол,  господин  Цале,  был  ревностным
сторонником самозванки.
     --  Он никогда не встречался с моей племянницей, но он был
ученым,  а  вся  эта  история  представлялась  ему   величайшей
загадкой  века,  и  он  был  полон  решимости  разгадать ее, --
сказала Великая княгиня.
     В Берлине Великую княгиню встретила чета  Жильяр,  которая
проводила  ее  в  пансионат Моммсена. Когда Ольга Александровна
вошла в  палату,  то  женщина,  лежавшая  в  постели,  спросила
сиделку: "Ist das die Tante?" [Это тетушка? (нем.)]
     --  Вопрос  тотчас  поставил  меня  в тупик, -- призналась
Ольга Александровна. -- Но в следующее мгновение я  сообразила,
что,  прожив пять лет в Германии, молодая женщина, естественно,
выучила бы немецкий язык, но затем  я  узнала,  что,  когда  ее
вытащили из канала в 1920 году, она говорила только по-немецки,
когда вообще была в состоянии разговаривать. Я готова признать,
что  страшное  потрясение,  пережитое в юности, может натворить
немало бед  с  памятью.  Но  я  еще  не  слышала,  чтобы  после
страшного  потрясения  человек  оказывался наделенным знаниями,
которых у него не было до этого события. Дело в  том,  что  мои
племянницы  совсем н знали немецкого. Похоже на то, что госпожа
Андерсон не понимала ни слова ни по-русски, ни по-английски  --
то  есть  на  тех  языках, на которых все четыре мои племянницы
разговаривали с младенческих лет. Французский они стали изучать
позднее, но по-немецки в семье не говорил никто.
     Почти четыре дня Великая княгиня провела у постели госпожи
Андерсон. Час за часом Ольга  Александровна  пыталась  отыскать
хоть какой-то ключ к разгадке личности пациентки больницы.
     --  Когда я видела свою любимицу Анастасию летом 1916 года
в последний раз, ей исполнилось  пятнадцать.  В  1925  году  ей
должно   было   исполниться   двадцать   четыре  года.  Мне  же
показалось, что госпожа Андерсон  гораздо  старше.  Разумеется,
следовало  учесть  ее  продолжительную  болезнь  и общее плохое
состояние здоровья. И все же не могли же черты моей  племянницы
измениться до неузнаваемости. И нос, и рот, и глаза -- все было
другое.
     Великая княгиня призналась, что беседы с госпожой Андерсон
особенно  осложнялись отношением к ней со стороны этой женщины.
Она не желала отвечать на некоторые вопросы и сердилась,  когда
их   повторяли.  Ей  показали  несколько  фотографий  семейства
Романовых, и по глазам лже-Анастасии было видно, что она никого
не узнает. Она совершенно недолюбливала господина Жильяра, в то
время как маленькая  Анастасия  его  обожала.  Великая  княгиня
принесла  с  собой  небольшой  образ  св. Николая-Чудотворца --
небесного покровителя  Императорской  семьи.  Госпожа  Андерсон
взглянула на него с таким равнодушием, что стало понятно: образ
этот для нее ничего не значит.
     --  Естественно,  все  это  можно  было  оправдать сильным
потрясением нервной системы, -- заметила Великая княгиня. --  И
все-таки  невозможно  было  оьъяснить  все  провалами в памяти.
Слишком уж многое не увязывалось между собой. я слышала историю
о мнимом путешествии из  Екатеринбурга  в  Бухарест.  Начнем  с
того,  что  госпожа  Андерсон  утверждала,  будто она старалась
держаться подальше от ее  "кузины  Марии"  [Румынская  королева
Мария, дочь герцога и герцогини Эдинбургских, двоюродная сестра
Императора  Николая  II.]  потому что была беременной и боялась
попасться на глаза королеве. А теперь  вспомним,  что  все  это
происходило  в  1918  или  1919  году. Если бы госпожа Андерсон
действительно была Анастасией,  то  королева  Мария  тотчас  же
узнала  бы ее. Все мои племянницы были знакомы со своей кузиной
с самого детства. Обе наши семьи были очень близки друг  другу.
Марию  ничто  бы  не  шокировало, и моей племяннице это было бы
известно. Но вся история шита белыми нитками.  В  этом  я  была
убеждена  тогда,  как  и  сейчас.  А что можно сказать о мнимых
спасителях, которые словно растворились в воздухе! Если бы дочь
Ники была действительно спасена ими, то эти люди знали бы,  что
бы  это означало для них. Все королевские дома Европы озолотили
бы их. Да я уверена, что Мама, не колеблясь, отдала бы  им  все
содержимое  своей  шкатулки  с  драгоценностями.  Во  всей этой
истории  нет  ни  зерна  истины.  Эта   женщина   прячется   от
родственницы,  которая  первой  бы  узнала  ее,  поняла  бы  ее
бедственное положение и посочувствовала  бы  ей.  Вместо  этого
дама  едет  в  Берлин,  чтобы  обратиться  за  помощью к тетке,
которая   была   одной   из   самых   нетерпимых   в   вопросах
нравственности  женщин  своего поколения. Моя племянница поняла
бы, что положение, в  котором  она  находилась,  шокировало  бы
принцессу  Прусскую  Ирэн.  Нет  и  еще  раз нет, -- решительно
повторила  Ольга  Александровна.  --  Все  это   нисколько   не
убедительно, я ведь лучше всех знала Анастасию.
     Помолчав,  она  взглянула  на  комод,  в  котором  хранила
скромные подарки своей племянницы.
     -- Ребенок этот, -- продолжала  она  негромко,  был  дорог
мне,  как  родная  дочь.  Едва  я  села  у постели той женщины,
лежавшей в Моммсеновской лечебнице, я тотчас поняла, что передо
мною чужой человек. Та  духовная  связь,  которая  существовала
между  милой моей Анастасией и мной, была настолько прочна, что
ни время, ни любое,  самое  страшное  испытание  не  смогли  бы
нарушить  ее.  Не  знаю,  какое  определение  можно  дать этому
чувству, но знаю наверняка, что оно совершенно отсутствовало. Я
покинула Данию,  питая  хоть  какую-то  надежду.  Берлин  же  я
покинула, потеряв всякую надежду.
     Великая  княгиня  не  поверила  истории,  рассказанной той
женщиной, но ей было искренно жаль бедняжку.
     -- Не знаю почему, но она не произвела на меня впечатления
явной  мошенницы.  Свидетельством  тому  была  ее  грубость   и
резкость.  Лукавая  обманщица  сделала  бы все возможное, чтобы
войти в доверие к таким людям, как принцесса Прусская Ирэн  или
я.  Но  манерами своими госпожа Андерсон отталкивала от себя. Я
убеждена, что  все  это  затеяли  беспринципные  люди,  которые
надеялись  нагреть  руки,  заполучив  хотя  бы  долю сказочного
несуществующего богатства семьи Романовых. В 1925 году  женщина
выглядела  очень  больной. Ну, а в 1920 году состояние ее было,
по-видимому, и того хуже. У меня было такое чувство, что с  нею
провели  своего  рода  инструктаж,  но  далеко  не досконально.
Ошибки, которые она совершала, нельзя  было  целиком  приписать
провалам  в  памяти.  Например,  на  одном пальце у нее остался
шрам, и она всех уверяла, что она повредила  его,  когда  лакей
слишком  поспешно захлопнул дверцу ландо. Я вспомнила, как было
на самом деле. Руку поранила,  и  довольно  сильно,  ее  сестра
Мария.  И  произошло это не в карете, а в Императорском поезде.
Очевидно, кто-то, узнав об этом случае,  передал  этот  рассказ
госпоже Андерсон, но в искаженном виде. мне стало известно, что
во  время  одного  приема  в  Берлине,  когда  госпоже Андерсон
предложили водки, она заявила: "Как славно! Это напоминает  мне
о  днях,  проведенных  в  Царском  селе!" Если бы она была моей
племянницей, то водка не пробудила  бы  в  ней  подобного  рода
воспоминаний,  -- довольно сухо проговорила Великая княгиня. --
мои племянницы не  притрагивались  ни  к  вину,  ни  к  крепким
напиткам.  Да и как могли они это делать -- в их-то возрасте! В
молодости Алики пила только воду, а затем лишь изредка выпивала
рюмку портвейна за обедом. Водку и закуски подавали перед супом
лишь в том случае, когда к обеду приглашались гости, но дети  с
родителями  не  обедали.  Что же касается Ники, то он был самый
воздержанный из всех Романовых в истории.
     встречи в лечебнице  начинались  на  довольно  напряженной
ноте,   но   на   третий  день  госпожа  Андерсон  стала  более
дружелюбной и начала говорить более непринужденно.
     -- У меня создалось такое впечатление, словно  ей  надоело
играть  роль,  которую  ей  кто-то  навязал.  Она, по существу,
призналась, что  какие-то  люди  всегда  учили  ее,  что  нужно
говорить  в  определенных  обстоятельствах. Она призналась, что
шрам,  якобы  оставшийся  у  нее  после  ударов  по  голове   в
Екатеринбурге,  на самом деле -- результат старой травмы. Когда
я расставалась с этой женщиной, я испытывала  к  ней  искреннюю
жалость.  До  чего  же  было  неразумно с моей стороны ездить в
Берлин! Мама была права. Каких  только  историй  не  насочиняли
некоторые беспринципные люди в связи с моей поездкой -- всего и
не  перескажешь. Мое нежелание признать в госпоже Андерсон свою
племянницу объясняли телеграммой, которую я будто  бы  получила
из  Англии  от моей сестры Ксении, которая наставляла меня ни в
коем случае не  признавать  в  ней  родственницу.  Такого  рода
телеграммы  я  не  получала.  Потом за дело принялись с другого
конца,  стали  утверждать,  что  я  все-таки  признала  в   ней
племянницу, потому что написала ей несколько писем и послала ей
шарф  из  Дании. понимаю, что мне не следовало этого делать, но
сделала я это из жалости. Вы представить себе не можете,  какой
несчастной выглядела эта женщина!
     Успев прочесть автобиографию госпожи Андерсон, я спросил у
Великой княгини, совпадает ли описание ее визита в книге с тем,
что произошло  на  самом  деле.  Госпожа  Андерсон  пишет,  что
Великая княгиня, на которой было красное пальто,  взволнованная
и  радостная,  вошла  в  палату и сразу же обняла и расцеловала
госпожу Андерсон.
     --  сплошная  выдумка,   --   решительно   заявила   Ольга
Александровна.  --  Во-первых,  у меня никогда не было красного
пальто. Во-вторых эту женщину я и не обнимала, и  не  целовала.
Более  того,  разговаривала я с ней очень официально, все время
обращаясь к ней "Sie" (Вы). Неужели бы я  стала  говорить  "du"
(ты) незнакомому человеку?
     Когда  я  ее  спросил,  какова, по ее мнению, причина этой
аферы, она, не колеблясь, ответила, что,  вероятно,  кто-то  из
тех,  кто  с  самого  начала  был "с