в комнату вошел Ликофон.
     - Прости, госпожа, что потревожил тебя без времени, - поклонился он.
     - Что-нибудь случилось? Боанергос или Салмаах?
     - Нет, лошади живы и здоровы. Примчался посланец из войска  и  привез
тебе письмо стратега Птолемея. Вот, - воин протянул зашнурованный пакет из
тонкой кожи с привязанным  к  нему  дельторионом  -  писчей  дощечкой,  на
которой было обозначено имя Таис и приказание доставить без промедления.
     Таис положила пакет на подушку, приказала воину сесть и выпить  вина.
Финикиянка, давно очарованная красотой Ликофона, мигом разбавила и  подала
розовое вино, вся извиваясь и  бросая  на  тессалийца  короткие  и  острые
взгляды. Молодой воин приосанился, выпил чашу, и тотчас же  За-Ашт  налила
вторую. Ликофон махнул рукой, отказываясь,  и  сбросил  лежавший  на  краю
стола бронзовый диск. Ударившись о плиты пола, бронза зазвенела  громко  и
протяжно. Очень скоро в дверь из храмового прохода раздался стук. По знаку
Таис финикиянка отодвинула засов.  В  комнате  появилась  жрица  в  черной
сетке. Поднеся руку ко лбу, она выпрямилась и бесстрастно окинула взглядом
присутствующих.
     - Ах! Что ты наделал! - сказала Таис воину. - Теперь я должна идти!
     Ликофон не заметил укора, медленно поднимаясь с сиденья. Он  смотрел,
не отрываясь, на черную жрицу, как будто сама Афродита явилась ему в  пене
моря и блеске звезд. Даже афинянку встревожило ощущение чуждой силы, нечто
не совсем человеческое. Исходившее от диковинной женщины, будто  она  была
ореадой - горной нимфой или  мифическим  оборотнем,  титанидой.  Жрица  не
осталась равнодушной к восхищению тессалийца, слегка  склонила  голову,  и
будто темные молнии вылетели из ее огромных глаз,  добивая  жертву.  Юноша
покраснел,  вся  кровь  бросилась  ему  в  голову.  Он   опустил   взгляд,
задержавшись на сильных ногах с удивительно правильными  ступнями.  Жрица,
сверкая острыми зеркально-металлическими ногтями, откинула  черную  прядь,
открывая, как перед боем, свое хмурое и прекрасное лицо.
     Таис, обычно далекая от ревности, не могла перенести, чтобы одного из
ее воинов при ней сгибали как тонкую веточку.
     - За-Ашт, ты предложишь Ликофону еще вина?  Может  быть,  он  захочет
поесть? Пойдем, - небрежно кивнула она черной  жрице,  которая  улыбнулась
бегло и снисходительно,  послав  молодому  воину,  еще  один  долгий,  все
обещающий взгляд.
     Таис хотела пройти вперед, но  жрица,  так  и  не  сказав  ни  слова,
скользнула в проход и быстро пошла не оглядываясь. Только  у  заграждавшей
коридор решетки она подождала гетеру,  призывая  прикованную  привратницу,
валявшуюся в едва освещенной нише на охапке  сухой  травы.  Провожатая  не
пошла прямо  в  святилище,  а  повернула  направо,  в  боковой  ход,  ярко
освещенный и кончавшийся лестницей наверх.  Они  вышли  на  верхний  этаж,
поднялись еще по  одной  лестнице  и  оказались  на  веранде.  Позади  них
высилось самое верхнее помещение без окон, с единственной бронзовой дверью
огромной тяжести и прочности. Таис угадало сокровищницу  и  подумала,  как
неосторожно хранить драгоценности на высоте.  Вдруг  приключится  пожар...
Конические  выступы   красной   плотной   терракоты   облицовывали   стены
сокровищницы и верхнего этажа.
     - Что ты рассматриваешь, дочь моя? - окликнула главная жрица.
     Обернувшись Таис увидела ее в кресле слоновой кости рядом с мужчиной,
вероятно главным жрецом. Афинянка подошла к ней, присела на  скамью,  тоже
отделанную слоновой костью, и поделилась своими опасениями.
     - Я знаю, что ты умна, служительница Афродиты. Но и  те,  кто  строил
это святое место, не были глупцами. Весь храм состоит только из  кирпичей,
изразцов, плит гранита и мрамора, перекрывающих потолки. Строители сделали
так, чтобы даже при намеренном поджоге  ничего  не  могло  сгореть,  кроме
нескольких занавесей и кресел.
     Заинтересованная  Таис  ответила,   что   подобные   приемы   вечного
строительства из одного камня она увидела в Египте. Главная  жрица  задала
ей несколько вопросов и  замолчала.  Таис  с  высоты  любовалась  искусным
расположением храма. В Элладе храмы строились на естественном возвышении -
вершинах высоких холмов, на краю обрывов, на гребнях склонов. Поднимаясь к
храму, человек возвышался сам, готовясь встретить образы богов.
     Этот храм (как объяснила жрица, построенный  по  образцам  древнейших
святилищ Междуречья - равнинной страны) стоял в центре  округлой  равнины,
замкнутой горами с юга, запада и севера и открытой  только  на  восток,  к
Евфрату. С верхней надстройкой и пьедесталом храм вздымался на  порядочную
высоту. Люди,  подходившие  и  подъезжавшие  с  равнины,  издалека  видели
святилище. По мере приближения здание громоздилось, наплывая  на  людей  и
угнетая их чувством ничтожества перед могучей богиней и ее слугами...
     Таис с особенным наслаждением разглядывала окрестности,  может  быть,
впервые ощутив влияние высоты на сознание человека. Отрешенность от  всего
копившегося внизу, чувство собственной недоступности, возможности охватить
взглядом большее пространство - все было иначе, чем в горах. Там  человек,
поднявшийся  на  высоту,  был  частью  окружавшей  его  природы,  а  здесь
искусственное сооружение надменно выпячивалось посреди равнины,  отрываясь
от  естественной  почвы  и  наделяя  находившихся  в  нем  людей  чувством
превосходства, чистоты и независимости.  Далеко  на  востоке,  за  пыльной
дымкой пролегала долина Евфрата, а на севере темнело ущелье его притока  -
большой  речки,  на  перевале  к  которой  стоит  маленький   храм   Иштар
Персидской.
     Молчание нарушил главный жрец, сказавший что-то на неизвестном гетере
языке. Жрица небрежно потянулась в своем глубоком кресле  и  спросила,  не
хочет ли гостья продолжить ознакомление с тайнами Матери Богов.  На  ответ
Таис, что она ночью  чувствовала  себя  отравленной  и  если  "знакомство"
пойдет так и дальше, то  она  не  выдержит,  жрица  усмехнулась  сурово  и
одобрительно, признав, что ей дали слишком сильную мазь, не сообразив, что
вряд ли эллинка привыкла к подобным  втираниям.  В  дальнейшем  они  будут
осторожнее.
     Чтобы повременить с ответом (прямой отказ хозяевам  священного  места
был  недопустим),  Таис  спросила  о  смысле  одеяния  высших  Жриц  и  их
разделения на две группы.
     - Это не составляет тайны, - сказала главная жрица, -  красные  жрицы
служат днем и олицетворяют дневные силы Кибелы, а черные - ночные. В Либии
и Элладе их назовут Ламиями - спутницами Гекаты. Считается, что снискавший
любовь такой жрицы приобщается к силам Кибелы-Реи, по-вашему  -  Геи.  Всю
жизнь ему сопутствуют здоровье, удача и славное потомство. Искусство жриц,
особенно черных, выше всего, что может дать смертная женщина,  вдохновлено
Великой Матерью и укреплено ее могучей силой.
     - И любой человек может добиться этого?
     В глазах главной жрицы зажглось  пламя  как  у  дикого  зверя.  Дрожь
пробежала по спине Таис, но она не опустила взгляда.
     - Любой! - отвечала жрица. - Если он не  урод,  здоров  и  достаточно
силен.
     - Как определить, достаточно ли?
     - Для этого и служит одеяние-сеть. Она очень прочна и, чтобы овладеть
жрицей, надо разорвать сеть руками. Только необычайно  сильный  человек  в
огне неистовых чувств способен на это.
     - А если не способен и не разорвет?
     Главная жрица склонилась к Таис и тихо сказала:
     - Тогда кара Кибелы обрушится на него. Если он захотел красную  жрицу
дня, она крикнет, и  неудачника  схватят,  оскопят  на  жертвеннике  перед
Кибелой и превратят в храмового раба, если останется жив. Черная  жрица  -
Ламия никого не зовет. Крепко  обняв  незадачливого  мужа,  она  дает  ему
поцелуй Кибелы, вонзая нож вот здесь, - жрица положила пальцы на  ямку  за
левой ключицей.
     - Какой смысл вложен Великой Матерью в подобную жестокость?
     - Только очень сильные, красивые, уверенные в  себе  герои  приходят,
чтобы стать возлюбленными Дня и Ночи. Рождаются дети, и девочки становятся
высшими жрицами, а мужи - стражей и охранителями  святилища.  Заметила  ли
ты, какие они могучие, как велики их копья и тяжелы мечи?
     - Заметила, что прекрасны и высшие жрицы - все на подбор. Но  неужели
смысл только в получении потомства для храма? Среди тысяч  можно  найти  и
выбрать не худших, - возразила Таис.
     - Ты, пожалуй, слишком умна для непосвященной, - с  легкой  насмешкой
("Как Иштар", - подумала Таис) сказала жрица, - разумеется, истинный смысл
не  в  этом.  С  веками  слабеет  порода  людей,   и   страстное   безумие
Кибелы-Ашторет-Атаргатис уже не захватывает их,  как  в  прежние  времена.
Кибеле угоден пламень чувственной ярости, так же как любовь - Афродите...
     Таис подумала об Урании. Жрица продолжала:
     - Служение наших девушек погружает людей в природу, объединяя  их  со
всем живущим, вскормленным Реей-Кибелой. В этом  счастье  и  судьба  мужа,
иного пути не дано богами.  Мужи  находят  себя  и  делают  то,  для  чего
предназначены.  Если  же  они  оказываются  непригодными,   Великая   Мать
призывает их обратно к себе, чтобы возродить к жизни лучшими. И мужи  идут
к ней, не познав горечи старения, в пламенной юности.
     - Почему ты уверена, что слабеют  люди?  -  в  свою  очередь  скрывая
насмешку, спросила Таис, и жрица вдруг рассмеялась.
     - Посмотри еще раз на облик Кибелы-Реи в древней  статуе  и  поймешь,
что  только  ненасытное  желание  может  искать  такой  образ,  и   только
необычайная сила и крепость может надеяться быть ее парой...
     Таис вспомнила необычайную мощь в пределах  гармонического  сложения,
излучаемую статуей Реи, и не смогла возразить.
     - А где живут черные и красные? - спросила она, меняя тему.
     - Они не покидают храма, пока молоды. Нередко они выходят замуж за не
маленьких людей или странствуют, занимая высокие должности в других, менее
значительных храмах Реи. В определенные дни месяца они ходят  купаться  на
священное озеро, и горе тем мужам, какие окажутся нарушителями их покоя.
     - А если встретится женщина? - гетера сообразила, о каком озерке идет
речь.
     - С женщиной нечего  делать.  Лишь  в  том  случае,  если  несчастная
нарушила чистоту священной воды, ее ждет смерть!
     - А жрицы живут там? - поспешила спросить Таис,  показывая  на  южное
крыло храмовой постройки, плоская крыша  которого  приходилась  на  уровне
пола главного храма.
     - Ты угадала! Хочешь посетить их?
     - О нет! А что находится в северном крыле?
     Снова дикий блеск мелькнул и угас во взгляде жрицы.
     - Туда я и хочу повести тебя на закате. Но прежде ты принесешь клятву
на алтаре  Кибелы-Реи,  клятву  молчания.  Древние  тайны  Великой  Матери
сохраняются  нами.   Обряды   незапамятных   времен,   перенесенные   сюда
тысячелетия назад из Ликаонии и Фригии, дают силу служителям Ашторет.
     В святилище,  совершенно  безлюдном  в  этот  час,  гетера  поклялась
хранить тайну. Хозяйка храма налила ей напитка. Таис отступила с опаской.
     - Не бойся,  это  не  вчерашнее!  Тебе  понадобится  мужество,  когда
увидишь тайну. Помни, что Великая Мать - владычица зверей...  -  Последние
слова, сказанные напряженным  шепотом,  вселили  в  гетеру  неопределенный
страх. Она выпила чашу залпом.
     - Отлично! Теперь прими дар, - и жрица протянула Таис два лекитиона -
флакончика  из  молочно-белого  стекла,  плотно   закрытых   пробками   из
драгоценного густо-розового индийского турмалина. На одном  из  лекитионов
был вырезан серп луны, на другом - восьмиконечная звезда.
     - Как можно! Я не могу принять  такие  дорогие  вещи!  -  воскликнула
Таис.
     - Ветерок (пустое)! - ответила главная жрица. - Храм  Великой  Матери
богат и может делать и не такие дары наиболее прекрасным женщинам, ибо они
сами - драгоценности, созданные Реей для ее собственных целей.  Но  ты  не
спросила - что во флаконах. В этом, - она показала лекитион со звездою,  -
средство, растворенное в  питье,  данном  тебе  вчера.  Если  ты  захочешь
когда-нибудь и с кем-нибудь испытать  всю  мощь  Ашторет-Кибелы  в  облике
Анаитис - шесть капель в чашку воды и пейте пополам.  Этот  -  с  Луной  -
освободит тебя от действия первого. Если выпить  только  его,  он  сделает
тебя холодной, как далекая Луна.  Не  больше  трех  капель,  а  то  можешь
похолодеть навсегда... - жрица рассмеялась резко и недобро, подвела гетеру
к нише в  боковой  стене  и  вынула  оттуда  блестящий  черный  круг,  как
показалось сначала Таис, из стекла. Она увидела в нем свое  отражение  так
же четко и ясно, как в обычном зеркале из покрытой серебром бронзы.
     - Это зеркало не стеклянное, а каменное и сделано в те времена, когда
люди знали лишь камень. Руды металлов служили им только для вечных красок,
ибо и тогда уже писали картины на стенах. В это зеркало смотрелись женщины
много тысяч лет назад, когда не существовало ни Египта, ни Крита... Возьми
и его в дар!
     - Ты даришь мне вторую бесценную вещь, зачем? - спросила Таис.
     - Вместе с лекитионами, хранящими яд. Красота и смерть всегда вместе,
с тех пор как живет человек.
     - Смерть для кого?
     - Или для того, у кого красота, или тому, кто  берет  ее,  или  обоим
вместе.
     - Разве нельзя иначе?
     - Нельзя. Таково устроение Матери Богов, и не нам  обсуждать  его,  -
сурово, почти угрожающе сказала владычица храма.
     - Благодарю тебя! Твой дар поистине превыше всех драгоценностей!
     - И не боишься?
     - Чего?
     - Тайн Великой Матери, нет? Тогда идем!
     С северной стороны святилища в полу  темнело  огромное  отверстие,  в
центре занятое толстой колонной.  По  ее  окружности  спускалась  спиралью
каменная лестница. Скудно освещенный проход вел в храм никогда не виданной
Таис обстановки. По обе стороны  прохода  широкие  кирпичные  скамьи  были
густо усажены настоящими рогами  исполинских  быков  -  туров,  изогнутыми
круто, со сближающимися вверху вертикальными  концами.  Квадратное  низкое
помещение святилища в простенках между грубыми  полуколоннами  из  красной
терракоты украшали великолепно исполненные головы быков из камня или глины
с настоящими рогами. Рога бычьих голов на  западной  стене  торчали  вверх
по-турьему, на северной - были загнуты  вниз,  а  на  восточной  -  широко
расходились  горизонтально-волнистыми  остриями,   как   у   диких   быков
Месопотамии. Странное, зловещее, даже пугающее впечатление производило это
святилище незапамятных времен. Огромные рога торчали повсюду: на невысоких
квадратного сечения столбиках и длинных скамьях, затрудняя передвижение по
храму.  Контурные  фрески  красной  охры  обрисовывали  бычьи  фигуры   на
ближайших к входу стенах. Между головами  быков  были  прикреплены  слепки
женских грудей кроваво-красного цвета, в соски которых  зачем-то  вставили
клювы черных грифов или оскаленные  черепа  куниц.  За  первым  помещением
находилось второе, меньшее, с остроконечной нишей в  северной  стене.  Три
рогатых  бычьих  головы,  вертикально  расположенные  одна   над   другой,
увенчивались фигурой богини, парящей над  ними,  широко  раскинув  руки  и
ноги. По обе стороны ниши чернели два прохода.
     Рога чем-то тревожили Таис, и вдруг яркое  воспоминание  осветило  ее
память. Те  же  символы,  только  каменные,  увеличенные  до  титанических
размеров, отмечали священные места на Крите. Афинянка видела на  одной  из
хорошо сохранившихся фресок изображение святилища, очень похожего на то, в
котором она находилась сейчас. Там тоже рога разных размеров  отгораживали
какие-то отделы комнаты жертвоприношений, изображенной на фреске. Но здесь
натуральные  рога  диких  быков  казались  особенно  зловещими  и  в  силе
впечатления не уступали исполинским каменным  рогам,  вздымавшимся  из-под
земли на Крите. Для Таис стало совершенно ясной глубокая связь  древнейшей
религии Великой Матери в Азии и веры ее предков на Крите.
     Скульптуры быков в святилище казались особенно страшными. Они не были
похожи на тупомордых критских великанов с их высокими, устремленными вверх
рогами.
     Быки древнейшего святилища изображались с опущенными  низко  длинными
головами, с громадными рогами, направленными  вперед.  Они  или  сходились
надо лбом с жутко загнутыми кверху остриями, или же были широки  разведены
и загнуты наподобие кривых ножей. Без сомнения, это была  иная  порода,  и
афинянка подумала,  что  с  этими  грозными  существами,  как  бы  Целиком
устремленными в бой, вряд ли успешной стала бы священная критская  игра  с
быками.
     Главная   жрица   остановилась,   прислушиваясь.   Глубокие   низкие,
ритмические звучания гипат - крайних струн самого низкого тона в китарах -
доносились издалека, переплетаясь с женскими голосами, стонами и  криками.
Сердце Таис тревожно  забилось  в  предчувствии  чего-то  ужасного.  Жрица
подняла с рогатой тумбы факел, зажгла его о тлевшие на жертвеннике угла  и
вступила в левый проход. Еще один длинный темный, как подземелье, коридор,
и Таис очутилась в просторном здании на уровне храмового сада.
     Никогда никому не рассказала Таис об  увиденном  здесь,  хотя  каждое
мгновение навсегда осталось в  памяти.  В  Египте  ее  потрясли  фрески  в
подземелье Мертвых, изображавшие Тиау, или  Тропу  Ночного  Солнца,  -  ад
египтян, помещенный на обратной, невидимой стороне Луны. Но то  были  лишь
изображения,  а  здесь,  в  храме,  соперничавшем  древностью  с  каменным
зеркалом, необычайные  обряды  Великой  Матери  тоже  давностью  в  десять
тысячелетий происходили наяву, исполнялись живыми людьми.
     Укрепленная напитком Реи, Таис выдержала зрелище до конца. Все четыре
ступени невероятного действа прошли перед ее глазами, постепенно  проясняя
их сокровенный смысл. Корни Земли-Геи и всего на ней обитающего спускаются
в бездну хаотических вихрей, беснующихся  под  Тартаром  в  ужасном  мраке
Эреба. Подобно этому корни  души  тоже  поднимаются  из  тьмы  первобытных
чувств, вихрями крутящихся в лоне Кибелы. Эти чувства, мрак и страхи нужно
пережить, чтобы освободиться от их тайной власти, выпуская на  волю  перед
глазами женщин одновременно жертв и участниц великого  слияния  с  корнями
всей природы в ее облике Ананки - неотвратимой необходимости.  Но  понимая
смысл  древних  обрядов,  Таис  не  могла  принять  их.   Слишком   далеко
расходились стремления Урании с темной властью Кибелы-Анаитис.
     Поздно ночью, провожаемая черной жрицей, она явилась в свой временный
дом,  потрясенная,  усталая  и  подавленная.  За-Ашт  не  спала,  поджидая
госпожу. Глаза рабыни припухли от слез, пораненные ногтями ладони тоже  не
ускользнули от внимания  Таис.  Она  была  не  в  силах  расспрашивать,  а
повалилась ничком на ложе, отказавшись даже от омовения. И письмо Птолемея
осталось непрочитанным до утра.
     Таис не удалось уснуть. Финикиянка тоже  ворочалась,  вздыхала,  пока
гетера не позвала ее к себе.
     - Сядь и расскажи, что случилось. Тебя обидел Ликофон? - За-Ашт молча
кивнула, и темная глубь ее глаз загорелась злобой.
     - Я позову его, когда настанет  день,  и  попрошу  лохагоса  наказать
тессалийца.
     - Нет, нет, госпожа! Он не сделал ничего, и я не хочу больше видеться
с ним.
     - Неужели? Странный юноша! Ты красива, и я  не  раз  видела,  как  он
смотрел на тебя... ты давала ему еще вина?
     - Он  выпил  чашу  залпом,  будто  плохую  воду  пустыни.  К  еде  не
притронулся и молчал, глядя на дверь, в которую ушла эта ламия, дочь тьмы!
Так продолжалось без конца, пока, потеряв терпение, я не выгнала его. И он
ушел, не поблагодарив и не попрощавшись, как упившийся просяного пива...
     - Вот чего не ожидала!  -  воскликнула  Таис.  -  Неужели  Ламия  так
сразила его Эросом? Почему? Он смотрел, как ты пляшешь балариту, как гибок
твой стан и стройны ноги!
     -  Ты  добра  ко  мне,  госпожа!  -  ответила  финикиянка,  сдерживая
набегавшие слезы. - Но ты жен