ся   с   возможностью   подобного
истолкования. Мифы о Дионисе имеют начало в древности, столь же  глубокой,
как и Крит. Великий художник прибавил, что, может быть, и само путешествие
Диониса в Индию было не чем иным, как исходом  спасшихся  с  Крита  людей.
Афинянка  запрыгала  от  восторга  и  расцеловала  Лисиппа  за  интересное
соображение.
     Она поехала домой читать письмо Птолемея. Его  послания  из  Согды  и
Бактрианы отзывались накопившимся  раздражением  и  усталостью.  Последнее
письмо, наоборот, напоминало прежнего  Птолемея.  Без  радужных  мечтаний,
предчувствуя грядущие труды, военачальник, сделавшийся  главой  советников
Александра, ожидал скорого конца похода.
     В самом деле, после празднеств в Нисе и молниеносного  взятия  горной
крепости Аорнос они миновали трехвершинную гору Меру, согласно вычислениям
географов и кормчих очень близкую к  границам  Ойкумены,  и  спустились  в
Сват. Сюда прибыл гонец от Гефестиона, проведшего свои конные и пешие силы
и обозы под начальством Кратера на берег Инда.  Гефестион  приступил,  как
обычно, к постройке наплавного моста через не очень широкую здесь реку, по
мнению Аристотеля и Александра, протекавшую к Восточному океану.  Неарх  с
кавалерией агриан поспешил туда, собрав всех  искусных  в  кораблестроении
финикийцев, ионян и киприотов, дабы построить суда для плавания на восток.
     План Александра прост: перейдя Инд, армия пройдет еще две-три  тысячи
стадий суши, ненаселенных до берегов океана, а флот Неарха будет  готов  к
перевозке всех океаном на запад, в Нил и Александрию на  Внутреннем  море.
"Жди нас теперь не с востока, а с запада, - писал Птолемей, - мы приплывем
в Тир, а через Дамаск, "царской дорогой",  явимся  в  Вавилон.  Не  больше
полугода  потребуется  для  этого,  хотя  возможны  остановки  по  дороге.
Милостью Афродиты, через  восемь  месяцев  после  получения  моего  письма
выезжай встречать в Вавилон. Это будет конец  азиатских  походов,  совсем,
навсегда. Потом мы будем воевать только  на  Внутреннем  море,  завоевывая
Либию, Карфаген, италийские города - все до Геракловых Столбов!
     С нами согласны плыть в Египет и новые отряды конницы  из  персидской
аристократии, и превосходные конные лучники из Согдианы и  Бактрианы.  Нам
удалось  сформировать  конницу  не  хуже  доблестных   тессалийцев.   Твои
поклонники аргироаспиды так истощились в боях со  скифами  и  бактрийцами,
что теперь перешли в охранные силы Александра,  войдя  в  состав  Агемы  и
гетайров... Только пехота - фаланга из ветеранов осталась прежней,  однако
армия, выросшая до ста тысяч, наполовину состоит из кавалерии, и  значение
пехоты, когда-то важнейшей опоры в боях, сильно уменьшилось.  Несокрушимая
изгородь из щитов и длинных копий, сминавшая ряды самого отважного  врага,
здесь, на бесконечных равнинах или в лабиринте горных долин,  подвергалась
обстрелу издалека быстрыми, как ветер, конными лучниками".
     Александр сумел всего за полтора года перестроить армию применительно
к условиям войны в Азии.
     Выдвинулись новые военачальники, среди них Селевк, громадного роста и
превосходящий силой Черного Клейта, но веселый и  куда  более  умный,  чем
несчастный брат Ланисы.
     Птолемей писал, что по мере продвижения в Индию горы  становятся  все
выше,  все  больше  снегов  и  ледников  встречается  на  труднопроходимых
перевалах, все бурнее реки, заваленные огромными валунами. Александр видел
в увеличивавшихся затруднениях  предзнаменование  близкого  конца  похода.
Именно так должны были быть заграждены пределы Мира,  недоступные  простым
смертным. За этими препятствиями обитают полубоги - в  садах,  где  растут
деревья с плодами Вечной Мудрости, на берегах Вод Жизни,  в  лоне  которых
отдыхает, солнце. Эти воды давали бессмертие богам или титанам.  Да  и  не
были ли титанами сами жители последних пределов мира?
     Аристотель прислал со специальными гонцами свои новые рассуждения для
ученика. Александр, конечно, не успел их прочесть во время тяжелого похода
на высоты Парапамиза и Бактрии. Теперь он размышлял над писаниями великого
философа и делился сомнениями  с  Птолемеем.  Аристотель  прежде  всячески
поощрял стремления полководца на восток, навстречу колеснице Гелиоса, а  в
последних трудах он остерегал Александра от безоговорочной веры в  древние
мифы, к которым был так склонен сын Олимпиады. Аристотель писал, что  вряд
ли Александр встретится со сверхъестественными существами,  ибо  никто  из
серьезных   путешественников   не   встречал   богоподобных   людей    или
человекоподобных богов во всей известной Ойкумене.
     Александр только усмехался. Для него следы Диониса,  найденные  им  в
Нисе, казались убедительнее софистических рассуждений старого мудреца...
     Птолемей еще раз напомнил Таис о  встрече  в  Вавилоне  и  просил  не
привозить  туда,  в  жаркий  климат,  сына.  Он  обещал  рассказать  много
интересного о странах, никогда не виденных даже мифическими героями.
     Уже сейчас он прошел дальше Диониса, а плавание аргонавтов в Колхиду,
по исчислению Неарха, было втрое короче пути, проделанного армией по  суше
через препятствия, куда тяжелее  и  сопротивление  врагов,  гораздо  более
многочисленных.
     Птолемей  писал  из  долины  Свата,  где  "утренние  туманы  сверкают
миллионами жемчужин над рощами низких деревьев,  усыпанных  густо-розовыми
цветами. Быстрая река мчит  изумрудную  воду  по  лиловым  камням,  берега
окаймлены ярко-голубыми цветами  -  широким  бордюром,  простирающимся  до
пологих склонов, заросших деревьями невероятных размеров, какие никогда не
встречаются в Элладе и могут  быть  сравнимы  лишь  с  кедрами  Финикии  и
Киликии. Но те растут вширь, а эти -  ввысь,  вздымая  свои  темно-зеленые
вершины на высоту полустадии. И здесь, как прежде, ели и сосны были  очень
похожи на македонские, и сердце вдруг сжималось от тоски по родным горам".
     Таис остро пожалела, что не участвует в необычайном  путешествии,  но
быстро утешилась, поняв, насколько затруднительно  для  Птолемея  было  бы
оберегать ее в походе, тяжелом даже для закаленных мужей выдающейся  силы.
И уже нет ее верных тессалийцев и милого Леонтиска, всегда готового прийти
на помощь...
     Птолемей пишет о  Роксане,  сопровождающей  царя.  То  жена  великого
полководца, божественного Александра! К ее услугам вся армия, а  если  она
понесет ребенка от царя, то любой воин отдаст свою  жизнь,  чтобы  уберечь
наследника непобедимого властелина Азии!
     А кто Таис? Гетера, любви которой Александр и хочет и бежит  от  нее,
отвергая всенародно. Жена Птолемея, но после скольких  возлюбленных  этого
собирателя красоты? Даже веселый тон  письма  настраивает  на  мысли,  что
Птолемей нашел в Бактрии и в долинах  Инда  прекрасных  девушек  и  собрал
хорошую  добычу  драгоценных  камней.  Конечно,  из   последнего   кое-что
достанется и ей, очевидно, выкупом за первое?..
     Нет, Птолемей знает ее равнодушие,  подчас  терзаясь  этим  признаком
безразличия. Впрочем, оно для него и удобно...
     Не  успели  быки  Диониса  откормиться  на  пастбищах  Экбатаны,  как
появилась Гесиона, ничего не знавшая о Неархе и с  жадностью  перечитавшая
письмо Птолемея. Было ясно, что критский  флотоводец  снова  оказывался  в
своей стихии кормчего, составителя карт и строителя  кораблей.  "Рожденная
змеей" уже оправилась от тягот совместного житья с беспокойным мореходом и
в своей  вавилонской  розовой  одежде  стала  красивой  по-прежнему.  Таис
пригласила ее к Лисиппу, но  Гесиона  предпочла  в  утренние  часы,  когда
ваятели занимались своим делом, оставаться дома и возиться с Леонтиском. К
неудовольствию афинянки, прибавилась еще одна бездетная  обожательница  ее
сына. Неарх не хотел детей, считая,  что  он  не  может  быть  им  опорой:
слишком неверна судьба моряка! На вопрос Гесионы,  что  он  думает  о  ней
самой, Неарх, скупо улыбаясь, ответил, что она достаточно умна, красива  и
богата, чтобы в случае его гибели позаботиться о  себе.  Гесиона  пыталась
втолковать критянину, что, помимо обеспеченности, ей нужно от него многое,
именно от него и ни от кого другого в мире.  Флотоводец  говорил  фиванке,
что она вполне свободна, однако он будет рад, если она  станет  дожидаться
его возвращения, ибо, к его удивлению, он не нашел нигде женщины лучше ее.
     - А искал? - спросила Гесиона.
     - Все мы не отказываемся от случая, - пожал плечами мореход.
     Понемногу фиванка поняла,  что  избранник  сердца  столь  же  одержим
мечтами заповедного Океана, как и друг его детства Александр. Александр не
чувствовал себя хорошо без Неарха и старался всегда найти ему  дело  около
себя, именуя главным кормчим своей армии. В результате Гесиона  так  долго
оставалась одна в большом доме, что начала подумывать разойтись  со  своим
знаменитым, растворившимся в недоступных далях мужем.
     "Рожденная змеей" спрашивала, как мирится Таис с  еще  более  долгими
отсутствиями Птолемея. Подруга по-прежнему отвечала, что  Птолемей  ей  не
нужен так, как Неарх Гесионе.
     - Я поджидаю его теперь с большим  нетерпением,  -  сказала  Таис,  -
из-за сына. Пока  ты  и  тебе  подобные  не  испортили  его  окончательно,
Леонтиска надо оторвать от материнского дома.
     - Будешь тосковать! - воскликнула Гесиона.
     - Не больше и не меньше, чем любая эллинская мать,  а  для  смягчения
тоски заведу себе девчонку. Эта будет при мне  восемнадцать  лет,  до  той
поры и я окончу свои скитания и займусь домом.
     - Домом Птолемея?
     - Вряд ли. Чем старше будет он (и я, разумеется), тем  моложе  станут
его возлюбленные. А мне трудно будет терпеть блистательную  юность  рядом,
когда мне уже нечем будет соперничать  с  ней,  кроме  знаменитого  имении
положения. Если же  остается  лишь  имя  и  положение,  то  прежняя  жизнь
кончена. Пора начинать другую...
     - Какую?
     - Почем я знаю? Ты спросишь меня об этом через... пятнадцать лет.
     Гесиона, засмеявшись, согласилась, не подозревая, что судьба  готовит
обеим совсем разные и необыкновенные дороги, которые разведут их вскоре  и
навсегда.
     Подруги  катались  верхом  на  своих  прежних  лошадях,  а  для  Эрис
приобрели вороного, без единого пятнышка,  как  ночь  черного  парфянского
жеребца. Эрис, сделавшись незаурядной наездницей,  справлялась  с  сильным
конем. Вечером они поднимались в  горы  по  склонам,  поросшим  полынью  и
тимьяном, где выступали сглаженные ветром ребра и редкие  уступы  плотного
темного камня. Отпустив лошадей  пастись,  три  женщины  выбирали  плоский
большой камень и простирались на нем, чувствуя приветливое тепло вобравшей
солнце скалы. Сверху из леса смоляной аромат смешивался со свежим и резким
запахом трав в  дуновении  прохладного  ветра,  тянущегося  по  каменистой
долине. Громадная снеговая вершина рано загораживала солнце на  западе,  и
ласка каменного тепла приходилась кстати. Иногда слабые звездочки успевали
зажечься в сумеречном небе, и бриас - пустынный филин  ухал  по  нескольку
раз, прежде чем всадницы возвращались в город.
     Каждая из подруг  вела  себя  по-своему  на  этих  молчаливых  горных
посиделках.  Эрис  садилась,  обняв  колени  и  подпирая  ими  подбородок,
смотрела на иззубренные  скалы  хребта  или  на  зыбкое  жемчужное  марево
дальней степи. Гесиона подбиралась к самому краю выступа, нависавшему  над
долиной, и, лежа на животе, зорко высматривала горных козлов, наблюдала за
игрой воды в ручье на дне ущелья, подстерегала появление сурков,  пеньками
возникавших близ своих нор, пересвистываясь с соседями. Таис  ложилась  на
спину, раскинув руки и подогнув одно колено, смотрела в  небо,  где  плыли
редкие медленные  облака  и  появлялись  могучие  грифы.  Созерцание  неба
погружало ее в оцепенение, и Гесиона,  искоса  наблюдая  за  той,  которую
считала образцом жены, удивлялась смене выражений на ее  лице  при  полной
неподвижности тела. Это  напоминало  ей  таинственное  искусство  египтян,
которые  умели  придавать  смену  настроений  даже  статуям  из   твердого
полированного камня.
     Таис, глядя в небо, вдруг улыбалась, тут же меняясь на  олицетворение
глубокой печали, то выражением грозного  упорства  бросала  вызов  судьбе,
едва уловимыми движениями губ, век,  бровей  и  ноздрей  ее  прямого,  как
отглаженного по линейке камнереза, носа с критской  западинкой  у  бровей,
смягчавшей тяжелую переносицу классического эллинского типа.
     Однажды, когда Таис показалась Гесионе более печальной и  задумчивой,
чем всегда, фиванка решилась спросить:
     - Ты все еще продолжаешь любить его?
     - Кого? - не поворачивая головы, спросила Таис.
     - Александра, разве не он самая большая твоя любовь?
     - Лисипп как-то сказал мне, что искусный ваятель может одними и  теми
же линиями дать плоть, могучую и тяжелую, как глыба,  и  может  вложить  в
свое творение необыкновенную силу внутреннего огня и желания.  В  одном  и
том же образе... почти в одном.
     - Не совсем поняла тебя,  одичала  среди  болот  и  корабельщиков,  -
улыбнулась Гесиона.
     Афинянка осталась серьезной.
     - Если человек хочет следовать богам, то его любовь должна быть такой
же свободной, как у них, - продолжала Таис, - а вовсе  не  как  неодолимая
сила, давящая и раздирающая нас. Но странно, чем сильнее  она  завладевает
своими жертвами, чем слабее они перед ней, в полном рабстве своих  чувств,
тем выше превозносятся поэтами эти жалкие люди, готовые на любые  унижения
и низкие поступки, ложь, убийство, воровство, клятвопреступление... Почему
так? Разве этого хочет светоносная и среброногая Афродита?
     - Я поняла. У тебя нет никакой надежды?
     - Знаю давно. Теперь узнала и ты. Так зачем же  рыдать  под  звездой,
которую все равно не снять с неба? Она совершит начертанный ей путь. А  ты
совершай свой.
     Они бывали на симпосионах,  до  которых  персы,  увлеченные  примером
художников, стали большими  охотниками.  Только  Эрис  наотрез  отказалась
присутствовать на этих симпосионах - ей противно было смотреть  на  людей,
много жрущих и пьющих.
     Таис тоже призналась Гесионе в своем  отвращении  к  обжорам,  она  с
детства была очень чувствительна ко всякому проявлению грубости, а  теперь
сделалась и вовсе нетерпимой. Нелепый смех, пошлые шутки, неумеренные  еда
и питье, жадные взгляды, прежде скользившие  не  задевая,  раздражали  ее.
Афинянка решила, что начинает стареть.  Оживленные  разговоры,  подогретые
вином, поэтические экспромты и любовные танцы стали казаться пустяками.  А
когда-то и ее, и золотоволосую спартанку звали царицами симпосионов.
     - Это не старость, мой красивый  друг,  -  сказал  Лисипп  на  вопрос
афинянки, слегка ущипнув ее за гладкую щеку, - назови  это  мудростью  или
зрелостью, если первое слово покажется тебе слишком важным. С каждым годом
ты будешь отходить все дальше от забав  юности.  Шире  станет  круг  твоих
интересов, глубже требовательность к себе и людям. Обязательно  сначала  к
себе,  а  потом  уже  к  другим,  иначе  ты  превратишься   в   заносчивую
аристократку, убогую сердцем и умом... И умрешь... Не физически! Со  своим
здоровьем ты можешь жить долго. Умрешь душой, и по земле будет ходить лишь
внешний образ Таис, а по существу -  труп.  Ты  вряд  ли  имеешь  понятие,
сколько таких живых мертвецов топчут лик Геи. Они лишены  совести,  чести,
достоинства и добра - всего, что составляет основу  души  человека  и  что
стремятся пробудить, усилить, воспитать художники,  философы,  поэты.  Они
мешают жить живым, внешне не отличаясь от  них.  Только  они  ненасытны  в
пустых и самых простых желаниях: еде, питье, женах, власти над другими.  И
добиваются этого всеми способами... Знаешь ли ты спутниц Гекаты?
     - Ламий, мормо или как их там еще называют? Те, что ходят  с  нею  по
ночам и пьют кровь встречных на перекрестках? Вампиры?
     - Это простонародная символика. А в тайном знании сосущие живую кровь
порождения Тартара и есть мертвые ненасытные люди, готовые брать  и  брать
все, что возможно, из полиса, общины, людей  -  чужих  и  своих.  Это  они
забивают до смерти рабов на тяжкой работе, лишь бы получишь больше золота,
серебра, домов, копей, новых рабов. И чем больше  они  берут,  тем  жаднее
делаются, упиваясь трудом и потом подневольных им людей.
     - Страшно ты говоришь, учитель! - Таис даже зябко повела  плечами,  -
теперь я невольно буду присматриваться к каждому...
     - Тогда цель моих слов достигнута.
     - Что же делать с этими живущими мертвецами?
     - Их, конечно, следовало бы убивать, лишая фальшивого живого  облика,
- подумав, сказал Лисипп. - Беда в том, что  распознавать  их  могут  лишь
редкие люди, достигшие такой высоты сердца, что убивать уже  не  в  силах.
Мне  думается,  окончательная  расправа  с  вампирами  -  дело  неблизкого
будущего; когда воцарится гомонойя - равенство людей по  уму,  число  этих
редких людей возрастет во много раз.
     Таис, опечаленная и задумчивая, пошла в мастерскую. Клеофрад поджидал
ее у глиняной модели. В последние дни ваятель стал  медлить  с  окончанием
работы, рано отпускал ее или вдруг останавливался, забывая про натурщицу и
думая о чем-то другом. И сегодня он не сделал  ей  обычного  нетерпеливого
знака становиться на куб из тяжелого дерева,  а  остановил  ее  простертой
рукой.
     - Скажи, ты любишь  деньги,  афинянка?  -  с  суровой  застенчивостью
спросил Клеофрад.
     - Зачем задал ты мне такой вопрос? - удивилась и опечалилась Таис.
     - Погоди, я не умею говорить, умею только работать руками.
     - Не только руками, но головой и сердцем, -  возразила  Таис,  -  так
скажи, почему начал ты речь о деньгах?
     -  Видишь  ли,  ты  богата,  как  Фрина,  но   Фрина   была   безумно
расточительна,  а  ты  по  своему  достатку  и  положению   жены   первого
военачальника Александра живешь скромно.
     - Теперь ты говоришь понятнее, - она облегченно вздохнула, - вот  мой
ответ: деньги не цель, а возможность. Если относишься к ним  как  к  силе,
дающей разные возможности, то ты будешь ценить деньги, но они не поработят
тебя. Поэтому я презираю людей  скупых,  однако  не  меньше  противно  мне
глупое мотовство. В деньгах - великий труд людей, и бросать их  все  равно
что бросать хлеб. Вызовешь гнев богов  и  сам  опустошишься,  умрешь,  как
говорит Лисипп.
     Клеофрад слушал, хмуря брови, и вдруг решился.
     - Я скажу тебе.  Я  задумал  отлить  статую  из  серебра,  но  собрал
недостаточно, а у меня нет времени ждать, пока накоплю еще. В гекатомбеоне
мне исполнится шестьдесят лет!
     - Почему ты хочешь взять столь дорогой металл?
     - Я мог бы ответить тебе, как юноша: разве ты недостойна  его?  Скажу
другое - это лучшее произведение моей жизни и лучшая  модель.  Исполнилась
бы мечта достойно завершить свой жизненный путь! Попросить у Лисиппа? Я  и
так ему очень многим обязан. Кроме того,  этот  творец  атлетов  и  конных
воинов  признает  только  бронзу  и,  даже  страшно  сказать,   пользуется
тельмесским сплавом [сплав грубо  очищенной  меди  и  шлаков  от  серебра,
главным образом - цинка].
     - Сколько надо тебе серебра?
     - Я пользуюсь не чистым металлом, а в сплаве с четырнадцатью  частями
красной  кипрской  меди.  Такое  серебро  не   покрывается   пятнами,   не
подергивается, как мы говорим, пыльной росой, держит полировку, как темный
камень Египта. На отливку мне надо чистого серебра двенадцать талантов,  а
я собрал немногим больше четырех с половиной. Огромная нехватка!
     - И надо добавить семь с половиной талантов? Хорошо, завтра я прикажу
собрать, послезавтра пришлю на всякий случай восемь.
     Клеофрад замер, долго смотрел на свою модель, потом взял  ее  лицо  в
ладони и поцеловал в лоб.
     - Ты не знаешь цены своему благодеянию.  Это  не  только  огромнейшее
богатство, это... После гекатомбеона поймешь. Придется тебе постоять  еще,
после отливки, когда пойдет чеканка. В