одила  к   прорицателю.   Он   потребовал   какую-либо   вещь,
принадлежащую ее отцу. Фиванка не без страха вручила ему  маленькую  гемму
на тонкой цепочке, которую она прятала в узле своих волос. На  зеленоватом
"морском камне" - берилле - искусный камнерез воспроизвел портрет ее отца;
тот подарил его дочери в ее нимфейный (невестин) день  -  всего  три  года
тому назад. Прорицатель недолго подержал гемму в своих странных пальцах  с
квадратными концами, вздохнул и с непоколебимой уверенностью  заявил,  что
философ мертв и вероятно, та же  участь  постигла  брата  Гесионы  еще  на
стенах их города.
     - Теперь у меня только ты, госпожа, - сказала Гесиона, упорно называя
так Таис, несмотря на запрещение, - как же мне не следовать за тобой и  не
делить судьбу? Не отвергай меня, хорошо? -  девушка  прижалась  к  коленям
Таис.
     - Видно, судьба! - согласилась Таис.  -  Но  я  не  жена  и  не  дочь
аристократа, не царского рода, всего лишь гетера, игрушка судьбы,  всецело
зависящая от случая.
     - Я никогда не покину тебя, госпожа, что бы ни случилось!
     Таис посмотрела на фиванку лукаво и  знающе,  слегка  высунув  кончик
языка, и девушка вспыхнула.
     - Да, да! Власти Эроса страшится сама Афродита, что  же  делать  нам,
смертным?
     - Я не люблю мужчин, - с отвращением воскликнула Гесиона,  -  а  если
полюблю... убью его и себя!
     - Ты гораздо больше девочка, чем я думала,  глядя  на  твое  тело,  -
медленно сказала гетера, прищуривая глаза,  чтобы  разглядеть  открывшуюся
Гераклейскую гавань.
     Их поджидали, верно рассчитав сроки плавания. Таис увидела Эгесихору,
окруженную группой воинов, могучая стать которых была заметна издалека.  В
тот же день корабль, увезший Эгесихору из Афин и  стоявший  в  Гераклее  в
ожидании Таис, вышел в трехдневное плавание к  Гитию,  недалеко  от  устья
реки  Эврота,  в  самой  глубине  Лаконского   залива,   где   снаряжались
спартанские  суда.  Если  бы  Эвриклидион  продолжал  дуть,  то   плавание
сократилось бы до двух дней, но в это время года северо-восточные ветры не
были устойчивыми.
     Друг  Эгесихоры  находился  в  Гитии,  собирая  свой  большой  отряд.
Кораблем командовал  его  гекатонтарх  -  сотник,  не  понравившийся  Таис
слишком  откровенными  взглядами,  которыми  он  старался   пронизать   ее
химатион.  Но  Эгесихора  помыкала  воином  как   хотела,   не   стесняясь
откровенного  обожания  со   стороны   меньших   начальников   и   простых
копьеносцев, исполнявших роль гребцов, и  старого  кривого  кормчего,  чей
единственный,  круглый,  как  у  циклопа,  глаз   успевал   замечать   все
творившееся вокруг. Малейшая неточность  в  ударе  весла,  несвоевременная
отдача рулей, чуть-чуть замедлившая ход  корабля  -  все  вызывало  резкий
окрик,  за  которым  следовала  ядовитая  шутка.  Воины  прозвали  старого
кормчего Финикийцем, но относились к нему с почтением.
     Воды Лаконского залива, гладкие, как голубое зеркало  дочери  Лебедя,
подаренное ей самой  Афродитой,  казалось,  замедляют  ход  судна  подобно
густому  напитку.  На  полпути,  против   мыса   Кипарисов,   море   стало
травянисто-зеленым. Сюда доходили воды Эврота - большой реки, в  верховьях
которой - в двухстах сорока стадиях от гавани - стояла столица Лакедемонии
- Спарта. Слева  высился  крутой,  скалистый  и  суровый  кряж  Тайгета  -
знаменитое на всю Элладу место, куда  относили  новорожденных,  у  которых
знатоки  из  старейшин  находили   недостатки   сложения   или   здоровья.
Приблизилось  устье  Сменоса  с  пристанью  Лас,  заполненной   множеством
маленьких судов. Корабль прошел мимо нее, огибая широкий мыс,  за  которым
находилась главная, гавань Лакедемонии - Гитий.
     Причалили к южной бухте, там, где  крутой  склон  мыса  загибался  на
север, запирая  внутреннюю  часть  гавани.  Глубокая  вода  стояла  темным
зеркалом, хотя несущий дождевые  облака  Нот  -  южный  ветер  -  с  силой
срывался с прибрежной гряды, ударяя в противоположный край залива.  Палуба
корабля оказалась локтя на четыре  ниже  пристани  и  обтертые  бревна  ее
закраины - на уровне голов Таис и  Эгесихоры,  стоявших  на  корме.  Обеих
гетер, одетых в яркие хитоны, Таис - в золотисто-желтый, а спартанка  -  в
черный, как ночь, удивительно оттенявший золотую рыжину ее волос, заметили
сразу. С криком "Элелеу!", "Элелеу!" к ним подбежало  несколько  воинов  и
впереди всех бородатый гигант Эоситей, протянувший обе руки Эгесихоре.  Та
отклонила помощь Эоситея и показала ему на переднюю часть корабля, где под
навесом из тростника переступали копытами четыре коня. Спартанцы застыли в
не меньшем восхищении, чем перед  женщинами,  когда  воины  и  два  конюха
начали  осторожно  выводить  косящихся,  прядающих  ушами  жеребцов.  Пара
дышловых  была  Той  редкостной  масти,  что  афиняне  зовут  левкофаэс  -
ослепительно белые, а пристяжная пара - левкопирры,  или  золотисто-рыжие,
под цвет своей хозяйки. Сочетание  белого  с  золотым  считалось  особенно
счастливым с тех пор,  как  от  древнего  Крита  пришло  искусство  делать
хризоэлефантинные статуи богов.
     С пристани спустили мостки. Один из дышловых жеребцов, шедший первым,
вдруг отказался ступать на гнущееся дерево и прыгнул  прямо  на  пристань.
Судно накренилось от мощного толчка, и второй белый конь, последовавший за
собратом, не смог выскочить из корабля, а, зацепившись передними  копытами
за край пристани, остался стоять  на  дыбах.  Корабль  начал  отходить  от
причала. Щель  между  стенкой  и  бортом  стала  увеличиваться.  Эгесихора
увидела, как в усилии  удержаться  напряглись  все  мышцы  коня,  вздулась
большая жила на боку живота. Спартанка бросилась к коню,  но  ее  опередил
спрыгнувший  с  причала  воин.  Судно  качнулось,  копыта  лошади   начали
соскальзывать с бревна, но воин с удивительной отвагой и силой  подтолкнул
жеребца под круп, буквально выбросив его на пристань. Он не сумел избежать
удара задних ног и упал  на  шаткую  палубу,  однако  тотчас  же  поднялся
невредимый.
     - Хвала Менедему! -  крикнул  предводитель  спартанцев,  а  Эгесихора
наградила силача горячим поцелуем.
     - Ха, ха! Смотри, Эоситей, как бы не упустить свою хризокому!
     - Нет, не бывать!
     Вождь лакедемонян спрыгнул на судно, схватил Эгесихору и в  мгновение
ока оказался на пристани. По сходням повели золотистых  жеребцов,  а  Таис
осталась на корме, смеясь над  усилиями  подруги  освободиться  от  мощных
объятий. Герой Менедем  стоял  на  палубе,  замерев  от  восхищения  перед
черноволосой афинянкой, чей медный  Загар  и  серые  глаза  подчеркивались
желтым хитоном. Спартанец был одет только в  эпоксиду  -  короткий  хитон,
закрепленный на одном плече.  Единственным  признаком  воина  на  нем  был
широкий пояс. В борьбе с лошадью хитон упал с плеча, обнажив спартанца  до
талии. Таис с любопытством разглядывала его,  вдруг  вспомнив  Поликлетова
Копьеносца, моделью которому служил тоже лакейский юноша. Менедем  обладал
столь же могучим торсом, шеей и ногами, как знаменитая статуя. На выпуклой
широченной груди могучими плитами лежали  грудные  мускулы,  нижним  краем
немного не достигая правильной арки слегка  выступающего  реберного  края.
Ниже брюшные мышцы были столь толсты, что вместо сужения в талии  нависали
выступами над бедрами. Такая броня брюшных мускулов могла  выдержать  удар
задних ног бешеного  коня  без  всякого  вреда.  Самое  узкое  место  тела
приходилось на верхнюю часть бедер, хотя  их  мускулы  и  особенно  голени
вздувались широко выше и ниже колен.
     Таис взглянула в  лицо  смущенному  атлету.  Он  покраснел  так,  что
маленькие уши и детски округлые  щеки  превратились  в  сплошное  пунцовое
пятно.
     - Что же, Менедем,  -  поддразнила  Эгесихора,  -  пожалуй,  тебе  не
поднять Таис. Она - пентасхилиобойон (стоимостью в пять тысяч быков).
     Спартанка намекала на цену, назначенную Филопатром на стене Керамика.
Старинные серебряные монеты Афин, выпущенные  еще  Тесеем  с  изображением
быка, когда-то равнялись стоимостью быку и потому так и назывались быками.
Выкуп за невесту в древних земледельческих Афинах вносился всегда  быками,
почему девушка в семье называлась "быков приносящей". Самый большой  выкуп
равнялся ста быкам - гекатонбойон - примерно стоимости двух мин, и  потому
чудовищная цена "выкупа" Таис рокотом удивления прошла по группе воинов.
     Менедем даже отступил на шаг, а Таис, звонко рассмеявшись, крикнула:
     - Лови же!
     Инстинктивно воин поднял руки, и  девушка  прыгнула  с  кормы.  Ловко
подхваченная Менедемом, она  удобно  уселась  на  широком  плече,  но  тут
Гесиона с воплем: "Не оставляй меня, госпожа,  с  воинами!"  уцепилась  за
ногу афинянки.
     - Возьми и ее, Менедем, - под общий смех сказала Таис, и атлет  легко
понес обеих девушек на пристань.
     Весь следующий день, несмотря на налетавший временами дождь с ветром,
Эгесихора и Эоситей проезжали, разминая  вычищенных  и  выкупанных  коней.
Едва погода прояснилась и солнце высушило скользкую грязь,  как  спартанка
предложила Таис съездить в столицу Лакедемонии. Дорога  по  долине  Эврота
исстари славилась  удобством  для  конского  бега.  Двести  сорок  стадий,
разделенные на два перегона, не  составили  дальней  поездки  для  бегунов
Эгесихоры. Колесница, на  которой  ехали  Эоситей  и  Менедем,  все  время
отставала от бешеной четверки. Весь путь до столицы промелькнул  для  Таис
очень быстро, и,  захваченная  ездой  -  надо  было  крепко  держаться  на
рискованных поворотах, она совсем почти не оборачивалась.  Никогда  прежде
не бывала она в Спарте. Чем ближе они подъезжали  к  городу,  тем  большее
число людей приветствовало Эгесихору. Вначале Таис думала, что возгласы  и
взмахи рук относятся к Эоситею, стратегу и племяннику царя Агиса, но  люди
бежали к ним с не меньшим энтузиазмом  и  тогда,  когда  колесница  воинов
осталась далеко позади. Они въехали в рощу могучих  дубов,  кроны  которых
сходились так  плотно,  что  в  лесу  царствовал  полумрак.  Сухая  земля,
покрытая толстым  слоем  листьев,  накопившихся  за  сотни  лет,  казалась
пустыней. Место носило мрачный характер, почему и называлось у  спартанцев
Скотита. Миновав рощу, колесница помчалась в город. Эгесихора остановилась
лишь у статуи Диоскуров, в начале прямой улицы,  или  аллеи,  называвшейся
Дромосом - Бегом. Спартанские юноши постоянно состязались  здесь  в  беге.
Прохожие с удивлением разглядывали  колесницу  с  великолепными  конями  и
двумя прекрасными женщинами. Но если в Афинах на такое  явление  сбежалась
бы тысячная толпа, то в Спарте приезжих окружили лишь  несколько  десятков
воинов и эфебов, очарованных красотой девушек и  лошадей.  Тем  не  менее,
когда спутники догнали их и вместе выехали  на  широкую  аллею,  осененную
гигантскими платанами,  крики  и  приветствия  возобновились  с  особенной
силой.
     Эоситей остановился около небольшого святилища, построенного на самом
краю Платановой рощи - так называлась аллея. Эгесихора сошла с  колесницы.
Преклонив колени, она совершила возлияние и зажгла кусочек ароматной смолы
лавзониевого кустарника. Менедем объяснил Таис,  что  этот  храм  посвящен
памяти Киниске, дочери  Архидема,  спартанского  царя,  первой  из  женщин
Эллады  и  всей  Ойкумены,  одержавшей  на  Олимпийских  играх  победу   в
состязании тетрипп - очень  опасном  деле,  требовавшем  великого  конного
искусства.
     - Она разве сестра Агиса? Святилище выглядит  древним,  -  недоуменно
спросила Таис.
     Спартанец улыбнулся детской, чуть наивной улыбкой.
     - Это не тот Архидем, отец нашего царя, а древний.  Очень  давно  это
было...
     Спартанцы, видимо, признали Эгесихору наследницей своей героини,  они
несли ей цветы и  наперебой  звали  в  свои  дома.  Эоситей  отклонил  все
приглашения и повез своих прекрасных спутниц  в  большой  дом  с  обширным
садом. Множество  рабов  разного  возраста  выбежали  принять  лошадей,  а
спартанец повел свою возлюбленную и ее  подругу  во  внутренние,  довольно
скромно обставленные покои. Когда девушки остались  на  женской  половине,
вовсе не так строго отграниченной от мужской, как в Афинах, Таис  спросила
подругу:
     - Скажи, зачем ты не останешься здесь, в Спарте, где ты  родная,  где
нравишься народу?
     - Пока у меня есть моя четверка, красота и молодость. А  дальше  что?
Спартанцы бедны - видишь, даже  племянник  царя  едет  наемником  в  чужую
страну. Поэтому я - гетера в Афинах. Мои  соотечественники,  мне  кажется,
увлеклись  физическим  совершенством  и  воинским   воспитанием,   а   это
недостаточно теперь для успеха в мире. В древности было иначе.
     - Ты хочешь сказать, что лаконцы променяли образованность и  развитие
ума на физическую доблесть?
     - Еще хуже. Они отдали свой мир чувства и разума  за  боевое  военное
превосходство и тотчас  попали  под  жестокую  олигархию.  В  беспрерывных
войнах они несли смерть и  разрушение  другим  народам,  никому  не  желая
ничего уступать. И теперь моих соотечественников в  Спарте  много  меньше,
чем афинян в Аттике. И спартанки отдаются даже своим рабам, лишь  бы  было
больше мальчиков, которых рождается очень мало.
     - Я понимаю теперь, почему ты не хочешь оставаться здесь, прости меня
за незнание, - Таис обняла Эгесихору, и та, растроганная, прижалась к  ней
подобно Гесионе.
     Спартанцы не хотели так быстро отпускать своих очаровательных гостей,
день за днем заставляя их откладывать отъезд. Наконец  Таис  категорически
заявила, что ее люди разбегутся и  ей  пора  приводить  в  порядок  наспех
собранные в путь вещи.
     Обратный путь  был  гораздо  более  долгим.  Таис  хотела  хорошенько
посмотреть незнакомую ей страну.  Поэтому  Эгесихора  и  Эоситей  умчались
вместе на четверке, а Менедем стал возницей  Таис.  Они  ехали  не  спеша,
иногда сворачивая с главной дороги, чтобы посмотреть легендарное место или
старый храм. Таис поразило огромное количество  храмов  Афродиты,  нимф  и
Артемис. Святилища, скромные по размерам, укрывались  в  священных  рощах,
которыми  была  усеяна  буквально  вся  Лакедемония.  Поклонение   женским
божествам в Спарте соответствовало высокому положению спартанских  женщин,
свободно   разъезжавших   и   ходивших   повсюду    без    сопровождавших,
отправлявшихся  в  одиночку  в  дальние   поездки.   Участие   девушек   в
гимнастических  упражнениях,  атлетических   соревнованиях,   общественных
празднествах наравне с юношами не удивляло гетеру  -  она  много  об  этом
слышала. Праздники здесь собирали не только показывавших свои  достоинства
обнаженных юношей, но и девушек, гордо шествовавших мимо толпы восхищенных
зрителей в храм для жертвоприношений и священных танцев.
     Все гетеры высшей коринфской школы считали себя  знатоками  танцев  и
руководили юными ученицами  -  аулетридами.  Древнее  сочинение  о  танцах
Аристокла учили наизусть. Но  превосходное  исполнение  танцев  множеством
людей прямо на улицах Таис впервые в жизни увидела в лакейской столице.  В
честь Артемис, здесь считавшейся богиней безупречного здоровья, совершенно
нагие девушки и юноши танцевали "Кариотис"  -  очень  гордый  и  величавый
танец,  или  "Лампротеру"  -  танец  чистоты  и  ясности.  Танец  "Гормос"
исполнялся людьми  постарше  -  обнаженные  мужчины  и  женщины  кружились
кольцом, взявшись за руки, изображая ожерелье.
     Совсем очаровал гетеру "Ялкаде" - детский танец с чашами воды.  Слезы
восторга подступили к  горлу,  когда  она  следила  за  рядами  прелестных
спартанских детей, полных здоровья и удивительно владевших собою. Все  это
воскресило в глазах Таис обычаи древнего Крита  и  предания  о  праздниках
Бритомартис - критской Артемис.
     Влияние древней религии с главенством женских божеств здесь ощущалось
гораздо сильнее, чем в Аттике. В  Спарте  при  меньшем  числе  людей  было
больше  земли,  и  лаконцы  могли  отводить  места  под  луга  или   рощи.
Действительно, Таис видела по дороге гораздо больше стад, чем на таком  же
отрезке пути от Афин  до  Соуниона  -  оконечного  мыса  Аттики,  где  над
страшным обрывом у берегового утеса  воздвигается  новый  храм  Голубоокой
Девы.
     Менедем и Таис доехали до Гитейона лишь после заката и были встречены
пожеланием долгой жизни и многих детей, какие раздаются во время нимфия  -
брачного торжества. Менедема  это  почему-то  рассердило,  он  хотел  было
покинуть круг веселых соратников, как вдруг явился маленький  мессениец  и
объявил, что все готово к завтрашней охоте.
     Военачальники, от самого стратега  Эоситея  до  последнего  декеарха,
возликовали.
     В обширных камышовых зарослях между Эвротом  и  Геласом  обосновалось
стадо громадных кабанов. Их ночные вылазки нанесли немалый урон  окрестным
полям и даже священной роще, которую всю изрыли голодные свиньи. Охота  на
кабанов в камышах особенно опасна. Охотник ничего не видит  вокруг,  кроме
узеньких тропинок, протоптанных животными в  разных  направлениях.  Словно
высокие стены, стояли камыши локтей в семь высотою, закрывающие полнеба. В
безветренной духоте звонко хрустят то там, то сям сухие  стебли.  В  любое
мгновение  камыш  может  расступиться,  пропуская  разъяренного  секача  с
длинными острыми, как кинжалы, клыками  или  взбешенную  свинью.  Движения
животных  подобны  молнии.  Растерявшийся  охотник   нередко   не   успеет
сообразить, как оказывается на земле с ногами, рассеченными ударом клыков.
Кабан еще не столь злобен: ударив, он  пробегает  дальше.  Свинья  хуже  -
свалив охотника, она топчет его острыми копытами и  рвет  зубами,  выдирая
такие куски мяса и кожи, что раны потом не заживают годами. Зато неистовое
напряжение в ожидании зверя и короткое,  яростное  сражение  с  ним  очень
привлекают храбрецов, желающих испытать свое мужество.
     Воины с таким увлечением принялись обсуждать план  завтрашней  охоты,
что  обе  гетеры  почувствовали  себя  забытыми.  Эгесихора  не  преминула
напомнить о своей великолепной особе. Эоситей прервал  совещание,  подумал
недолго и внезапно решил:
     - Пусть наши гостьи тоже примут участие в охоте. Вместе так вместе  -
и в Египет и в камыши Эврота!
     Менедем поддержал его с такой горячностью, что старшие воины невольно
рассмеялись.
     - Это невозможно,  господин,  -  возразил  мессениец,  -  мы  погубим
красавиц, и только!
     - Подожди! - поднял руку Эоситей.  -  Ты  говоришь,  что  тут,  -  он
показал на чертеж местности,  сделанный  на  земле,  -  древнее  святилище
Эврота. Наверняка оно стоит на холме.
     - Совсем небольшой пригорок, от  святилища  осталось  лишь  несколько
камней и колонн, - сказал охотник.
     - Тем лучше. А здесь должна быть поляна: камыши  ведь  не  растут  на
холме?
     Мессениец согласно кивнул, и начальник  воинов  тут  же  распорядился
изменить направление гона. Главные охотники укроются на окраине  камышовой
заросли, перед поляной, а обе гетеры спрячутся в развалинах храма.  Другая
часть воинов будет сопровождать загонщиков  на  случай  нападения  зверей.
Небольшой щит и копье - вот и все  вооружение  смельчаков,  более  опытные
прибавили к этому длинные кинжалы.
     Кутаясь в светлые, под цвет сухих камышей химатионы, Эгесихора и Таис
старались улечься поудобнее на широких глыбах перекрытий, еще уцелевших на
шести низких колоннах святилища Эврота. Им строго приказали не подниматься
и не шевелиться, когда загонщики погонят кабанов к  реке,  и  обе  подруги
старались заранее найти удобное положение.  Поляна  была  как  на  ладони.
Отчетливо различались фигуры  Эоситея,  Менедема  и  еще  двух  охотников,
укрывшихся за пучками сухого камыша у высокой стены зарослей, к западу  от
поляны. Чтобы  показать  презрение  к  опасности,  лакедемоняне  были  без
одежды, как в военных упражнениях, и разрешили себе только боевые  поножи.
Гетеры понимали, что каждый из них рискует очень многим. Уход из жизни для