прав, Неарх,  сказав,  что  перед  нами  тессалийская  еда,  -
вмешался Александр, - если верно то, что критяне родичи тессалийцев, а  те
- пеласгов, как писал Геродот.
     - Но критяне - повелители  моря,  а  тессалийцы  -  конный  народ,  -
возразил Неарх.
     - Но не кочевой, они кормящие  коней  земледельцы,  -  вдруг  сказала
Таис,  -  поэты  издавна  воспевали  "холмную  Фтию  Эллады,  славную  жен
красотою"...
     - И гремящими от конского бега равнинами, - добавил Александр.
     - Потомки повелителей моря, по-моему, -  спартанцы,  -  Неарх  бросил
взгляд на Эгесихору.
     - Только по законам, Неарх! Взгляни на золотые  волосы  Эгесихоры,  -
где тут Крит?
     - Что касается моря, то я видел критянку, купавшуюся в бурю, когда ни
одна другая женщина не посмела бы, - сказал Птолемей.
     - А кто видел Таис верхом на лошади, тот видел  амазонку,  -  сказала
Эгесихора.
     - Поэт Алкман, спартанец, сравнивал лакейских девушек  с  энетийскими
лошадьми, - рассмеялся Гефестион,  уже  вливший  в  себя  немало  вкусного
черно-синего вина.
     - Тот, кто воспевает их красоту, когда они идут с  танцами  и  пением
приносить жертву богине, нагие, с распущенными волосами, подобными  густым
гривам золотисто-рыжих пафлагонских кобыл, - ответила Эгесихора.
     - Вы обе много знаете! - воскликнул Александр.
     -  Их  профессия  -  они  продают  не  только  Эрос,  но  и   знания,
воспитанность, искусство И  красоту  чувств,  -  сказал  с  видом  знатока
Гефестион. - Знаете ли вы, - поддразнил  Гефестион,  -  что  такое  гетера
высшего круга в самом высоком городе искусств и поэзии во  всей  Ойкумене?
Образованнейшая   из   образованных,   искуснейшая   танцовщица,    чтица,
вдохновительница художников и поэтов, с неотразимым  обаянием  женственной
прелести... вот что такое Эгесихора!
     - А Таис? - прервал Птолемей.
     - В семнадцать лет она знаменитость. В Афинах это выше многих великих
полководцев, владык и философов окрестных стран. И нельзя стать  ею,  если
не одарят боги вещим сердцем, кому с детства открыты  чувства  и  сущность
людей, тонкие ощущения и знание истинной красоты, гораздо более  глубокое,
чем у большинства людей...
     - Ты говоришь о ней как о богине, - сказал  Неарх,  недовольный  тем,
что Гефестион расценил спартанку ниже Таис, - смотри,  она  сама  себя  не
чувствует такой...
     - Это и есть верный признак душевной высоты, - вдруг сказал Александр
и задумался, - ...длинные гривы... - Слова спартанки пробудили его тоску о
черном белолобом Букефале. - Здесь  афиняне  режут  гриву  своим  лошадям,
чтобы она торчала щеткой, как на шлеме.
     - Для того чтобы лошади не соперничали с  афинянками,  среди  которых
мало густоволосых, - пошутила Эгесихора.
     - Тебе хорошо говорить,  -  вдруг  вмешалась  молчавшая  до  сих  пор
Наннион, - когда волосы  спартанок  вошли  в  поговорку,  так  же  как  их
свобода.
     - Если  сорок  поколений  твоих  предков  ходили  бы  голобедрыми,  в
полотняных пеплосах и хитонах круглый год, тогда и у тебя были  бы  волосы
не хуже.
     - Почему вас зовут "файномерис" -  показывающими  бедра?  -  удивился
Птолемей.
     - Покажи им, как должна быть одета спартанка по законам своей страны,
- сказала Таис Эгесихоре, - твой старый пеплос висит у меня в  опистоцелле
с той поры, когда мы разыгрывали сцену из Кадмийских преданий.
     Эгесихора молча удалилась внутрь дома.
     Неарх следил за ней, пока она не скрылась за занавесью.
     -  "Много  странных  даров  посылает  судьба",  -  пропел   насмешник
Гефестион, подмигивая Птолемею.
     Он обнял застенчивую Наннион,  шепча  ей  что-то.  Гетера  зарделась,
послушно подставив губы для поцелуя. Птолемей сделал попытку обнять  Таис,
подсев к ней, едва Александр отошел от нее к столу.
     - Подожди, увидишь свою богиню, - отстранила она его рукой.
     Птолемей  повиновался,  удивляясь,  как  эта   юная   девушка   умеет
одновременно очаровывать и повелевать.
     Эгесихора не заставила себя ждать, явившись в белом длинном  пеплосе,
полностью раскрытом  на  боках  и  удерживавшемся  только  узкой  плетеной
завязкой на талии. Сильные мышцы играли  под  гладкой  кожей.  Распущенные
волосы лакедемонянки струились  золотом  по  всей  спине,  закручиваясь  в
пышные кольца ниже колен, и заставляли еще  выше  и  горделивее  поднимать
голову, открывая крепкие челюсти и мощную шею. Она танцевала "Танец волос"
- "Кометике" - под аккомпанемент собственного пения, высоко поднимаясь  на
кончиках  пальцев,  и  напомнила   великолепные   изваяния   Каллимаха   -
спартанских танцовщиц, колеблющихся, как пламя, словно вот-вот они взлетят
в экстатическом порыве.
     Вздох общего восхищения приветствовал Эгесихору, медленно кружившуюся
в сознании своей красоты.
     - Поэт был прав! - Гефестион оторвался от Наннион. - Как много общего
с красотой породистой лошади и ее силой!
     - Андраподисты - похитители  свободных  -  хотели  однажды  захватить
Эгесихору. Их было двое - зрелые мужчины... Но спартанок учат сражаться, а
они думали, что имеют дело с нежной дочерью Аттики,  предназначенной  жить
на женской половине дома, - рассказывала Таис.
     Эгесихора, даже не раскрасневшись от  танца,  подсела  к  ней,  обняв
подругу и нисколько не стесняясь жадно глядящего на ее ноги Неарха.
     Александр нехотя поднялся.
     - Хайре, критянка! Я хотел бы  любить  тебя,  говорить  с  тобой,  ты
необычно умна, но я должен идти в Киносарг - святилище Геракла.  Мой  отец
приказал прибыть в Коринф, где будет великое собрание. Его должны выбирать
главным военачальником Эллады, нового союза полисов, конечно, без  упрямой
Спарты.
     - Опять они отделяются! - воскликнула Таис.
     - Что ты разумеешь под словом "опять"? Это было много раз...
     - Я думала о Херонее. Если бы спартанцы объединились  с  Афинами,  то
твой отец...
     - Проиграл бы сражение и ушел в Македонские горы. И я  не  встретился
бы с тобой, - засмеялся Александр.
     - Что же принесла тебе встреча? - спросила Таис.
     - Память о красоте!
     - Везти сову в Афины! Разве мало женщин в Пелле?
     - Ты не поняла. Я говорю о той, какая должна  быть!  Той,  что  несет
примирение  с  жизнью,  утешение  и  ясность.  Вы,  эллины,  называете  ее
"астрофаэс" - звездносветной.
     Таис мгновенно скользнула с кресла и опустилась на подушку около  ног
Александра.
     - Ты совсем еще юн, а сказал мне то, что запомнится на всю  жизнь  и,
подняв большую руку царевича, она прижала ее к своей щеке.
     Александр запрокинул ее черную голову и сказал с оттенком грусти:
     - Я позвал бы тебя в Пеллу, но зачем тебе?  Здесь  ты  известна  всей
Аттике, хоть и не состоишь в эоях - Списке Женщин, а я -  всего  лишь  сын
разведенной царской жены.
     - Ты будешь героем, я чувствую!
     - Что ж, тогда ты будешь моей гостьей всегда, когда захочешь...
     - Благодарю и не забуду. Не забудь и ты - Эргос и Логос  (Действие  и
Слово) едины, как говорят мудрецы.
     Гефестион  с  сожалением  оторвался  от   Наннион,   успев   все   же
договориться о вечернем свидании. Неарх и Эгесихора скрылись. Птолемей  не
мог и не хотел отложить посещение Киносарги. Он  поднял  за  руку  Таис  с
подушки, привлекая к себе.
     - Ты и только ты завладела мной. Свободна ли ты  и  хочешь,  чтобы  я
пришел к тебе снова?
     - Об этом не сговариваются на пороге. Приходи еще, тогда увидим.  Или
ты уедешь в Коринф тоже?
     - Мне нечего делать там! Едут Александр с Гефестионом.
     - А тысячи гетер храма Афродиты Коринфской? Они служат  богине  и  не
берут платы.
     - Я сказал и могу повторить - только ты!
     Таис  лукаво  прищурилась,  показав   кончик   языка   между   губами
удивительно четкого и в то же время детского очерка.
     Трое македонцев вышли на сухой ветер и слепящие белизной улицы.
     Таис и Наннион, оставшись вдвоем, вздохнули, каждая о чем-то своем.
     - Какие люди, - сказала  Наннион,  -  молодые  и  уже  столь  зрелые.
Могучему Гефестиону всего  двадцать  один,  а  царевичу  девятнадцать.  Но
сколько людей они оба уже убили!
     -  Александр  красив.  Учен  и  умен,  как  афинянин,  закален,   как
спартанец, только... - Таис задумалась.
     - Он не как все, совсем другой, а я не  умею  сказать,  -  подхватила
Наннион.
     - Смотришь на него и чувствуешь его силу и еще, что он далеко от нас,
думает о том, что нам не придет в голову. От этого он  одинок  даже  среди
своих верных друзей, хотя они тоже не маленькие и не обычные люди.
     - И Птолемей? Я заметила, он нравится тебе.
     - Да. Он старше царевича, а ближе, понятен насквозь.


     За поворотом тропинки, огибающей холм Баратрон, показались гигантские
кипарисы. Не испытанная прежде радость вошла в сердце Птолемея. Вот  и  ее
дом, теперь, после десятидневного пребывания в Афинах, показавшийся бедным
и простым на вид. Порыв ветра словно подхватил македонца - так  быстро  он
взлетел на противоположный склон.  У  сложенной  из  грубых  кусков  камня
ограды он остановился, чтобы обрести спокойствие,  приличествующее  воину.
Серебристо-зеленая листва олив шепталась над головой. В этот  час  окраина
города с разбросанными среди садов домами казалась безлюдной. Все от  мала
до велика ушли на праздник, на высоты Агоры и Акрополя и к храму Деметры -
богини плодородия, отождествленной с Геей Пандорой - Землей Всеприносящей.
     Как  всегда,  Тесмофории  должны  были  состояться  в   первую   ночь
полнолуния, когда наступало время осеннего посева.
     Сегодня праздновалось  окончание  трудов  вспашки  -  один  из  самых
древнейших праздников земледельческих предков афинян, ныне  в  большинстве
своем отошедших от самого почетного труда - возделывания лика Геи.
     Утром через Эгесихору и Неарха Таис передала Птолемею, что он  должен
прийти к ней на закате солнца. Поняв, что означало  приглашение,  Птолемей
взволновался так, что удивил Неарха, давно признавшего превосходство друга
в делах  любви.  Неарх  и  сам  изменился  после  встречи  со  спартанской
красавицей. Угрюмость, свойственная ему с детства, исчезла, а под  личиной
уверенного  спокойствия,  которую  он,  бывший  заложник,  с   малых   лет
очутившийся на чужбине, привык носить, стало проступать лукавое  озорство,
свойственное его народу. Критяне слыли обманщиками и лжецами потому,  что,
поклоняясь Великой Богине, были уверены в смертной судьбе  мужских  богов.
Показывая  эллинам  могилу  Зевса,  они  совершали   тем   самым   ужасное
святотатство. Судя по Неарху, эллины оболгали критян сами  -  не  было  во
всей Пелле человека более верного и надежного, чем Неарх. И переданный  им
призыв Таис, несомненно, не был шуткой.
     Солнце садилось медленно. Птолемею казалось  нелепо  стоять  у  ворот
сада Таис, но он хотел точно выполнить ее желание. Он  медленно  опустился
на еще  теплую  землю,  опершись  спиной  о  камни  стены,  стал  ждать  с
неистощимым терпением воина. Последние отсветы  зари  погасли  на  вершине
Эгалейона. Темные стволы олив расплывались в сумерках. Он  взглянул  через
плечо на закрытую дверь, едва обрисовывающуюся  под  выступом  портика,  и
решил, что время настало. Предчувствие небывалых переживаний заставило его
задрожать, как мальчика, крадущегося на первое свидание  с  приглянувшейся
податливой рабыней. Птолемей взлетел по лестнице, стукнул в  дверь  и,  не
получая ответа, открыл ее, незапертую.
     В проеме  прохода,  под  висевшим  на  бронзовой  цепи  двухпламенным
лампионом стояла Таис в темной эксомиде, короткой, как у амазонки. Даже  в
слабом свете  масляной  лампы  Птолемей  заметил,  как  пылали  щеки  юной
женщины, а складки ткани на высокой груди поднимались от частого  дыхания.
Глаза, почти черные на  затемненном  лице,  смотрели  прямо  на  Птолемея.
Заглянув в них, македонец замер. Лента в  цвет  хитона,  стягивала  крутые
завитки волос на темени. "Как у Афины Лемнии", - подумал Птолемей и тут же
решил, что Таис, серьезная и  сосредоточенная,  как  воин  перед  боем,  с
пристальным взглядом и почти угрожающим наклоном гордой  головы,  в  самом
деле похожа на грозную лемниянку.
     - Жду тебя, милый, - просто сказала она, впервые так назвав македонца
и вложив в это слово столько нежного значения,  что  Птолемей  нетерпеливо
вздохнул и приблизился, протянув руки.
     Таис, отступив  на  полшага,  сняла  откуда-то  из-за  выступа  двери
широкий химатион и взмахом его загасила  светильник.  Птолемей  озадаченно
остановился во тьме, а молодая женщина скользнула к выходу. Ее рука  нашла
руку македонца, крепко сжала ее и потянула за собой.
     - Пойдем.
     Они вышли через боковую калитку в кустах и  направились  по  тропинке
вниз к речке Илиссу, протекавшей через Сады от Ликея и  святилища  Геракла
до слияния с Кефисом. Низкий полумесяц освещал дорогу.
     Таис шла быстро, почти бегом, не оглядываясь, и  Птолемею  передалась
ее серьезность. Он следовал  за  ней  в  молчании,  любуясь  ее  походкой,
прямой, со  свободно  развернутыми  плечами,  придававшей  величавость  ее
небольшой фигурке. Стройная шея гордо держала голову с тяжелым узлом волос
на высоком затылке. Она плотно завернулась в темный химатион,  при  каждом
шаге западавший глубоко  то  с  одной,  то  с  другой  стороны  ее  талии,
подчеркивая гибкость тела. Маленькие ноги  ступали  легко  и  уверенно,  и
перисцелиды - ножные браслеты - серебристо звенели на ее щиколотках.  Тени
гигантских платанов перекрыли  путь.  За  этой  стеной  темноты  вспыхнула
холодным светом беломраморная площадка - полукруг гладких плит. На высоком
пьедестале стояло бронзовое изображение богини. Внизу едва  слышно  журчал
Илисс.
     Чуть склонив голову, богиня откидывала с  плеч  тонкое  покрывало,  и
взгляд  ее  глаз  из  зеленых  светящихся  камней   приковывал   внимание.
Особенное,  редкое  для  изображений  божества  выражение   сочувствия   и
откровенности поразительно сочеталось с таинственной глубиной  всезнающего
взора. Казалось, богиня склоняется к смертным, чтобы  в  тиши  и  безлюдье
звездной ночи открыть им тайну - каждому свою. Левой рукой  богиня  -  это
была знаменитая на весь эллинский мир "Афродита Урания, что  в  Садах",  -
протягивала пышную розу -  символ  женской  сущности,  цветок  Афродиты  и
любви. Сильное  тело,  облитое  складками  пеплоса,  замерло  в  спокойном
энтазисе. Одеяние, необычно раскрытое на плече по древнему азиатскому  или
критскому канону, обнажало  груди,  высокие,  сближенные  и  широкие,  как
винные кратеры, резко противоречившие своей чувственной силой вдохновенной
тайне лица и строгой позе Небесной Афродиты.
     Из всех художников Эллады Алкамену впервые удалось  сочетать  древнюю
силу чувственной красоты с  духовным  взлетом,  создав  религиозный  образ
неодолимой привлекательности и наполнив его обещанием пламенного  счастья.
Богиня - Мать и Урания вместе.
     Таис благоговейно подошла к  богине  и,  шепча  что-то,  обняла  ноги
знаменитого творения Алкамена. Она  замерла  у  подножия  статуи  и  вдруг
отпрянула назад к недвижно стоявшему  Птолемею.  Опершись  на  его  мощную
руку, она молча и пытливо заглянула македонцу в лицо, пытаясь найти нужный
отклик. Птолемей чувствовал, что Таис ищет  в  нем  что-то,  но  продолжал
молча стоять, недоуменно улыбаясь. А она столь же внезапно, одним прыжком,
оказалась в середине мраморной площадки. Трижды  хлопнув  в  ладоши,  Таис
запела гимн Афродите с подчеркнутым ритмом, как поют в храмах богини перед
выходом священных танцовщиц.
     - ...Не сходит улыбка с милого лика ее, и прелестен цветок у  богини,
- в мерном движении танца она опять приблизилась к Птолемею.
     - Песню, богиня,  прими  и  зажги  Таис  страстью  горячей!  -  вдруг
загремел Птолемей и схватил девушку.
     На этот раз  она  не  отстранилась.  Обвив  руками  его  шею,  крепко
прижалась к нему. Химатион упал  наземь,  и  сквозь  тонкую  ткань  хитона
горячее, крепкое тело Таис стало совсем близким.
     - Ты, воин, знаешь Афродитины гимны?! Но не нужно просить  богиню  об
огне, смотри сам не сгори в нем, - шепнула девушка.
     - Тогда... - Птолемей нашел губы Таис, и оба замерли. Неожиданно юная
гетера изо всех сил уперлась в широкую грудь Птолемея и вырвалась.
     - Пойдем дальше, - задыхаясь, сказала она, - я  нарочно  ждала  этого
дня. Сегодня увели быков в горы...
     - И что же? - не понял Птолемей.
     Таис, поднявшись на цыпочки, приникла к его уху.
     - Я хочу быть твоей. По древнему  обычаю  афинских  земледельцев,  на
только что вспаханном поле.
     - На поле? Зачем?
     - Ночью, на трижды вспаханном поле, чтобы принять в себя плодоносящую
силу Геи, пробудить ее...
     Птолемей сжал плечи девушки, безмолвно соглашаясь, и Таис устремилась
вниз по течению речки, затем  повернула  на  север  к  святой  Элевзинской
дороге.
     В долине Илисса легла глубокая тьма, луна скрылась за  гребнем  горы,
звезды блестели все ярче.
     - Как ты видишь дорогу? - спросил Птолемей. - Она знакома тебе?
     - Знакома. Мы идем на поле Скирона. Там в ночь полнолуния справляется
женщинами праздник Деметры Закононосительницы.
     - Разве  гетерам  позволено  участвовать  в  Тесмофориях?  И  что  же
делается на поле Скирона? Я постараюсь попасть туда, если пробуду в Афинах
до полнолуния.
     - Не попадешь! Только женщинам, только молодым разрешен доступ туда в
ночь Тесмофорий после бега с факелами. Но не гетерам!
     - Как же ты узнала дорогу?
     - Еще не став гетерой. После бега с факелами  жрицы  Деметры  выбрали
меня  в  числе   двенадцати.   И   когда   празднество   закончилось   для
непосвященных, мы, нагие, бежали глубокой ночью те  тридцать  стадий,  что
отделяют поле от храма.
     - И дальше?
     - Это нельзя рассказывать. Женская тайна, и все  мы  связаны  ужасной
клятвой. Но запоминается на всю жизнь. И бег на поле тоже  нельзя  забыть.
Бежишь под яркой высокой луной,  в  молчании  ночи,  рядом  с  быстрыми  и
красивыми подругами. Мы мчимся, едва касаясь земли, все тело - как струна,
ждущая прикосновения богини. Ветки мимолетно касаются тебя,  легкий  ветер
обвевает разгоряченное тело. И когда минуешь грозные перепутья со стражами
Гекаты... - Таис умолкла.
     - Говори дальше, ты так хорошо рассказываешь,  -  нетерпеливо  сказал
Птолемей.
     - Приходит чувство освобождения от всего. Остановишься, а сердце  так
бьется... раскинешь руки и вздохнешь глубоко,  и  кажется:  еще  миг  -  и
унесешься вдаль, в запах травы, леса, моря. Исчезнешь в лунном свете,  как
соль, брошенная в воду, как дымок очага в небе. Нет ничего между  тобой  и
матерью-Землей. Ты - Она, и Она - ты!
     Таис ускорила замедленный было  шаг  и  повернула  налево.  Зачернела
впереди полоса деревьев, ограничивавших поле с севера.
     Все молчало кругом, только чуть  шелестел  ветер,  разносивший  запах
тимьяна. Птолемей ясно различал Таис, но ничего не видел в отдалении.  Они
постояли, прислушиваясь к ночи, обнявшей их черным покрывалом, потом сошли
с тропинки в поле.  Много  раз  паханная  земля  была  пушистой,  сандалии
глубоко погружались в нее. Наконец Таис остановилась, вздохнула и  бросила
химатион, знаком  дав  понять  Птолемею,  чтобы  он  сделал  то  же.  Таис
выпрямилась и, подняв руки к голове, сняла ленту и распустила волосы.  Она
молчала. Пальцы ее рук сжимались и разжимались,  лаская  волосы  Птолемея,
скользя по его затылку и шее.
     От влажной, теплой, недавно перепаханной  земли  шел  сильный  свежий
запах. Казалось, сама Гея, вечно юная,  полная  плодоносных  соков  жизни,
раскинулась в могучей истоме.
     Птолемей ощутил в себе силу титана. Каждый мускул  его  мощного  тела
приобрел твердость бронзы. Схватив Таис на руки, он поднял ее к сверкающим
звездам, бросая ее красотой вызов равнодушной вечности.


     Прошло немало времени, когда они снова вернулись в окружающий мир, на
поле Скирона. Склоняясь над лицо