нула Гесиону  к  себе,  несколько  раз  поцеловала  в
пылающие щеки и, слегка оттолкнув от себя, с безмолвным вопросом взглянула
в ее каштановые глаза.
     - Да, да, да! - страстно зашептала фиванка. - И  он  надел  мне  этот
браслет и это кольцо. Он сам купил их в Навкратисе, не думай, это  не  те,
не Эгесихоры!
     - И ты пойдешь к нему опять?
     - Пойду. И сейчас!
     - Подожди немного. Я научу тебя, как стать еще более прекрасной. Хоть
ты и так неплоха... Сними эпоксиду!
     Таис  достала  набор  красок  для  тела  и  душистые  эссенции.   Она
критически осмотрела подругу и спросила лукаво:
     - Так ли уж плоха мужская любовь?
     - О нет! - горячо  воскликнула  фиванка,  покраснела  и  добавила:  -
Только не знаю, как надо, чтобы было хорошо ему.
     - Как к поэту, ты должна нисходить к нему богиней,  готовой  отдаться
священному обряду, без опаски и без нетерпения.  Служить  ему,  как  перед
Афродитой на морском берегу, без края и предела. Если у тебя так...
     - Да, да! Я знаю, он начальник флота у великого Александра, а  я?  Но
все равно я счастлива, а там что пошлет судьба! Кто может спорить с ней?
     - Сами боги не могут и не смеют, - согласилась  Таис.  -  Только  мы,
смертные, чтобы не погибнуть, должны быть сильны душевно.
     - А что дает силу?
     - Долгая подготовка, крепкая закалка, строгое воспитание.
     - И для гетер тоже?
     - Для нас  -  в  особенности.  Немало  девушек,  одаренных  Афродитой
превыше многих, возвысилось, принимая поклонение, как  царицы,  а  кончали
жалкими рабынями мужчин и вина, сломленными цветами. Любая гетера, ставшая
знаменитой, погибнет, если не будет заранее душевно закалена, -  в  том  и
смысл учения в храме Афродиты Коринфской.
     - Я не понимаю.
     - Скоро поймешь. И когда  постигнешь,  что  нельзя  стать  знаменитой
только  одной  любовью,  будет  не  поздно  заняться  танцами,  искусством
веселого собеседника-рассказчика.
     - Как бы я хотела стать танцовщицей, как ты!
     - Что ж, увидим. Я знаю в Мемфисе одну финикиянку,  она  научит  тебя
тайнам.
     - О, мне не нужно тайн. Я люблю Неарха и, кроме него, никогда  любить
никого не буду.
     Таис пристально посмотрела на фиванку.
     - Бывает и так, только редко!



                            8. РЫЖИЙ ИНОХОДЕЦ

     Птолемей  увидел  Таис  верхом  на  темно-пепельной   лошади,   когда
возвращался  вместе  с  Александром,   Гефестионом,   Черным   Клейтом   и
Леонтиском, начальником тессалийской  конницы,  с  прогулки  к  пирамидам.
Александр ехал на Букефале, проезжая  любимого  коня  в  ранний  час  дня.
Обычно он ездил на нем  только  в  бою,  избегая  перегревать  вороного  в
дальних  поездках  под  палящим  солнцем  Азии.   Букефал   поднял   умную
широколобую голову с пятном-отметиной и продолжительно заржал, приветствуя
кобылу. Салмаах кокетливо затанцевала, сдерживаемая крепкой рукой Таис.
     Три возгласа  удивления  прозвучали  почти  одновременно.  Три  друга
безошибочно  узнали  "Четвертую  Хариту".  Тессалиец  замер,  рассматривая
небольшую, одетую без роскоши  женщину,  перед  которой  остановились  три
могущественных человека и в их числе сам божественный полководец.
     - Она, моя мечта - афинянка! - вскричал Птолемей, спрыгнув с  коня  и
хватая под уздцы Салмаах.
     - Самоуверенность! - насмешливо заметил Гефестион. - Твоя без тебя?
     - Я сказал мечта! - упрямо  повторил  Птолемей,  испытующе  глядя  на
Таис.
     Она положила обе руки  на  холку  лошади,  подняв  высоко  голову,  и
смотрела только на Александра,  словно  завороженная  его  взглядом.  Чуть
сведя брови, Таис закинула ногу и соскользнула с  левого  бока  лошади  на
землю. Она казалась совсем небольшой перед  тремя  гигантами  на  огромных
конях. Александр, Гефестион и Клейт были  выше  четырех  локтей  на  целую
палесту (ладонь), а рост Таис три локтя, три палесты. Тем не менее  гетера
не теряла достоинства и даже дерзкой независимости, удивившей Птолемея еще
в Афинах. Теперь он во все глаза смотрел на нее. В расцвете женской  силы,
утратившая прежнее мальчишеское, она  стала  необъяснимо  привлекательной,
далекой и еще более желанной. Лошадь Таис отступила в сторону, и  Птолемею
пришлось смотреть на нее против солнца. Могучий золотой свет проник сквозь
легкое одеяние гетеры и облек все ее тело сияющим огнем, словно сам Гелиос
принял в свои объятия прекрасную дочь Эллады и Крита. По  манере  смотреть
вдаль, словно она видела нечто неведомое остальным, Таис  вдруг  напомнила
ему Александра. Птолемей задрожал и опустил взгляд, чтобы не выдать себя.
     Александр, спешившись, бросил поводья Букефала  Клейту  и  подошел  к
Таис.
     Александр  держал  голову  еще  выше,  чем  при  первой  встрече,   и
прищуривал нижние веки с выражением гордым и проницательным.
     - Хайре, - сказала Таис, поднимая ладонь к подбородку полководца.
     - О чем ты хочешь просить меня?
     - Ни о чем, царь, - ответила Таис, называя Александра титулом  владык
Персии. - За прошедшие годы ты  стал  так  величествен,  что  мы,  простые
смертные, перед тобой невольно застываем в молитве.
     Александр прислушался к словам Таис, нет, они не отдавали лестью.
     - Пусть  простит  меня  мой  прародитель  Ахиллес,  право,  ты  стала
прекраснее Елены Троянской, дочери Тиндара!
     И царь македонцев еще раз оглядел гетеру, но как-то по-иному  ощутила
его любопытство афинянка в сравнении с Птолемеем.
     "Ее глаза кристально чисты, как источник Артемис, - думал  Александр,
- серые, с проблесками золота и лазури, спокойные  и  доброжелательные.  А
губы будто вырезаны из пурпурного камня - так четок  их  рисунок,  резкий,
как и длинный  разрез  век  под  узкими  бровями.  Кожа  -  светлой  меди,
прозрачная и шелковистая, будто тонкая пелена огня, горящая  на  алтаре  в
ясный полдень..."
     После некоторого молчания, нарушавшегося  лишь  бряцанием  уздечек  и
ударами копыт лошадей, Александр сказал:
     - Помнишь  мои  слова  в  Афинах:  "Ты  будешь  моей  гостьей,  когда
захочешь"? Так хочешь ли?
     - Конечно, хочу! Особенно когда ты удивил  меня  памятью  о  короткой
встрече с девчонкой-гетерой...
     - Я давно собирался позвать тебя, -  вмешался  Птолемей,  -  к  твоим
услугам любые лошади, палатка, рабы - всего этого у меня в изобилии...
     Птолемей осекся под взглядом Александра. Полководец смотрел на своего
соратника без гнева, а с сожалением, - так показалось Таис.
     - Путь мой только еще начинается, -  сказал  царь,  -  но  ты  можешь
сопровождать нас. Не в боях и погонях, а следуя в  мирной  половине  моего
войска - с художниками, философами, артистами. Птолемей позаботится о тебе
- он умеет это делать, - легкая улыбка рассеяла смущение спутников царя.
     Таис склонила голову  с  тяжелым  узлом  высоко  зачесанных  волос  и
по-детски поджала губы дужкой.
     - Благодарю тебя, царь!
     - Зови меня по-прежнему Александром. И приходи на праздник, который я
устраиваю для города. Покажи там высокое искусство эллинских женщин.
     Александр с удивительным для его мощной фигуры проворством вскочил на
своего вороного, покрытого по персидскому  образцу  потником,  укрепленным
тремя ремнями, и блиставшего золотой персидской уздечкой  в  виде  лежачей
буквы Х (хи), с золотыми розетками на скрещении ремней и под  ушами.  Таис
взвилась на потертую шкуру пантеры, заставив Салмаах подняться на  дыбы  и
ловко повернуться  вслед  ускакавшим  македонцам.  Затем  снова  повернула
лошадь и медленно поехала к месту, где ее ждала Гесиона,  расставшаяся  на
несколько дней с Неархом. Начальник  флота  обещал  вернуться  к  большому
симпосиону, их разлука не могла быть долгой.
     Мемфис был во  власти  праздничных  настроений.  Люди  приветствовали
молодого "фараона" Александра, восхищаясь его  красотой,  силой,  чувством
превосходства и власти, исходившими от обожествленного полководца.
     Как всегда, народ  надеялся  на  большие  перемены  в  своей  судьбе,
долженствующие изменить печальную жизнь по мановению нового царя,  испокон
веков надеясь на лучшее и не понимая, что ход истории медлителен и  тяжек.
Ничего для этих ныне живущих людей измениться к лучшему не  могло.  Только
военные  беды,  погромы,  пожары  и  наводнения  вторгались  в   неизменно
бесцветное существование людских толп с  ошеломляющей  внезапностью.  Опыт
истории существовал только для мудрецов.
     Среди тех, кто приветствовал победоносных македонцев и эллинов,  было
немало подобных Таис, веселых крупиц жизни, с телом  и  мускулами  как  из
бронзы, с твердой душой, мнящих, себя хозяевами Ойкумены.
     - Ты поможешь мне, Гесиона? - спросила  гетера  накануне  симпосиона,
устраиваемого Александром для знати Мемфиса в так называемых Южных Садах.
     - Ты очень храбрая, если хочешь выступать перед таким скопищем людей.
Не испугается ли Салмаах?
     Таис лениво потянулась и достала флакон мутного древнего  стекла.  Из
него она  насыпала  в  маленькую  чашку  щепотку  зеленоватого,  неприятно
пахнущего порошка.
     - Я добавлю в воду и напою завтра Салмаах. Этой азиатской травы  надо
очень  немного,  чтобы  человек  или  животное  сбросили   с   себя   цепи
застенчивости или страха. Чуть  больше  -  и  тело  выйдет  из-под  власти
сердца, потому я, не имея опыта, дам лишь капельку...
     Из наполненных смолой каменных сосудов на столбах пламя вырывалось  в
темное  небо  дымными  крутящимися  колоннами.  Глубокий   навес   укрывал
собравшихся от северного  ветра.  На  гладких  плитах  двора  музыканты  и
греческий хор с артистами исполнили "Трагедию" ("Песнь козлов") -  отрывок
из  приключений  Диониса  в  его  индийском  странствовании.  Эту  легенду
особенно любил Александр.
     Великий победитель полулежал в окружении своих приближенных, хмельных
и заносчивых. Только Неарх и Леонтиск уселись немного  в  стороне,  слушая
великолепную тиносскую певицу. Высокая, в черном, как ночь,  пеплосе,  она
походила на Гекату. Только вместо мрачных собак,  спутниц  богини,  -  две
веселые, обнаженные, как полагалось, флейтистки аккомпанировали ее низкому
голосу, силе которого могли бы позавидовать военачальники. Широкий  разлив
песни  смывал,  подобно  морю,  человеческие  огорчения,  повелевая   быть
спокойней, внимательней и добрее.
     Загудели  барабаны.  Ритм  заострила  дробь  деревянных  палок.  Рабы
раздули курильницы, извилистые ленты тяжелого ароматного  дыма  потянулись
над плитами импровизированной сцены.
     Нагие финикийские  танцовщицы,  все  на  подбор  тонкие,  узкобедрые,
смуглые и низкогрудые, извиваясь, завертелись  в  дыму  курений.  Их  было
шесть. То разъединяясь, то бешено  бросаясь  навстречу  одна  другой,  они
дерзко, грубо и недвусмысленно изображали ярость овладевшего ими  желания.
Жертвы богини Котитто, одержимые одной целью - быстрее освободиться от  ее
мучительной власти.
     Хриплые  крики  одобрения  понеслись  со  всех  сторон.  Только   сам
Александр  и  угрюмый  Черный  Клейт  не  выразили  восхищения.  Неарх   с
Леонтиском тоже остались спокойными. Рабы обнесли всех новыми чашами вина.
Угасли курильницы, тела танцовщиц заблестели от пота, пронзительная  дробь
смолкла. Под замирающие удары барабанов финикиянки скрылись.
     Тотчас же, без всякого перерыва, перед  дворцом-сценой  упала  завеса
тончайшей серебрящейся ткани, протянутая от одного  факельного  столба  до
другого. За ней поставили большие зеркала из  посеребренных  листов  меди,
отразившие яркий свет больших масляных лампионов.
     Зазвенели струны, протяжно запели флейты, и еще восемь нагих  девушек
появились в полосе света от зеркал, стоявших  за  тканью.  Все  небольшого
роста, крепкие и полногрудые. Их волосы не метались тонкими  косами-змеями
по плечам, как у финикиянок, а были коротко острижены,  как  у  мифических
амазонок.  Маленькие  ноги  ступали  дружно,  одним   слитным   движением.
Тессалийки - дочери древней страны колдуний, и танец их казался  волшебным
действом, тайной мистерией.
     Слабо колышущаяся серебристая  ткань  дымкой  отделяла  танцующих  от
полутьмы пиршественного навеса. Гибкие тела  тессалиек  подчинялись  иному
музыкальному напевному ритму. Танец был широким, плавным, в  убыстрявшемся
темпе, юные танцовщицы, одержимые не менее финикиянок, словно  бы  неслись
по  просторам  коннобежных  равнин  Тессалии.  Зрители  оценили  полет  их
фантазии,  смотрели  в  молчании,  захваченные  чувствами  тиноэстезиса  -
ощущения  через  сердце,  для  эллинов  олицетворявшего   душу.   Леонтиск
наклонился к Неарху, чем-то опечаленный, и негромко сказал:
     - Когда-то давно я видел тессалиек, исполнявших танец  амазонок.  Как
это было прекрасно!
     - И ты хотел бы увидеть?  -  загадочно  улыбаясь,  спросил  критянин.
Он-то знал обо всем через Гесиону.
     - Я готов  заплатить  талант  той,  которая  сможет  исполнить  танец
амазонок.
     - Что ж, плати, -  невозмутимо  сказал  Неарх,  протягивая  сложенную
горстью ладонь.
     Начальник тессалийской конницы  удивленно  рассмеялся.  В  это  время
убрали занавес. Красноватые  блики  смоляных  факелов  вновь  побежали  по
плитам двора. Девушка в очень короткой эксомиде, открывавшей левое плечо и
грудь, с распущенными волосами,  появилась  у  левого  факельного  столба.
Неарх узнал Гесиону. Сначала на нее не обратили внимания. Фиванка  подняла
над головой бубен и резкими ударами привлекла внимание пирующих. Зазвенели
звонки, прикрепленные к ободку  инструмента,  и  в  ярко  освещенный  круг
ворвалась Таис верхом на Салмаах. Ничего, кроме уздечки, не было на лошади
и, кроме боевого браслета амазонки,  на  всаднице.  Грациозной  переступью
лошадь пошла боком от одного столба до другого, поднялась на дыбы, склонив
набок  маленькую  сухую  голову  и  приветственно   размахивая   передними
копытами.  Отсюда  Салмаах,  в  такт  ударам  бубна,  двинулась   обратно,
поочередно забрасывая в сторону то зад, то перед, а Таис сидела  прямо,  с
неподвижными плечами.
     Протанцевав три круга,  афинянка  внезапно  послала  Салмаах  вскачь.
Гесиона бешено забила  в  бубен,  а  македонцы,  все  отличные  наездники,
заорали в ритме скачки.
     Подражая легендарным стиганорам [буквально - мужененавистники, эпитет
амазонок], Таис на всем скаку становилась на одно колено, переворачивалась
лицом к хвосту, растягивалась на спине, обнимая широкую крутую шею кобылы.
Потом снова поднимала лошадь на дыбы, Салмаах вертелась быстро и  красиво,
делая по два оборота в разные стороны. Подгоняемая  восторженными  криками
зрителей, Таис пустила лошадь равномерной рысью и встала во весь  рост  на
ее  спине,  придерживаясь  за  прядь  длинной   гривы   и   безукоризненно
балансируя.
     Рабы незаметно настелили на дворе тяжелые пальмовые доски. Таис снова
села верхом, перестала улыбаться, лицо  ее  посерьезнело.  Бубен  Гесионы,
рассыпаясь в ритме горделивого танца, повел перекличку  с  ударами  копыт.
Салмаах, подчиняясь коленям гетеры, отстукивала всеми четырьмя копытами по
гулкому дереву. Два, четыре удара  передними  ногами,  затем  шаги  назад,
снова гулкая дробь передних. Два, четыре, восемь, двенадцать  -  спаренные
удары учащались, лошадь то устремлялась вперед, то приседала  назад.  Таис
откидывалась, выгибаясь дугой и устремляя груди к темному небу.
     Гесиона, не в силах стоять спокойно, танцевала на месте, изо всех сил
потрясая бубном. Возбужденная  лошадь  тоже  начала  подпрыгивать,  как  в
галопе, ударяя сразу тремя ногами, подбрасывая круп и задирая голову.
     Внезапно Таис спрыгнула со спины Салмаах. Опираясь на  лошадь  правой
рукой, она стала исполнять странный обрядовый танец. Поднимаясь на  пальцы
правой ноги, гетера  высоко  поднимала  левую,  обхватывала  ее  щиколотку
протянутой  вперед  левой  рукой.  Изогнутое  луком   медное   тело   Таис
обрисовывало  треугольник,  как  бы  замкнутую  вверху  букву  "гамма"  на
темно-пепельной шерсти лошади. Затем обе руки простерлись на уровне плеч в
такт сильному прогибу тела, а правая нога перешла  в  положение  левой.  И
снова на миг обрисовался треугольник. Салмаах,  подпрыгивая,  продвигалась
по кругу, готовая повернуться другим боком. Таис взлетела на спину  лошади
и соскользнула с другого ее бока, повторяя  треугольник  странного  танца.
Сплошной  рев  стоял  под  навесом.  Леонтиск  ринулся  было  вперед.  Его
остановил Неарх. Птолемей казался внешне спокойным. Крепко сцепив руки, он
прижимал их к груди, бросая взгляды на тессалийца. Даже Александр поднялся
и чуть было не сбил с ног широкоплечего сутуловатого  человека,  стоявшего
рядом с ним, который следил  за  танцем  Таис  так,  как  будто  от  этого
зависела вся его жизнь. Последний прыжок  Салмаах.  И  снова  Таис  на  ее
спине; поднятая на дыбы лошадь поклонилась  на  обе  стороны.  Затем  Таис
поставила кобылу на колени, головой к  Александру,  и  сама,  спрыгнув  на
землю,  под  восторженные  крики  зрителей   приветствовала   его.   Толпа
неистовствовала. Салмаах испугалась, вскочила, заложив уши и кося  глазом,
стала пятиться к заднику "сцены". Ее подхватила под уздцы Гесиона.
     Александр поманил Таис. Но гетера  накрылась  бахромчатым  египетским
плащом и убежала. Надо было как можно быстрее смыть едкий конский пот.  Да
и одеться для пира.
     Через несколько минут Таис появилась под навесом в оранжевом хитоне с
тремя лентами - синей, белой и  красной,  вплетенными  в  черную  чащу  ее
волнистых волос.
     Прежде чем Птолемей или  Леонтиск  успели  что-либо  сказать,  гетера
подошла к Александру. Царь македонцев взял ее за  обе  руки,  поцеловал  и
усадил  за  трехногий  греческий  столик  между   собой   и   широкоплечим
сутуловатым человеком с короткой бородой на худом лице, с умным и  усталым
взглядом.
     - Посмотри на нее хорошенько, Лисипп!
     Таис вздрогнула. Она впервые видела знаменитого ваятеля,  покинувшего
Элладу, чтобы сопровождать победителя  персов.  Скульптор  обнял  Таис  за
плечи и стал рассматривать ее лицо с бесцеремонностью художника или врача.
Гетера увидела, что он вовсе не сутул, а лишь кажется таким из-за привычки
наклоняться вперед, всматриваясь пристально.
     - Зачем, царь? - Таис не смогла назвать македонца по  имени,  хотя  и
знала, что Александру всего двадцать четыре года, всего на год старше  ее:
фамильярность была не в ее характере.
     - Александр хочет, - ответил за царя Лисипп, - чтобы  я  когда-нибудь
сделал твою статую в образе царицы амазонок. С детства он мечтал повторить
историю Тесея и Ипполиты, но с огорчением узнал, что  всадницы  Термодонта
давно исчезли, осталась лишь легенда. Однако ты сегодня  явилась  истинной
их наследницей. Смотри, как пожирает тебя глазами наш герой Леонтиск!
     Таис склонилась перед Александром в преувеличенной мольбе.
     - Пощади, о царь! Уже триста лет художники изображают, как доблестные
эллинские воины расправляются с амазонками,  убивают  их,  тащат  в  плен.
Примечал ли ты, что амазонки по большей части даже пешие, чтобы  никак  не
возвышаться над мужчинами?
     - Что ты подразумеваешь? - с любопытством спросил Лисипп.
     -  Любые  сосуды:  краснофигурные,   чернофигурные,   времен   первой
олимпиады и даже до того. Художники всякие -  знаменитые  и  незнаменитые:
Ефроний, Евхаридес, Андокидес, Архесилай, да разве их  упомнишь?  И  везде
герои Тесей, Геракл, Ахиллес тащат за  волосы  несчастных  амазонок,  бьют
дубинами упавших на колени, вонзают им в грудь мечи и копья.  Я  почти  не
видела рисунков, где бы амазонки изображались верхом на лошадях, как им  и
следует быть, еще меньше - где они поражают мужчин в бою.
     - Ну это на сосудах, да еще старинных! - возразил Лисипп.
     - Отнюдь нет! Вспомни сцены похищения  Антиопы  на  барельефах  храма
Аполлона! А наш Парфенон! Да неужели ты забыл огромную  картину  Микона  в
пинакотеке Афин, в левом крыле Пропилеи, где  эллинские  воины  беспощадно