лка не было ни одного, которого бы звали Василием.
     -- Он был не офицер, -- тотчас отозвалась Великая княгиня,
-- а унтер-офицер, я его очень любила. Теперь я  вспомнила  его
фамилию. Это был Баздырев Василий Григорьевич.
     Позднее полковник Одинцов изучил списки служивших в полку.
Действительно, в полку служил унтер-офицер Василий Баздырев. На
службу  в Гусарский Ахтырский он поступил в 1898 году и погиб в
бою в 1915 году.
     Ольга Александровна сторонилась от участия в  общественной
жизни.   Зато   близка   ее   сердцу   была   благотворительная
деятельность. До конца своих дней Великая княгиня  поддерживала
эмигрантские    организации   в   Канаде.   Русско-Американская
Ассоциация Помощи ежегодно устраивает большой благотворительный
бал.  Представители  Ассоциации  неоднократно  приглашали  свою
Августейшую  представительницу  приехать  к  ним в Нью-Йорк, но
Великая княгиня неизменно отвечала вежливым отказом. Но однажды
она решила, что присутствовать на балу -- это ее долг, и начала
к нему готовиться. Однако иммиграционные власти США отказали ей
во  въездной  визе  на  том  основании,  что  она  не  является
подданной Канады.
     Великая  княгиня  была  глубоко оскорблена и в то же время
удивлена. Впервые в жизни она  столкнулась  с  обескураживающей
узостью  взглядов людей, которые судят о личности человека лишь
по наличию у него паспорта  и  визы.  Инцидент  заставил  Ольгу
Александровну  особенно остро почувствовать себя изгнанницей, у
которой во всем мире не осталось корней, однако она говорила по
этому поводу без малейшей обиды:
     -- В самом деле, эти американцы должны хоть  что-то  знать
об  истории  Европы.  Разве  Великая княгиня может быть чьей-то
подданной,  кроме  собственного  монарха,  или  же   гражданкой
какой-то другой страны? Это же просто нелепо.
     При  всей ее гордости от сознания принадлежности к Царской
фамилии, в Великой княгине жило удивительное чувство  смирения.
Однажды,  в  самом начале нашего знакомства, я обратился к ней:
"Ваше Императорское Высочество". Мы с ней обедали в это время в
одном из ресторанов Торонто. Она тотчас оборвала меня:
     -- Прошу вас,  больше  никогда  не  называйте  меня  таким
образом. Для друзей я или Ольга Александровна или просто Ольга.
     Однако,  в другом случае, когда соседский ребенок подбежал
к ней и спросил: "А вы правда принцесса?", Ольга  Александровна
ответила:  "Ну,  разумеется,  я не принцесса. Я русская Великая
княгиня".
     К Ольге Александровне приходило огромное количество писем,
и на все она отвечала. Писали ей многие из  придворного  штата,
некогда  служившие Императорской семье в Гатчине, Царском Селе,
в Аничковском дворце и в ее собственном особняке на Сергиевской
улице  в  Санкт-Петербурге.  Больше   того,   Великая   княгиня
продолжала  получать  письма  из  самой  России.  Два  особенно
трогательных  были  написаны   бывшим   лакеем   принца   Петра
Александровича Ольденбургского и няней, которая некогда служила
в  усадьбе  Ольгино близ Воронежа. Оба корреспондента писали на
смертном одре. Письма обрывались в середине  фразы  и  не  были
подписаны. Лишь из постскриптума можно было определить личность
авторов письма. В числе корреспондентов Ольги Александровны был
старый казацкий офицер, отсидевший в большевицкой тюрьме десять
лет  и сознающий, что всякий раз, как он пишет Великой княгине,
он подвергает себя опасности. Однако, он не мог ничего с  собой
поделать, поскольку, по его словам, "все, что у меня осталось в
жизни -- это писать Вам".
     Четыре  раза  в  год  --  в  Рождество  и на Пасху, в день
рождения и в день тезоименитства Великой княгини  11  июля  (по
старому  стилю)  жилая  комната коттеджа оказывалась заваленной
письмами и посылками чуть  ли  не  из  всех  концов  света:  из
Финляндии и Японии, Норвегии и Австралии, Южной Африки и Китая.
И  эти  знаки  памяти согревали ей сердце. Социальное положение
корреспондентов не имело никакого  значения.  Главным  была  их
привязанность к ней.
     Как-то  в  Рождество  я  увидел,  что стол в жилой комнате
Великой  княгини   усыпан   открытками   и   пакетами.   Пришли
поздравления   из   Букингемского  дворца,  от  ее  Августейших
родственников в Швеции, Германии, Дании,  Греции,  а  также  от
многих  знаменитостей  из  разных  стран,  но крохотная пожилая
женщина  с  озабоченным  видом  продолжала  рыться   в   грудах
корреспонденции.
     -- Просто ничего не могу понять. Надеюсь, что этот человек
здоров. Я впервые не получила от него поздравительной открытки.
     -- От кого? -- поинтересовался я.
     --  Да от господина Шоу, славного владельца мясной лавки в
Кемпбеллвилле. Так хочется надеяться, что он жив-здоров.
     Однажды я получил письмо от подруги  Ольги  александровны,
которое    явилось   для   меня   еще   одним   доказательством
расположения, которое питали к ней люди. Дама, о  которой  идет
речь, в свое время оставила Канаду и поселилась в Мексике.
     "Здесь  я  не  читаю  никаких  газет и не слушаю радио, --
писала эта дама. --  Единственное,  о  чем  я  прошу  Вас,  это
известить  меня  о смерти Уинстона Черчилля, Бертрана Рассела и
Великой княгини Ольги Александровны".
     Как и все Романовы, Ольга  Александровна  всю  свою  жизнь
близко  была  связана  с  русской Православной Церковью. Монахи
одного русского монастыря нередко присылали  ей  мед  со  своих
пасек.  Однажды  в  сочельник  они  позвонили  ей по телефону и
пропели рождественский тропарь: "Рождество  Твое,  Христе  Боже
наш,   возсия   мирови  Света  Разума..."  Ольга  Александровна
поддерживала связь со многими русскими  православными  общинами
и,  хорошо  зная об их стесненных обстоятельствах, была глубоко
растрогана отсутствием всяких жалоб и сетований в  их  письмах.
Время  от  времени она посылала им небольшие подарки, выкраивая
средства  из  своего  бюджета.  Русские  монахи  с  горы   Афон
ежедневно  молились  за  нее.  Когда  я  посетил их монастырь и
рассказал, что знаком с Ольгой Александровной, они заплакали  и
попросили  меня  отвезти  ей в Канаду икону. Стены спальни в ее
коттедже были  увешаны  иконами,  завещанными  Великой  княгине
многими  мужчинами  и  женщинами,  которые  оставались столь же
преданными ей, какими они были в начале революции.
     В прежние времена  равнодушие  Великой  княгини  к  своему
гардеробу приводило портных в отчаяние, а изысканное придворное
платье,  которое  ей приходилось надевать в особо торжественных
случаях, вызывало в ней такое чувство, будто  она  очутилась  в
клетке,  из которой никак не выбраться. С годами это равнодушие
лишь усиливалось. Ольга Александровна относилась к одежде  лишь
с  сугубо  практической  точки  зрения.  Она закрывала ею тело,
защищала от холода, все же остальное не  имело  значения.  Если
Ольгу  Александровну  спросили  бы,  какой  одежде  она  отдает
предпочтение, скорее всего она бы ответила, что  удобнее  всего
она чувствовала себя, живя в татарском ауле, где могла ходить с
мятым  платком  на голове, в крестьянском переднике, скрывавшем
дыры и заплаты на юбке, босиком летом и в  грубых  башмаках  --
зимой.
     Споры относительно одежды неизменно заставляли ее скучать.
"По платью  встречают,  по уму провожают", -- имела обыкновение
говорить Великая княгиня. Живя в Канаде, она почти не тратилась
на свой гардероб. Весь он уместился бы,  пожалуй,  в  небольшом
чемодане.  Любимой  одеждой  Ольги  Александровны была потертая
кожаная куртка, наброшенная поверх такого же поношенного платья
неопределенной формы, цвета и  материала.  Она  редко  надевала
чулки,  а  туфли  ее,  пожалуй,  не  взял  бы в починку ни один
сапожник. Единственным ее  головным  убором  был  берет  весьма
преклонного возраста.
     Когда   она  выходила  однажды  утром  из  дома,  домашние
заметили, что на ней надета  кофта,  порванная  на  спине.  Сын
попытался убедить ее переодеться.
     --  Да  какое  это  имеет  значение? -- отозвалась Великая
княгиня, искренно удивившись тому, что кто-то обратил  внимание
на такой пустяк. -- Дыра на спине. Никто ее и не увидит.
     Но  если  вопросы высокой моды и фасона не имели для Ольги
Александровны  никакого  значения,  она  испытывала  прямо-таки
сентиментальную привязанность к одной или двум носильным вещам,
которые  у  нее  были.  Хорошо  помню, что, когда я пришел в ее
коттедж однажды  утром,  на  ней  был  старый  свитер,  который
настолько вытянулся, что ниспадал складками от самых плеч.
     --  Вы  только  посмотрите,  -- заявила она с торжеством в
голосе. -- Я только что обнаружила его в ящике комода. Я  и  не
знала,  что  он  у меня сохранился. Помню, я вязала этот свитер
двадцать пять лет тому назад. Как я рада, что он нашелся. Очень
я его люблю.
     Она любовно погладила  свитер  по  рукаву.  В  последующие
недели  и  месяцы  мне довольно часто приходилось видеть на ней
этот свитер. Великая княгиня носила  его  с  таким  видом,  что
любой  вообразил бы, будто это изделие, сшитое из самой дорогой
парчи и отделанное жемчугом и бирюзой, впору одевать на  званый
обед  в  Большом Гатчинском или Аничковском дворце. Затрапезный
вид Ольги Александровны очень шел ей.  Совершенно  не  сознавая
этого, она сохраняла царственную осанку.
     Для  выставки,  которую  я  устроил в Торонто, посвященную
искусству Византии,  Великая  княгиня  одолжила  мне  несколько
самых  дорогих своих икон, и я, естественно, очень хотел видеть
ее на открытии выставки. Она пообещала, что  приедет.  Дамскому
обществу    Торонто    представилась    блестящая   возможность
продемонстрировать  свои  роскошные   туалеты   и   драгоценные
украшения.  И  вот  в  зал,  заполненный мужчинами в мундирах и
женщинами в платьях по последнему слову моды, вошла миниатюрная
Великая княгиня в старом хлопчатобумажном платье серого цвета и
поношенных коричневых башмаках. Оказавшись в  таком  окружении,
любой на ее месте выглядел бы нелепо. Любой, но только не Ольга
Александровна.  Осанка  ее  была  поистине осанкой дамы из Дома
Романовых. Безыскусственность ее манер всех  просто  очаровала.
Когда  она  шла по залу, присутствующие провожали ее взглядами,
полными восхищения. Она  выглядела  достойной  своего  высокого
рода.  Более  того,  в  посадке ее головы было нечто такое, что
свидетельствовало об ее несгибаемой воле.
     Нечего и говорить о том, что  некоторые  из  друзей  Ольги
Александровны  сожалели  о таком ее безразличии к своей одежде.
Они заявляли, что, стоит ей "немного постараться", и она  будет
выглядеть   просто  восхитительно,  но  такого  рода  аргументы
вызывали у нее улыбку.
     -- Согласна, -- заявила  мне  она  однажды,  --  иногда  я
выгляжу  просто  несуразно. Но какое это имеет значение? Однако
друзей моих это, по-видимому, беспокоит.  На  днях  одна  очень
добрая  женщина,  моя  большая подруга, посоветовала мне что-то
предпринять, чтобы избавиться от морщин.  Разумеется,  я  знаю,
что  они  становятся  все  глубже и глубже. Но я горжусь своими
морщинами, о чем я ей так и сказала, потому что с ними я похожа
на русскую крестьянку. Папа понял бы меня.
     Великая княгиня никогда не суетилась, чтобы  подготовиться
к какому-нибудь "торжественному событию". В 1959 году в Торонто
приехали  королева  Великобритании  и  принц Филипп, и одной из
первых, кого пригласили  к  обеду  на  борту  королевской  яхты
"Британия", была Великая княгиня.
     Ее друзья, да, по существу, вся округа страшно переживали.
По словам Ольги Александровны, они наседали на нее "утром, днем
и вечером, настаивая на том, чтобы я купила себе новое платье".
Она сетовала,  что  люди  не понимают: она слишком стара, чтобы
начать обзаводиться новыми нарядами.
     Однако, после долгих споров и уговоров Ольга Александровна
согласилась,  таки,  отправиться  в  Торонто  в   универсальный
магазин.  Но,  очутившись  в  нем,  она  потребовала,  чтобы ей
предоставили свободу выбора. В  это  время  шла  распродажа,  и
Ольга Александровна купила себе простое хлопчатобумажное платье
--   белое   с   синим   --   за  тридцать  долларов.  Подруга,
сопровождавшая  ее,  посоветовала  обзавестись  еще  и  шляпкой
(жители   Куксвилля   мысленно   видели,  как  Великая  княгиня
отправляется на яхту "Британия" в своем допотопном  берете!)  и
одну-две   еще  каких-нибудь  мелочи.  Обрадованная  дешевизной
покупки, Великая княгиня согласилась. Но, когда она вернулась в
Куксвилль, то у нее  появилось  чувство,  будто  она  совершила
непростительный грех, транжиря деньги.
     Половина   населения   Куксвилля   вышла  проводить  Ольгу
Александровну в то памятное утро. На  ней  была  простая,  зато
новая одежда, а голубая соломенная шляпка определенно была ей к
лицу.  Соседи  знали  все об ее поездке за покупками, о которой
сама Великая княгиня сказала: "Сколько суеты  ради  того  лишь,
чтобы увидеться с Лиззи и Филиппом!"

     Закат завершен
     Возлюбленный    Ольгой    Александровной   "Кукушкин"   не
предъявлял никаких претензий к внешнему виду супруги.  Несмотря
на то, что она постарела и была одета кое-как, в его глазах она
оставалась все той же сияющей молодой женщиной, какой он увидел
ее  апрельским  днем  1903  года, когда они полюбили друг друга
навсегда.
     Зимой 1957-58 годов здоровье полковника Куликовского резко
ухудшилось. Доктор посоветовал положить его в главный госпиталь
Торонто, но Ольга Александровна, сверкая глазами, заявила,  что
сама будет ухаживать за мужем.
     Нагрузки  на нее увеличивались изо дня в день. Конечно же,
нужно было как-то облегчить  положение  больного,  и  время  от
времени  Ольга Александровна приглашала помощницу для работы по
дому. А  с  деньгами  становилось  хуже  некуда.  Если  бы  она
решилась написать своим августейшим родственникам, те сейчас бы
отозвались  на ее просьбу, но Великая княгиня, с благодарностью
принимавшая добровольную помощь, сама ни к кому  не  обращалась
за   поддержкой.   Она   решила  расстаться  с  теми  немногими
драгоценностями,  которые  у  нее  еще  сохранились   благодаря
стараниям преданной Мимки.
     Их  было действительно мало: две-три броши, подвеска, пара
браслетов и еще кое-какие безделушки. Главным образом это  были
бриллианты,  рубины  и  сапфиры  в  очаровательной  старомодной
оправе. Чтобы  оценить  их,  Великая  княгиня  отнесла  изделия
ювелиру. Сумма, которую тот предложил, была смехотворно низкой.
Оценщик  стал  утверждать,  будто оправа в значительной степени
снижала стоимость  камней.  Тогда  Ольга  Александровна  решила
продать  ювелирные  изделия частным лицам. Сумма, которую она в
конечном счета получила, хотя и оказалась значительной, но,  по
мнению Великой княгини, все же недостаточной.
     --  Лучше  об  этом  не  вспоминать,  --  проговорила  она
отрывисто,  и  у  меня  возникло  такое  чувство,   будто   над
Романовскими сокровищами тяготеет проклятие.
     В  конце  весны  1958  года полковника Куликовского разбил
паралич.  Он  лежал  на  диване  в  жилой  комнате,   и   Ольга
Александровна  заботилась  о  нем  до  самого конца. Однажды он
уснул и не проснулся. Ему было  семьдесят  шесть  лет.  Супруги
прожили  сорок  два  года  совместной  счастливой жизни, вынеся
сообща все потрясения и невзгоды.
     -- В ту последнюю ночь, -- рассказала мне Великая княгиня,
-- я проснулась, как всегда, чтобы выяснить, не  нужно  ли  ему
чего-нибудь.  Он  бодрствовал  и  улыбнулся  мне. Когда я утром
проснулась, то увидела, что он мертв.  Пожалуй,  есть  какое-то
утешение   в   том,  что  смерть  избавила  его  от  дальнейших
страданий. Моя вера подсказывает мне, что он по-прежнему  рядом
со мной.
     Конечно  же,  Ольга Александровна была глубоко верующей. И
все-таки  смерть  ее   супруга   произвела   в   ней   ощущение
невосполнимой  потери.  Он  был всем для нее, этот единственный
человек,  который  оказывал  ей  ту   душевную   и   умственную
поддержку, в которой она нуждалась. В полковнике Куликовском не
было  жилки предпринимателя, но он обладал практическим складом
ума, чтобы как-то компенсировать  полную  непрактичность  жены.
Они были так близки друг другу, что все их реакции и взгляды на
жизнь и на людей в конечном счета совпадали. В своем муже Ольга
Александровна   лишилась   не   только  единственного  мужчины,
которого любила всю свою жизнь, но и последней ниточки, которая
связывала ее с самыми дорогими воспоминаниями об  Императорской
России. Сыновья ее, родившиеся во время революции, принадлежали
к  поколению,  которое  знало  о  той  Росс лишь понаслышке. Им
трудно было представить себе ее природу, и красота ее  была  им
незнакома.
     Надо  с  грустью  отметить,  что со смертью мужа для Ольги
Александровны исчез  смысл  существования.  А  мир  сузился  до
размеров  ее  тесной жилой комнаты. Но она по-прежнему гуляла в
саду, если стояла хорошая погода. Рисовала и время  от  времени
выставляла на продажу свои изысканные натюрморты с цветами. Все
также  принимала  у  себя  кое-кого  из  старых друзей, и объем
переписки ее  нисколько  не  уменьшился.  Она  с  удовольствием
обедала  в обществе английской королевы на борту "Британии", ей
доставил  удовольствие   визит   лорда   и   леди   Маунтбаттен
Бирманских,  которые  во  время  официальной  поездке по Канаде
прилетели из  Оттавы  затем,  чтобы  повидаться  с  престарелой
родственницей.  В тот августовский день 1959 года состоялась ее
последняя встреча со своими родичами из королевской  семьи.  Но
оба  эти  знаменательные события, хотя и доставили ей искреннюю
радость, все же не  настолько  взволновали  ее  душу,  как  это
случилось  бы  прежде.  Теперь  ей  не  с  кем  было поделиться
впечатлениями в теплой домашней обстановке.
     Осенью 1959 года сдала и сама ольга Александровна,  однако
она  не хотела уступать, как она выразилась, "немощи плоти". Но
однажды утром, когда мы с ней просматривали  записи,  сделанные
накануне, она неожиданно проговорила:
     --   Нам   следовало  бы  поторопиться.  Времени  осталось
немного.
     Я посмотрел на нее. В это время она разглядывала небольшую
цветную  литографию  --  репродукцию  замечательного   портрета
Императора Николая II кисти Серова.
     --  Я  так  рада,  что  он  есть у меня. Это один из самых
лучших живописных портретов  Ники,  --  заявила  она.  А  затем
добавила:   --   Он   святой.  Знаете,  трагедия  и  страдания,
по-видимому, неотъемлемые элементы жизни. Никто на свете  не  в
силах  избежать  того  или  другого.  Но  я  твердо  верю,  что
существует иная жизнь, в которой человек обретает  счастье,  и,
быть  может,  чем  больше страданий выпадает на его долю здесь,
тем больше  вероятность  того,  что  он  станет  счастлив  там.
Однако,  что бы ни произошло, нельзя недооценивать веру в людей
и их доброту.
     Здоровье   Ольги   александровны   ухудшалось,   но    она
по-прежнему  отказывалась  обращаться  к  врачам.  Утешение она
находила в молитве. Сама мысль оказаться в  больнице  приводила
ее  в ужас. Она решила окончить свои дни в собственном домике в
Куксвилле. Когда Великой княгине стало невмоготу справляться со
шваброй,  тряпкой  и  сковородками,  шведская  королева   Луиза
предложила  прислать  ей  свою фрейлину, чтобы та помогла Ольге
Александровне по хозяйству. Предложили свою  помощь  и  соседи.
Все  обитатели  и обитательницы Куксвилля были готовы облегчить
своим  трудом  ее  жизнь.  Даже  молочник,  прежде  оставлявший
бутылки у порога, входил прямо в дом и ставил их в холодильник.
     Великая  княгиня  получала  многочисленные  приглашения от
друзей со всего мира. Они настолько советовали ей  переехать  в
какую-нибудь  страну  с  более мягким климатом -- в Центральной
или Южной Америке или даже в  Европе.  Но  Ольга  Александровна
отказывалась от всех этих приглашений.
     --  Никуда  я не поеду, -- твердо заявила она. -- Я решила
окончить свои дни здесь, но конец мой не так уж далек,  поэтому
мы  дол