- В самом деле, другое! - согласился Лисипп.
     - Тебя послушаются, ты ведь умеешь повелевать, учитель!
     Ласковая интонация афинянки заставила ваятеля насторожиться.
     - Чего ты хочешь от меня, неугомонная? - спросил он.
     - Я не ездила никогда на слоне.  Как  это  делают?  Нельзя  же  сесть
верхом на такую громадину!
     - На боевых слонах едут в домике-седле, то же  и  при  обычной  езде,
только тогда стенки делают ниже и с большими боковыми вырезами. Я  смотрел
издалека. Я тоже не ездил на слоне.
     Таис вскочила и обвила руками шею художника.
     - Поедем!  Возьмем  Гесиону  и  Эрис.  Пусть  провезут  нас  один-два
парасанга.
     Лисипп согласился. Они выбрали самого  громадного  слона  с  длинными
клыками и недружелюбными глазами, с желтой бахромой на лбу и вокруг навеса
над  пестро  раскрашенным  домиком-седлом.  Торжествуя,  Таис  уселась  на
поперечную скамейку с  Эрис,  напротив  Лисиппа.  Гесиона  осталась  дома,
наотрез отказавшись от поездки. Вожатый поднял гиганта, слон бодро зашагал
по дороге. Толстая кожа его странно  ерзала  по  ребрам,  домик  кренился,
качался и нырял. Таис и Эрис попали в ритм слоновой походки, а Лисипп едва
удерживался на скамье, отирая пот и  кляня  слишком  долгую  прогулку.  Не
ведая неудобств езды на слоне и не имея  к  ней  привычки,  они  назначили
слишком удаленную цель поездки. Великий ваятель хоть и выдержал ее стойко,
как подобало эллину, но  с  большой  радостью  слез  со  слона,  кряхтя  и
потягиваясь.
     - Не завидую Роксане! -  сказала  Таис,  прыгая  на  землю  прямо  из
домика.
     Их ждала Гесиона.
     - Небывалые новости! - закричала она с порога, будто истая  афинянка.
- Гарпал бежал, захватив массу золота из сокровищницы царя!
     Гарпал, доверенный казначей Александра в Экбатане, недавно  прибыл  в
Вавилон встречать повелителя.
     - Куда бежал, зачем? - воскликнул Лисипп.
     - В Элладу, к Кассандру, с отрядом из эллинов-наемников,  оставленных
соратниками в Вавилоне.
     - И что же Александр? - спросила Таис.
     - Он, наверное, еще  не  знает.  Вторая  новость!  Александр  в  Сузе
задумал жениться сам и переженить своих военачальников  на  азиатках.  Сам
царь взял старшую дочь Дария, которую, как  и  ее  мать,  зовут  Статирой;
Кратер породнился с Александром, женившись на сестре Роксаны; Гефестион на
Дрипетис, дочери Дария, сестре своей прежней жены;  Селевк  взял  Апаму  -
дочь убитого сатрапа Спитамена, Птолемей -  Сириту,  прозванную  Атакамой,
персидскую принцессу из Дариевой родни. Неарху предназначена невестой дочь
Барсины Дамасской и Ментора, однако он до сих пор  в  море,  не  будет  на
торжестве и, насколько я знаю своего  критянина,  он  увернется  от  этого
брака. Восемьдесят военачальников и гетайров женятся на  девушках  знатных
родов, а десять тысяч македонских  воинов  вступают  в  законный  брак  со
своими  наложницами:  персианками,  бактрианками   и   согдийками.   Будет
празднество, достойное пира титанов, с тремя тысячами актеров,  музыкантов
и танцовщиц.
     - Александр думает  связать  прочнее  Македонию,  Элладу  и  Азию,  -
задумчиво  сказал  Лисипп,  -  только  надо  ли  так  торопиться?   Наспех
переженятся, а потом побросают этих жен! Царь очень спешит. В Вавилоне его
ждут тысячи и тысячи неразрешенных дел.
     - Мне пора ехать домой,  в  Экбатану.  Сын  заждался  меня,  -  вдруг
сказала Таис. - Если  успею  собраться,  поеду  послезавтра.  Скоро  здесь
наступит сильная жара.
     - И ты не заедешь в Сузу? - спросила Гесиона.
     - Нет, прямая дорога через Гармал и Священные Огни короче и  удобнее.
Ты останешься ждать Неарха, я, конечно, зря спрашиваю, а как учитель?
     - Я дождусь Александра здесь, хотя первое время ему будет не до  меня
и не до искусства, - ответил Лисипп.
     За несколько часов до отъезда верховой гонец нашел Таис через Гесиону
и начальника города. Он привез ей плотно запечатанное письмо от  Птолемея,
который упрашивал  ее  не  гневаться  на  вынужденный  брак  с  персидской
девочкой, уверял, что Александр понудил их всех к спешной женитьбе, и  они
сделали это только для царя. С обычной убедительностью Птолемей говорил  о
своем браке как пустой, незначащей уступке Александру, обещал при свидании
объясниться и поведать какую-то тайну,  важную  для  них  обоих.  Вскользь
Птолемей упоминал о драгоценных камнях невиданной прелести, собранных  для
нее. Вскользь потому, что знал, как ответила бы афинянка на прямую попытку
подкупить ее.
     Таис взяла булавку, приколола письмо к  столешнице,  острым  кинжалом
изрезала на кусочки и бросила их на ветер.
     Она простилась с Гесионой и Лисиппом нежно, но коротко, не ведая, что
видит их в последний раз. Ее маленький отряд прошел ворота Иштар и скрылся
из виду на северной дороге.
     В  Экбатане  Таис  прожила  роковой  третий  год  сто   четырнадцатой
олимпиады.  Таис  хорошо  помнила  каждый  месяц  его  до   тяжелых   дней
таргелиона, в которые, по странному стечению  судьбы,  умер  Александр.  И
страшная битва на Гидаспе, сломившая македонскую армию, также пришлась  на
конец таргелиона, третьего года предыдущей олимпиады! Может быть, будь жив
старец Аристандр, он сумел бы предостеречь... нет, Александр давно уже  не
слушал его.


     Птолемей  долгое  время  не  появлялся   в   городе.   Сначала   Таис
наслаждалась своим подросшим Леонтиском, сильно  привязавшимся  к  матери,
потом почувствовала себя одинокой без Лисиппа.  Как-то  она  поднялась  на
высокое кладбище и долго смотрела на ослепительно белую  плиту  на  могиле
Клеофрада. Ветер колыхал над ней ажурную тень  можжевельника,  похожую  на
письмена. Преклонив колени, в знойной тишине  она  вспомнила  великолепную
надпись на могиле Анакреонта: "Анакреонта плита! Под нею  лебедь  теосский
спит  и  безумная  страсть  пламенных  юношей  спит..."  У   Таис   начали
складываться строфы эпитафии, которую она  решила  высечь  на  этой  немой
белой плите, уже начавшей зарастать плющом - любимым надгробным  растением
эллинов: "Здесь погребен Клеофрад,  ваятель  афинский,  спаявший  женского
тела красу с обликом вечных богинь..."
     После Нового года в разгар  южной  летней  жары  в  Экбатану  приехал
Гефестион и привез письмо Птолемея, огромное количество  драгоценностей  и
неожиданный дар Александра - золотую статуэтку женщины, похожей на Таис, в
наряде менады, спутницы Диониса, то есть с головы до бедер одетую  плетями
плюща. Искусно отчеканенные листья пышным гнездом громоздились на голове и
плечах, отдельными  веточками  спускаясь  ниже  талии.  Таис,  восхищенная
мастерством скульптуры, поняла значение дара лишь после свидания с царем.
     Гефестион навещал афинянку в ее доме, рассказывая  о  приключениях  в
походе. Таис  тревожно  всматривалась  в  давно  знакомый  облик  веселого
гиганта, находя в нем черты безмерной усталости и  странного  опустошения.
Иногда взгляд Гефестиона останавливался на чем-то невидимом, и,  казалось,
жизнь покидала его незрячие глаза.
     В честь самого близкого друга Александра и хилиарха в Экбатане осенью
устроили грандиозное празднество. По числу актеров оно почти сравнялось  с
праздником бракосочетания в Сузе.
     Недобрые предчувствия Таис оправдались. В начале празднеств Гефестион
заболел и слег в сильной лихорадке. Больному становилось  все  хуже.  Едва
весть  достигла  Вавилона,  Александр,  взяв  лучших  лошадей,  понесся  в
Экбатану вместе с Птолемеем и самыми знаменитыми врачами. Но было  поздно.
Один  из  столпов   империи   Александра,   самый   близкий   друг   царя,
жизнерадостный гигант, легко переносивший невероятные трудности походов  и
боев, умер на  седьмой  день  болезни  в  пианепсионе  третьего  года  сто
четырнадцатой олимпиады.
     Никогда еще не видели великого полководца в таком глубоком горе, даже
после того, как он убил Черного Клейта. Александр пил в  одиночестве  ночи
напролет,  а  днем  совещался  с   архитектором   из   Афин   Стасикратом,
прославившимся величественными постройками.
     Стасикрат сложил для Гефестиона  исполинский  погребальный  костер  в
виде храма из кедра и сандалового дерева, с огромным количеством  мирра  и
нарда. Пламя, напомнившее Таис пожар Персеполиса,  поглотило  тело  героя.
Александр после семидневного пьянства на  поминках  -  в  них  участвовало
несколько тысяч человек - отправился в северные горы покорять  касситов  -
горцев, не боявшихся великого царя, от одного имени  которого  разбегались
иные войска.
     С ним пошел Птолемей, последний из  его  близких  друзей,  не  считая
Неарха, а теперь главный  начальник  империи.  В  расстройстве  от  смерти
друга, опухший от ночных пиршеств, в которых  он  вынужден  был  принимать
участие, Птолемей явился к Таис перед выступлением, долго говорил  с  ней.
Он поведал страшную тайну,  которую  он  хранил  десять  лет,  со  времени
посещения Александром оракула Аммона в  оазисе  Ливийской  пустыни.  Тогда
Птолемей подкупил младшего служителя талантом золота, чтобы  он  подслушал
пророчество оракула. Александру предсказана смерть в молодом возрасте,  он
проживет немногим более тридцати лет...
     - Сейчас ему тридцать два года,  и  если...  -  Птолемей  не  решился
произнести  страшного  слова,  -  тогда   огромное   завоеванное   царство
развалится, перестанет существовать, ибо один  Александр  может  управлять
им, изнемогая от великого множества дел... Ты не слушаешь меня?
     - Нет, слушаю. Только я сейчас догадалась, почему Александр  был  так
неистов, так спешил пробиться на край Мира, к берегам  Восточного  Океана.
Ведь он-то знал предсказание и носил в себе как отравленный нож  на  голом
теле!
     - Наверное, ты права. Но это уже не имеет значения! Если  предвидение
Аммона верно, тогда я первый выступлю за раздел империи и  буду  требовать
себе только Египет. Он далеко в стороне и лежит на  Внутреннем  море,  это
мне и нужно. А ты поедешь со мной, чтобы стать царицей Египта?
     - А если предсказание не исполнится?
     - Тогда все  пойдет,  как  оно  идет  теперь.  Александр  поплывет  с
Неархом, а я останусь в Вавилоне его  наместником  и  верховным  стратегом
Азии. Но ты не ответила мне на очень важный вопрос!
     - А Сирита?
     - Клянусь молотом Гефеста, ты знаешь сама и спрашиваешь из лукавства.
Персиянка останется в Персии, я отдам  ее  замуж  за  одного  из  сатрапов
восточных границ... Но берегись испытывать мое  терпение,  я  могу  увезти
тебя, когда хочу и куда хочу, связанную и под сильной стражей!
     Не отвечая, Таис встала и подошла к Птолемею.
     - Слишком долго ты воевал в Скифии и в Индии и совсем  забыл,  какова
твоя венчанная жена. Милый военачальник, таких, как я, силой не берут.  Мы
или умираем, убив себя, или убиваем того, кто позволил себе  это  насилие.
Впрочем, ты не эллин, а македонец, одичавший в походах, хватая беззащитных
жен, как всякую другую валяющуюся под ногами добычу.
     Птолемей побагровел, протянул было к ней  руку  с  хищно  скрюченными
пальцами, опомнился, отдернул, будто обжегшись.
     - Пусть так! Я и в самом деле привык к безграничному повиновению жен.
     - Хорошо, что ты убрал руку, Птолемей. Схвати ты меня, и я  не  знаю,
может быть, высшего военачальника Александра унесли бы отсюда  бездыханным
трупом.
     - Твой черный демон в образе Эрис! Ее и тебя предали  бы  мучительной
казни!..
     - Эрис  стала  уже  демоном,  а  не  благодетельной  охранительницей?
Научись сдерживаться, когда твои  желания  не  исполняются,  иначе  ты  не
станешь настоящим царем, Птолемей! Насчет казни не слишком  уверена,  пока
жив Александр! Кроме того, есть и яд.
     Птолемей впервые смутился.  Пробормотав  нечто  вроде  того,  что  он
прошел  долгую  войну,  бесконечные   убийства   и   насилия,   привык   к
беспрекословному и мгновенному повиновению,  он  повторил  свой  вопрос  о
Египте.
     Таис, смягчившись, протянула ему маленькую твердую руку.
     - Если ты снова научишься понимать меня,  тогда  я  согласна.  Только
чтобы при мне не  было  ни  второй,  ни  третьей  царицы.  Зачем  тебе  я,
непокладистая и непреданная?
     - Мне достаточно твоей  абсолютной  честности.  Нечего  говорить  про
красоту, ум, знания и умение обращаться  с  людьми,  понимание  искусства.
Лучшей царицы мне не найти для древней страны, где вкусы людей устоявшиеся
и безошибочные, где легко отличают настоящее от пустяка.
     - А если дикая амазонка или беспечная  нереида  вдруг  воскреснет  во
мне?
     - Об этом позаботишься ты сама. Ты согласна?
     Таис после непродолжительного раздумья молча кивнула.
     - Можно скрепить договор поцелуем?
     Афинянка разрешила.


     Несмотря на зимнее время, конница Александра ушла в  горы  и  пробыла
там гораздо дольше, чем того требовало покорение  касситов,  разбежавшихся
по Парфии и Гиркании. Не собирался ли Александр вновь посетить Море Птиц?
     Таис думала о другом. Усталый завоеватель, удрученный утратой лучшего
друга, измученный горой ненавистных дел по управлению  империей,  где  его
привычка к молниеносным решениям не помогала,  а  скорее  мешала  ему,  он
просто не хотел возвращаться в Вавилон. Из Эллады прибыли нехорошие вести.
Гарпал, беглый казначей, и Кассандр объявили Александра безумцем,  объятым
манией величия. Однако слава великого полководца была  слишком  велика.  В
Элладе считали величайшим его деянием возвращение  всех  статуй  из  Азии,
вывезенных  прежними  завоевателями.  Ему  поклонялись,  как  современному
Гераклу. Изменник Гарпал плохо кончил - его казнили.
     Архитектор  Стасикрат  рассказывал  в  Элладе   противоположное.   Он
предложил Александру совершить неслыханное - изваять его статую высотой  в
шестьсот  локтей,  обработав  гору  Атос  в  Халкидике.   Александр   лишь
рассмеялся и сказал, что исполинские пирамиды Египта ничего не  говорят  о
построивших их владыках. Сам  по  себе  великий  размер  еще  не  означает
великой славы.
     Еще большее впечатление  произвело  на  Элладу  прибытие  македонских
ветеранов  под  начальством  Кратера.  Они  были  отпущены  Александром  с
почестями и огромными наградами. Фаланга и  агрианская  конница  перестали
существовать. Все эллинские наемники, оставленные в построенных  крепостях
и Александриях, тоже вернулись на родину.
     Прах  Гефестиона  временно  поместили  в  мавзолей  из   белоснежного
известняка на холме около Экбатаны, откуда  открывался  вид  на  восточную
равнину, поросшую серебристой травой. Таис полюбила ездить сюда  вместе  с
Эрис. Она вспомнила, как незадолго до своей болезни Гефестион  рассказывал
ей об  удивительном  подвиге  индийского  мудреца  гимнософиста  Калинаса.
Калинас пришел к Александру и объявил о  своем  решении  покинуть  пределы
этой земли. Царь сначала не понял его и обещал ему сильный конвой.  Старик
пояснил, что чувствует себя  плохо  и  не  желает  больше  жить,  так  как
находится далеко от родины и не сможет ее достигнуть. По  просьбе  индийца
воины сложили большой костер. Александр, думая о жертвоприношении, подарил
Калинасу коня в полной  сбруе  и  пять  золотых  чаш.  Мудрец  отдал  дары
строителям костра, а сам улегся наверху и велел поджигать со всех  сторон.
Старик лежал совершенно неподвижно в дыму и пламени  кострища.  Александр,
потрясенный таким мужеством, велел трубить во все трубы, приказал, чтоб  и
слоны отдали гимнософисту царский привет своим ревом. Со смертью  Калинаса
воины долго не могли смириться.  По  их  мнению,  они  утратили  человека,
охранявшего армию  в  походе.  Гефестион  считал  смерть  индийца  великим
подвигом, достойным  подражания.  Он  хотел  бы  найти  в  себе  такую  же
стойкость и, без сомнения, говорил об этом Александру.  Гигантский  костер
был посмертным ответом царя на слова  друга.  Пустынный  холм,  где  месяц
назад кипела работа, прибрали, вычистили. Вокруг мавзолея посадили кусты и
цветы. Таис  хорошо  мечталось  здесь  о  надвигающихся  переменах  жизни.
Птолемей пока ничего  не  устроил  сыну,  клянясь  найти  лучших  учителей
гимнастики и военных  упражнений  сразу  после  возвращения  в  Вавилон  с
Александром, которого он не смог оставить сейчас одного.
     В один из дней элафеболиона, месяца особенно лучезарной погоды, Таис,
приехав к могиле,  увидела  с  холма  приближавшийся  большой  отряд.  Они
остановились примерно в пяти стадиях от мавзолея. Двое отделились от них и
медленно поехали к холму, высокие, в сверкающих шлемах, на вороном и сером
в яблоках конях. Сердце Таис взволнованно забилось. Она узнала  Александра
и Птолемея. Царь в память своего Букефала впредь  всегда  выбирал  вороных
лошадей.  Шесть  персидских  юношей  ее  охраны,  назначенной   Птолемеем,
повскакали в тревоге и выбежали из тени одинокого вяза, где  ожидали  свою
подопечную. Таис успокоила  их.  Воины  не  стали  садиться  на  коней,  а
выстроились поодаль, почтительно склонив головы.
     Царь  с  удивлением  смотрел  на  афинянку  и   Эрис   в   одинаковых
светло-синих эксомидах,  словно  две  статуэтки  коринфской  и  египетской
бронзы, стоявших на белых ступенях временного мавзолея. Он спрыгнул с коня
на ходу и быстро подошел к Таис, протягивая ей обе руки.
     - Я рад, что нахожу тебя здесь, почитающей  память  друга,  -  сказал
Александр. Он улыбался, но глаза его смотрели печально. - Мне бы  хотелось
поговорить с тобой до возвращения в Вавилон.
     - Когда захочешь, царь! Хоть сейчас!
     -  Нет,  слишком  много  людей  будет  ждать  меня,  томясь  желанием
отдохнуть с концом похода. Я назначу тебе свидание здесь и извещу тебя. Ты
разрешишь мне, Птолемей? Ведь твоя жена - мой друг!
     - Она не спрашивает позволения, - рассмеялся  Птолемей,  -  зачем  же
просишь ты, всемогущий царь?
     - Царь должен соблюдать обычаи  еще  строже,  чем  последний  из  его
подданных, - серьезно сказал Александр, - ибо как же иначе вселить в людей
уважение к закону и чувство меры?
     Птолемей слегка покраснел под темным  загаром.  При  своей  репутации
мудрого государственного мужа он не любил даже мелких своих промахов.
     Спустя четыре дня прискакал гонец и передал, что Александр ждет ее на
могиле Гефестиона. Таис завертелась перед зеркалом, надевая  для  верховой
езды эксомиду сиреневого цвета выше колен и серьги из Небесной страны, дар
желтолицего путешественника.  Подумав  немного,  она  надела  ожерелье  из
когтей черного грифа, память храма Эриду. Только категорическое требование
Таис заставило Эрис остаться "дома", то есть проводить афинянку не  дальше
стен города. Двенадцатилетний Боанергос рассыпал  по  степи  мерную  дробь
иноходи с той же быстротой, как и в прежние времена.
     Александр сидел на верхней ступеньке мавзолея без брони, без шлема  и
оружия, только в бронзовых поножах, которые он  не  любил  снимать,  может
быть, потому, что они прикрывали рубцы страшных ран на его ногах.
     Он принял  поводья  иноходца  и  спрыгнувшую  с  него  Таис,  ласково
подбросив ее в воздух. Умный конь отошел без  команды  и  укрылся  в  тени
вяза. Александр испытующе оглядел  афинянку,  как  после  долгой  разлуки,
притронулся к ожерелью из когтей, с любопытством коснулся звенящей  резной
серьги. Таис объяснила назначение грифового когтя  -  знака  Хранительницы
Путей - и рассказала, как она приобрела его.
     Александр слушал, скользя  взором  по  ее  фигуре,  четко  освещенной
сквозь прозрачную эксомиду.
     - Ты носишь поясок по-прежнему? - спросил он, увидев проблеск золота,
- и там все еще "кси"?
     - Другой не будет, невозможно! -  тихо  ответила  Таис.  -  Я  хотела
поблагодарить тебя, царь! За дом в Новом городе, у ворот Лугальгиры.
     - Я иногда спасаюсь там, - невесело усмехнулся царь,  -  но  не  могу
оставаться подолгу.
     - Почему?
     - Не позволяют дела, и потом...  -  Александр  вдруг  отбросил  вялую
манеру разговора, ныне вошедшую в его обыкновение.
     - Иногда мне хочется опять брос