и до сорока шести лет. Среди тысяч  римлян,  сходившихся  в  этот
день на Марсовом поле со всех частей города и  окрестных  селений,  был  и
молодой Публий. На нем, как  и  на  других  гражданах  его  центурии,  был
блестящий бронзовый панцирь. В правой руке его был круглый  щит,  у  пояса
висел короткий меч, называвшийся гладием. После битвы при Тицине он прибыл
вместе с отцом в Рим. Теперь отец уже не консул, а  только  лишь  сенатор.
Прирожденная гордость патриция, презрение к таким выскочкам, как Фламиний,
заставили  Сципиона  удерживать  сына  при  себе.  Сципион  не  мог   себе
представить, что его сын будет служить под началом какого-нибудь демагога,
обязанного своим выдвижением не знатности рода и не собственной  доблести,
а хорошо подвешенному языку. "Поверь  мне,  говорил  он  Публию,  -  когда
войско возглавит настоящий полководец, тебе не придется сидеть дома".
     Публию казалось, что отец  несправедлив  к  Фламинию.  Разве  человек
виноват, что его предки не патриции и у него  в  атриуме  не  шкафа  с  их
восковыми изображениями? Разве история Рима не знает  примеров  величайшей
доблести людей незнатных? И разве сам Фламиний своими победами над галлами
не показал себя достойным высшей в республике должности консула? И все  же
отец оказался прав. Фламиний погубил римское войско. Правда,  виной  этому
не его плебейское происхождение, а самонадеянность.
     Перед   центуриями   римских   граждан   показался   претор   Манлий,
сопровождаемый шестью ликторами. Претор поднял руку, призывая к вниманию.
     - Квириты! - начал он. - Вам известно, что не впервые наши доблестные
легионы вступают в схватки с Ганнибалом. Но  из  донесений  полководцев  к
сенату не всегда можно установить, каков исход сражения. До вчерашнего дня
мы считали, что римское войско не одержало решительной  победы,  но  и  не
потерпело поражения.
     Публий покраснел. Он понял намек Манлия. Ни  отец,  ни  Семпроний  не
сказали сенату и народу правды о битвах при Тицине и Требии.
     - Теперь консул Фламиний мертв, -  продолжал  претор.  -  Он  не  мог
послать донесение сенату. Но, будь Фламиний жив, ему бы не удалось  скрыть
от римского народа гибель легионов. Наше государство в опасности. Обычаями
предков  консулу  дозволено  назначить  диктатора.  В  городе  теперь  нет
консула. Сервилий со  своими  легионами  находится  дальше  от  Рима,  чем
Ганнибал. Взяв это во внимание, сенат  предлагает  вам,  квириты,  избрать
диктатора. После тщательного обсуждения мы остановились  на  имени  Квинта
Фабия. Народу  предстоит  решить,  достоин  ли  Квинт  Фабий  диктаторских
полномочий.
     Квинт Фабий! Публий не раз встречал этого невысокого, слегка сутулого
римлянина. Фабий часто приходил к ним домой в дни праздников, один  или  с
супругой.  В  шумной  компании  гостей  Фабий  казался  самым  незаметным.
Говорили, что когда-то он воевал в Сицилии и  в  землях  лигуров,  но  сам
Фабий никогда не рассказывал о своих победах.  Фабий  предпочитал  слушать
других и даже при явном неправдоподобии рассказов, когда трудно удержаться
от неловкой улыбки, на лице его не было  ничего,  кроме  доброжелательного
внимания. Публий обратил внимание на то, что Фабий все делал с достоинство
- здоровался, ел, мыл руки. В поведении его не было  ничего  напускного  и
неестественного.  И  все  же  Публий  представлял  себе  иным  человека  и
полководца,  который  победит   Ганнибала.   Он   должен   быть   сильным,
решительным, бесстрашным.
     Народ  приступил  к  голосованию.  Первыми  голосовали   восемнадцать
центурий всадников. Это были самые богатые граждане,  которые,  по  обычаю
предков, обязаны приходить в войско вместе с конем. Теперь многие из  этих
"всадников" не смогли бы сесть на коня без помощи раба. Это  были  крупные
землевладельцы и торговцы, ростовщик и откупщики государственных  налогов.
"Всадник" стал почетным титулом, дающим право голосовать первым  и  носить
на пальце золотое кольцо.
     Вслед за всадниками голосовали центурии первого  класса,  к  которому
принадлежал  и  Публий.  Граждане  первого  класса  единодушно  поддержали
кандидатуру Фабия.
     Вновь избранный магистрат должен был произнести речь  перед  народом.
Обычно в этой речи благодарили за оказанное доверие  и  обещали  приложить
все усилия, чтобы его оправдать. Все ждали, что скажет диктатор.
     Фабий предстал перед  народом  во  всем  величии  своей  власти  -  в
пурпурной тоге, в окружении двадцати четырех ликторов. Речь диктатора была
краткой:
     - Квириты! Не трусостью  ваших  братьев  и  сыновей  объясняются  наш
поражения,  а  пренебрежением  к  богам.  Консул  Фламиний  не  потрудился
принести им жертвы, вопросить их об исходе  сражения.  Чтобы  умилостивить
богов, я даю обет принести им в жертву весь приплод коз,  свиней,  овец  и
коров, которых вскормят к концу  весны  горы,  равнины,  луга  и  пастбища
Италии, и устроить состязания в музыке, поэзии и драматическом  искусстве,
употребив на это триста тридцать три тысячи сестерциев и  триста  тридцать
три с третью динария.
     Обвинения против Фламиния показались Публию смехотворными. Как консул
мог принести жертву перед битвой, когда враги внезапно напали на войско? И
все же Публий находил речь диктатора  мудрой.  Народ  должен  думать,  что
поражения вызваны не воинским  искусством  Ганнибала,  не  храбростью  его
воинов, а нерадивостью консула в отношении к  богам.  Виновный  найден,  и
приняты меры для завоевания милости богов. Диктатор  даже  продумал  цифру
расходов: всем ведь известно, что у римлян "три" - счастливое число, как у
пунов "семь".
     Собрание окончилось. Римляне расходились по домам.  Со  стороны  реки
слышались глухие удары. Воины разбирали свайный мост через Тибр.



                           У БЕРЕГОВ АДРИАТИКИ

     Колеса закрытой повозки,  в  которой  дремал  утомленный  полководец,
загремели на чем-то твердом и легко покатились по ровному месту.
     Ганнибал приподнял полог и высунул голову наружу.
     - Стой! - крикнул он воину, правившему лошадьми.
     Это была первая мощеная римская дорога, которую ему пришлось  видеть.
И названа она именем  человека,  нашедшего  смерть  в  бою,  -  Фламиниева
дорога. Римляне строили основательно. Дорога должна была соединить  Рим  с
галльскими землями, облегчить их захват и ограбление. Римляне, привыкшие к
тому, что являются господами Италии, не могли думать, что их дорогой может
воспользоваться кто-нибудь другой. Через  три  дневных  перехода  Ганнибал
может стоять у стен ненавистного  города,  протянувшему,  подобно  спруту,
щупальца своих дорог. Но нет, еще рано. Люди утомились. Износились  одежда
и обувь. Хромают кони.
     - Этот прямой и ровный путь не для нас, -  сказал  Ганнибал,  опуская
полог. - Нам нужно найти к Риму свою дорогу.
     Впереди показалась сверкающая  полоса,  сливающаяся  на  горизонте  с
небом. Вот уже можно разглядеть похожие  на  цветки  лилий  паруса.  Море!
Впервые за долгие месяцы блужданий в горах и лесах близкая и родная сердцу
каждого карфагенянина стихия. Море было  видно  из  любой  части  великого
города,  и,  казалось,  оно  обнимало  свое  детище.  Море  было   матерью
Карфагена, а флот - его  колыбелью.  Недаром  предков  Ганнибала  называли
номадами морей.  Их  крутобоким  гаулам  были  послушны  бури  и  ураганы.
Удивленные упорством моряков, они склоняли перед ними седые  головы  своих
валов. В каких только бухтах не бросали гаулы якоря!  Какими  товарами  не
заполнялись алчные пасти их  трюмов!  С  какими  народами  не  вступали  в
схватки моряки! Часто они уносили в свой  город  изогнутые,  как  слоновьи
бивни, носы вражеских кораблей,  трофеи  своих  побед.  Но  море  изменило
Карфагену, переметнулось на сторону римлян. Одно поражение тяжелее другого
терпел карфагенский флот в прошлой войне. И самый страшный позор -  гибель
морской славы родины - видели скалы Эгатских островов.
     Больше нечего было испытывать судьбу. Это впервые понял Гамилькар. Он
повернулся к морю спиной и стал искать счастья на  суше.  У  Карфагена  не
было  флота,  и  отец  повел  войско  в  Иберию  сушей.  Он   создал   это
разноплеменное войско и завещал Ганнибалу сухопутную войну. И разве это не
чудо - лучшие в мире моряки были разбиты новичками, не державшими в  руках
весла! А теперь моряки бьют на суше непобедимую римскую пехоту.  Да,  отец
был прав. Боги моря изменили Карфагену. У них теперь новые любимцы. Но  не
все еще потеряно. Есть еще боги гор, лесов  и  степей.  С  их  помощью  мы
одержим победу. Так думал Ганнибал,  глядя  на  раскинувшееся  перед  ними
море.
     Больные  и  ослабевшие  воины  лежали  на  берегу,  блаженно  вытянув
стершиеся в кровь ноги. Волны с глухим шумом покрывали  прибрежные  камни,
то скрывавшиеся под водою, то снова  показывавшие  свои  черные  блестящие
спины. Воины были благодарны морю, овевавшему их  своим  свежим  ветром  и
успокаивавшему голубизной. Они не задумались над тем, почему море изменило
Карфагену.
     Балеарец Тирн ощупывал рукой кожаный пояс, в котором зашиты были  все
его сбережения - двадцать "коней" ["конем" в карфагенском войске  называли
серебряную монету с изображением скачущей лошади с развевающейся гривой  и
хвостом]. "Еще десять коней, - думал Тирн, -  и  можно  будет  обзавестись
хозяйством. Неплохо бы прикупить пару рабов. Пусть они пашут землю. Я же с
отцом буду охотиться на коз".
     Галлы из отряда  Дукариона  орали  какую-то  песню.  Они  уже  успели
заглянуть в погреба прибрежного селения. В глиняных  бочках  было  столько
вина, что его не выпить и за год.
     - Чего ему пропадать зря, - сказал Дукарион. - Выкатывайте  бочки  на
песок. Будем купать лошадей в вине.
     Это предложение было встречено радостным ревом.
     - Купать в вине! В вине! - зашумели кельты, вскакивая,  и  нестройной
толпой бросились к погребам.
     Ливийцы по  приказу  Ганнибала  снимали  с  повозок  римское  оружие,
захваченное у  Тразименского  озера.  Ганнибал  убедился  в  превосходстве
римского вооружения. Римский меч был короче карфагенского. Его  клинок  из
прочного металла имел заостренный  конец.  Таким  мечом  удобнее  поражать
врага в ближнем бою. Жаль, что нельзя использовать грозные римские пилумы.
Их длинные и тонкие наконечники согнулись при  ударе  о  щиты  и  доспехи.
Римский щит немного громоздок, но зато он закрывает почти все тело.  Доски
щита  обтянуты  холстом  и  телячьей  кожей,  обиты  железными   полосами,
защищающими от ударов. Хороши и римские панцири из металлических полос.
     На песке выросли целые холмы из оружия. Его хватило  бы  не  на  одну
армию.  Но  Ганнибал  распорядился  дать  римское  оружие  лишь  ливийцам,
наиболее опытным и преданным ему воинам,  а  оставшееся  бросить  в  море,
чтобы им не воспользовались враги.
     Сам Ганнибал с группой карфагенян в маленькой бухточке осматривал два
небольших корабля, которые местные жители называют "либурнами".  Он  ходил
по палубе, заваленной канатами, проверял  крепление  парусов  и  прочность
весел, осматривал тесный трюм, куда  могло  поместиться  не  более  десяти
бочек пресной воды и двух десятков кожаных мешков с  мукой.  На  одном  из
этих либурнов в Карфаген отправится Магон. Надо сообщить в  Карфаген  и  в
Иберию, что Ганнибал с войском находится на берегу Адриатического моря,  в
Апулии, и ждет помощи для окончательного разгрома врага.  Ганнибалу  нужны
нумидийские кони и всадники. Если их нет у  Гайи,  может  быть  их  пошлет
Сифакс. Может быть, теперь,  после  битвы  при  Тразименском  озере,  царь
массилов одумается и поймет, что от римлян ему нечего ждать.



                             ВСТРЕЧА В ТЕАТРЕ

     Это были последние дни пребывания Публия в Риме. Скоро ему предстояло
отправиться в легион Фабия. Так решил отец перед отправлением в Иберию.  А
пока Публий бродил по городу, опустевшему и поэтому еще более прекрасному.
Пусть  другие  восторгаются  широкими  и  ровными  кварталами  Александрии
[Александрия - город в  Египте,  построенный  по  распоряжению  Александра
Македонского в 337 году до н.э.; Александрия  славилась  своими  садами  и
широкими кварталами], мраморными лестницами и дворцами Пергама  [Пергам  -
главный  город  Пергамского  царства  (в  Малой  Азии);  славился   своими
великолепными  постройками  и  скульптурными  памятниками,  в  том   числе
знаменитым Пергамским алтарем]. Сципиону нравились кривые улочки Рима, где
все дышало стариной, форум, где рядом с курией и царским домом  находилась
убогая хижина, считавшаяся жилищем  самого  Ромула.  А  сколько  преданий,
трогательных по своей наивности, связано с каждым пригорком, каждой улицей
города! Все здесь переносит тебя в прошлое, и порой кажется, что  судьбами
города вершат возвышенные героические тени. Их голоса слышатся и в  порыве
ветра,  шелестящего  листьями  старой  смоковницы,  и   в   криках   птиц,
гнездящихся в полуразрушенных башнях.
     Во время своих странствий по  городу  Публий  забрел  в  театр,  где,
согласно обету диктатора, проходили состязания в драматическом  искусстве.
Театр занимал один из склонов Палатинского холма. В ту пору в Риме не было
постоянного театрального сооружения со сценой  и  орхестрой,  специальными
местами для зрителей. У подножия  холма  находился  грубо  сбитый  дощатый
помост с навесом. Зрители располагались где  кто  хотел.  Сенаторы,  боясь
выпачкать свои белоснежные тоги, стояли, плебеи сидели прямо на траве  или
на принесенных из дому подстилках.
     Ставили пьесу  Ливия  Андроника  "Ахилл".  Это  было  переложение  на
латинский  язык  божественной  гомеровской  речи,  настолько  далекое   от
подлинника, как земля  от  неба.  Поэт,  явно  желая  польстить  римлянам,
считавшим себя потомками троянцев, изобразил Гектора таким могучим героем,
что Ахилл, вопреки "Илиаде", бежал от него без оглядки и,  наверно,  погиб
бы бесславной смертью, если бы какой-то юнец в белом, спустившийся с крыши
навеса по веревке, не нанес в спину троянского героя  предательский  удар.
Этот юнец, очевидно, изображал богиню Геру [женские роли в римском  театре
исполняли мужчины]. Зрители без должного уважения к супруге Зевса  бросали
в нее  огрызки  яблок  и  куски  лепешек,  которые  они  предусмотрительно
захватили с собою: представление длилось весь день, до заката солнца.
     Шум голосов заставил Публия обернуться. Сверху, немного  прихрамывая,
спускался человек лет сорока. На нем была не первой  свежести  тога.  Щеки
были покрыты густой щетиной. Можно было подумать, что незнакомец находится
в трауре [траур по умершим выражался в том, что его родичи  не  брились  и
носили темную одежду]. Однако взгляд у  него  был  скорее  радостным,  чем
грустным.
     Плебеи при виде  незнакомца  вскочили  со  своих  мест  и  шумно  его
приветствовали.
     - Будь здоров, Гней Невий! Иди к нам!
     - Благодарю вас, друзья!  -  Незнакомец  приложил  руку  к  груди.  -
Простите, что я в таком виде. В  тюрьме  не  дают  ничего  острого.  Стиль
[стиль - заостренная  палочка  для  письма]  мне  заменил  воображение,  а
папирус - память. А вот бронзовую бритву не заменишь ничем.
     - Твои стихи острее бритвы! - крикнул кто-то из  плебеев.  -  Недаром
Метеллы боятся показаться на  комициях.  Ты  их  так  отбрил,  что  им  не
поздоровилось.
     "Так вот он какой, Невий! - думал Публий. - Вот он, гроза  нобилей  и
враг Метеллов. Его ядовитые стихи против этого знатного рода были  у  всех
на устах, но Публий помнил  из  них  лишь  одну  строку:  "Злой  рок  дает
Метеллов Риму в консулы".
     Сципион перевел взгляд на сцену.
     Там появился шатер Ахилла. Греческий герой размышлял  вслух  о  своей
неминуемой гибели, которая должна наступить после совершенного им великого
подвига - победы над Гектором. В шатер  вступил  старец  с  разметавшимися
седыми волосами. Это некогда могущественный царь  Трои  -  Приам,  а  ныне
несчастный отец, согбенный годами и горем. На глазах у Приама  Ахилл  убил
Гектора и, привязав его тело к колеснице, трижды объехал вокруг города.
     У зрителей вырвался протяжный стон при виде страдальца. Победитель  и
побежденный. Ахилл и Приам. Лютые враги. Но они  смертные.  Они  люди.  Их
ждет одна и  та  же  дорога  в  Аид  и  челн  Харона.  Общая  судьба  всех
человеческих поколений. Старец припал  к  рукам  Ахилла.  Он  целует  руки
убийцы своего сына. Ахилл не оттолкнул старца. По щекам  греческого  героя
льются слезы. Ахилл и Приам обнялись и плачут вместе.
     Веками  певцы  будут  прославлять  победу  над   врагами,   правители
государств будут награждать победителей венками и водружать на площадях их
статуи. Но есть еще более великий подвиг -  человечность.  Он  торжествует
над злом, которое причиняют смертные друг другу, над враждою  и  распрями,
над жестокостью богов и даже над судьбою.
     Не потому ли даже в переложении Ливия Андроника эта сцена,  созданная
великим Гомером, так волнует Сципиона.
     - Прости меня, - обратился Публий к своему соседу. -  Я  слышал,  что
тебя называли Гнеем Невием. Мне хотелось бы узнать твое мнение о  пьесе  и
игре актеров.
     - Игра? Разве это игра! - воскликнул Невий. - Слышишь, как  дрожит  у
Ахилла голос? Ты думаешь, от жалости к несчастному Приаму? От страха! Раб,
играющий Ахилла, боится, если публика будет недовольна представлением: его
так отдерут, что он неделю сидеть не сможет. Этого боятся и другие актеры.
Однажды во время представления моей "Федры"  публика  так  стала  орать  и
свистеть, что эдил приказал прервать пьесу. Тут же, на глазах у  зрителей,
ликторы сорвали с актеров одежды,  в  дело  пошли  розги.  И  это  зрелище
понравилось публике больше, чем сама пьеса.  Можно  сказать,  что  зрители
были в восторге. "Бей Федру! Поддай Ипполиту!" - слышались возгласы. Можно
подумать, что свист розог для зрителей приятнее пения сирен.
     - Ты прав, - согласился Сципион. - У римских квиритов  грубые  вкусы.
Из всех зрелищ им милее всего кулачный бой. Но театр  ведь  и  создан  для
того, чтобы воспитывать зрителей. Недаром греки называли его  "школой  для
взрослых". Чтобы учить народ, нужны трагедии и комедии из его жизни.  Риму
нужны свои поэты.
     - О каких поэтах может мечтать Рим, когда он не  терпит  правды!  Ты,
наверно, знаком с комедиями афинянина Аристофана. Какой только  бранью  не
осыпает Аристофан Клеона! А ведь комедии Аристофана писались  и  ставились
при жизни Клеона. Клеон, к каждому  слову  которого  прислушивался  народ,
присутствовал  на  представлении  "Всадников"  и  узнавал  себя  в  наглом
кожевнике. Все Афины смеялись над Клеоном.  Что  же  было  после  этого  с
Аристофаном? Ему отрубили голову? Бросили в тюрьму? Высекли розгами?  Нет,
его  наградили  лавровым  венком!  Поэтому  в  Афинах  были  Аристофаны  и
Эврипиды. А Риму достаточно и Ливия Андроника.
     - Но Рим имеет не одного Андроника, - возразил Сципион. - У Рима есть
и Гней Невий. Рим любит его стихи о войне с  пунами.  Кто  не  знает  этих
строк: "Они предпочитают пасть на этом месте, чем к землякам вернуться  со
стыдом и срамом". Рим ждет от Невия поэмы о войне с Ганнибалом.
     - Пусть об этой войне напишет мой внук.
     - Твой внук? - удивился Публий. - А сколько ему лет?
     - Один месяц. Он родился в тот день, когда меня бросили в тюрьму.
     - Что же он будет  знать  о  Ганнибале  и  о  войне  с  ним?  Римские
полководцы будут известны ему лишь понаслышке.
     - Вот и хорошо. О старине писать безопаснее. А еще лучше обратиться к
грекам. Но и тут надо остерегаться, чтобы какой-нибудь римский  нобиль  не
узнал себя в "хвастливом воине" ["хвастливый  воин"  -  типичный  персонаж
греческой  комедии,  заимствованный  оттуда  римскими  драматургами].   Ты
советуешь писать о войне с Ганнибалом, но что мне  сказать  о  Сципионе  и
Семпронии, выдавших свои поражения за победы?
     Публий густо покраснел.
     Приняв молчание и смущен