щ.  Легионный  лекарь  осторожно  снял  с
консула латы и приподнял край тоги, набухший от крови.
     Консул повернул побледневшее лицо к сыну и встретился с ним взглядом.
     - Ты начал неплохо, мой мальчик! - тихо прошептал он.



                                  БОДЕНК

     Мост из плотов, наведенный на реке еще до битвы с пунами при  Тицине,
был цел. Прогромыхав по бревнам, колеса непривычно мягко  вошли  в  землю,
сырую от недавно выпавшего дождя.
     Публий накрыл плечи задремавшего отца краем своей тоги и  соскочил  с
повозки. Перед ним была великая река Пад. От берегов, покрытых  молчаливым
лесом, веяло такой грустью и  безнадежностью,  что  невольно  вспоминалась
греческая сказка о безрассудном Фаэтоне, упавшем где-то  здесь  вместе  со
своей солнечной колесницей. Не эти ли склонившиеся над рекой тополя и  ивы
оплакивают несчастного янтарными слезами? [греки и  римляне  отождествляли
Пад с мифическим потоком Эриданом, куда  упал  пораженный  Зевсом  возница
солнечной  колесницы  Фаэтон;  сюда  пришли  оплакивать  брата  безутешные
сестры; они превратились в тополя, а их слезы стали янтарем]
     Тишину нарушили глухие удары. Легионеры разрушали мост, чтобы по нему
не прошел враг. Публий обернулся к повозке.  Отец  не  спал.  Он  тревожно
вглядывался в темный лес на противоположном  берегу  Пада.  Теперь,  после
Тицина, консул уже не рвался в битву. Он старался ее оттянуть  до  прихода
из Сицилии другого консульского войска, во главе с Гаем Семпронием.
     В этот же день римляне достигли Плаценции [теперь  итальянский  город
Пьяченца]. У стен города вырос лагерь.
     Воины  отдыхали  и  набирались  сил.  Консула  радовала  весть,   что
Семпроний  спешит  на  помощь.  Пока  Ганнибал  переправится  через   Пад,
Семпроний будет здесь.
     Но  вскоре  стало  известно,  что  Ганнибал  со  всем  своим  войском
находится уже по эту сторону реки. Это казалось чудом. Одни говорили,  что
Ганнибал, поднявшись к верховьям реки, перешел ее вброд, поставив слонов в
ряд, чтобы ослабить напор течения. Другие уверяли, что пуны навели мост из
лодок, присланных италийскими галлами. Как бы то ни было, Ганнибал за  два
дня сумел осуществить то, что другой полководец сумел бы выполнить лишь за
неделю. Лишний раз убедившись, что противник, несмотря на свою  молодость,
превосходит его опытом и талантом, Сципион приказал  усилить  караулы.  Он
опасался неожиданного нападения.
     Нападение совершилось оттуда, откуда его никто не ожидал. На рассвете
лагерь огласился криками. Сципион вышел  из  претория,  поддерживаемый  за
плечо сыном. Нельзя было понять, что происходит. Часовые стояли на местах.
Ворота были закрыты, на улицах было пусто. Крики  доносились  из  палаток,
находившихся между алтарем и преторием. В  палатках  происходила  какая-то
возня. Кто этот невидимый враг, незаметно проникший в лагерь? Уже тревожно
гудели  трубы.  Воины  сбегались  к  преторию,  строились  по   манипулам.
Достаточно было взглянуть на их строй, чтобы понять все. В строю  не  было
галлов, не было и военных трибунов. Пока верные консулу легионеры кинулись
к палаткам, беглецов и след простыл. В  палатках  лежали  окровавленные  и
обезглавленные   трупы   римских   трибунов.    Преследование    оказалось
бессмысленным. Убийцы, хорошо знавшие местность, были уже в  своих  родных
лесах. Ужас и скорбь охватили воинов. Еще одна неудача, более страшная  по
своим последствиям, чем поражение при Тицине.
     Теперь нельзя было сомневаться  во  враждебности  галлов.  Надо  было
рассчитывать только на собственные силы.  В  следующую  же  ночь,  покинув
злополучный лагерь, легионы Сципиона двинулись на соединение с  Семпронием
Лонгом к притоку Пада-Требии.
     А тем временем Ганнибал принимал перебежчиков. Они подходили  к  нему
по одному  и  складывали  у  ног  окровавленные  головы  римлян.  Ганнибал
приветливо улыбался и  дарил  каждому  и  перебежчиков  горсть  серебряных
монет.
     - Идите домой, - говорил им Ганнибал. - Пусть ваши родичи  порадуются
свободе своих сыновей. А это серебро вам не помешает. Не так ли?
     Дукарион, стоявший рядом с полководцем, ничего не понимал. Распускать
по домам таких отличных воинов, да еще перебежчиков, для которых из страха
перед наказанием немыслим плен! Это безумие!
     Когда  перебежчики  удалились,  полководец  взглянул  на   Дукариона.
Прочитав в глазах его недоумение, он сказал:
     - Эти люди, явившись к своим, будут лучшими ходатаями в  мою  пользу.
Каждый из них приведет троих, а может быть, и четверых.  Ты  показал  свою
преданность, и поэтому назначаю тебя начальником этого будущего отряда.
     Ганнибал оказался прав. Не прошло и недели, как к валу  карфагенского
лагеря подошла огромная толпа воинов с  длинными  мечами  в  руках.  Среди
пришедших было много людей  с  трубами  и  свирелями.  Ганнибал  хотел  их
отослать, но Дукарион сказал:
     - Звуки труб и свирелей воодушевляют нас.
     И Ганнибал оставил в  лагере  всех  пришедших.  Их  было  семь  тысяч
человек.



                              ТРЕТИЙ КОНСУЛ

     По  обычаям  предков,  воин,  спасший  товарища,  заслуживает  высшей
награды. Спасенный должен называть спасителя отцом и угождать ему во всем.
Но ведь не может отец называть  отцом  своего  сына.  Публий  должен  быть
доволен тем, что избавлен от придирок центурионов и находится в претории.
     Отец  не  признавал   лекарей,   пользуясь   испытанными   дедовскими
средствами - настоями трав, молитвами ларам. Но, так как рана не заживала,
он решил послать в Анций,  в  святилище  Эскулапия  [Эскулапий  (у  греков
Асклепий) - бог-врачеватель; ему была посвящена змея; изображение змеи над
чашей стало символом медицины], гонца, верного вольноотпущенника Килона, с
искусно отлитой из серебра рукой. Эта жертва должна была  принести  полное
выздоровление. А пока Килон находился на пути в Анций, Публий  должен  был
перевязывать  рану.  Он  выполнял  эту  обязанность  с  такой  любовью   и
старанием, что отец готов был  бы  публично  признать,  что  обязан  своим
выздоровлением одному сыну, если бы не боялся гнева завистливых богов.
     Оставаясь наедине  с  сыном,  Сципион  часто  делился  с  ним  своими
тревогами, посвящал его в свои планы.
     Консула  более  всего  волновала  судьба  легионов   Гнея   Сципиона,
отправленного морем в Иберию. Не может быть, чтобы Ганнибал повел в Италию
все свое войско. Он должен был знать, что иберы так же не любят пунов, как
галлы - римлян. Кого же он оставил в Иберии? С каким войском?  Удастся  ли
Гнею закрепиться в Иберии и поднять на борьбу против пунов иберов?
     Публий  был  невольным  свидетелем  той   сложной   и   скрытой   для
постороннего глаза работы, которую выполнял полководец. К  отцу  приходили
легаты [легат - старший офицер; обычно  командовал  легионом],  докладывая
ему об укреплении лагеря, о настроениях воинов, о действиях противника. Он
допрашивал  взятых  в  плен   лазутчиков   и   принимал   послов   сената,
интересовавшихся нуждами и намерениями консула.
     Однажды  в  преторий  вошел  коллега  отца  Гай  Семпроний,  необычно
возбужденный и радостный.
     - Можешь меня поздравить, - сказал он, обращаясь к  Сципиону.  -  Мои
воины напали на нумидийцев в то время, когда они грабили галлов и гнали их
до самого пунийского стана. Вот тебе и непобедимая конница Ганнибала! Пуны
бежали как зайцы. Мои воины ликуют. Я возвратил им уверенность в победе.
     Отец равнодушно смотрел себе под ноги, словно речь шла  не  о  победе
над пунами, а о чем-то малозначащем.
     - Теперь, - продолжал Семпроний, - нам нечего медлить. Соединим  наши
армии и разом ударим по врагу.
     -  Не  обольщайся  успехом  в  этой   стычке,   -   молвил   Сципион,
приподнимаясь на локте. - Ты не знаешь Ганнибала. Это коварный  и  опасный
враг. Надо ждать.
     - Чего ждать? - вспылил Семпроний. - Третьего консула  с  его  армией
или пока галлы полностью не перейдут на сторону врага?
     - А ты разве не знаешь, - спокойно  возразил  Сципион,  -  что  войну
могут решить не только опытные и смелые полководцы со своими армиями, но и
другие могущественные неосязаемые силы! Да, я жду третьего консула  с  его
легионами. Этого консула не избирали на комициях и не утверждали в сенате.
Имя этому консулу - время, а его  легионы  -  это  дни,  недели  и  месяцы
бездействия вражеского войска. Не забывай, что Ганнибал в чужой стране и в
Африке нет другого  Ганнибала,  который  мог  бы  повторить  его  поход  и
доставить ему  подкрепление.  А  галлам  скоро  надоест  кормить  всю  эту
прожорливую африканскую  саранчу.  Галлы  нетерпеливы,  им  подавай  сразу
победу. И, если ее не будет, тогда они станут нашими союзниками.
     Публий, слушая этот спор  двух  консулов,  испытывал  незнакомое  ему
прежде чувство раздвоенности. Он отдавал должное  благоразумию  отца,  его
привлекало остроумие, с помощью которого отец отбивал натиск Семпрония, но
Публию было трудно понять, как можно без конца уклоняться  от  боя,  когда
враг опустошает страну и рвется к Риму.  "А  в  прошлых  войнах,  невольно
задавал себе вопрос юноша, - разве  Рим  не  добивался  победы  с  помощью
решительных схваток? Дважды наши предки вступали в  сражение  с  Пирром  и
дважды терпели жестокое поражение, хотя и удивляли врага своим  упорством.
Но они не стали уклоняться от третьей битвы, которая решила исход войны  в
их пользу".
     Когда  однажды  Публий  высказал  свои  сомнения  отцу,  тот   тяжело
вздохнул:
     - Поступками людей часто руководит честолюбие! Какое  Семпронию  дело
до третьего консула, который, как я  уверен,  принесет  Риму  победу.  Его
тревожит  другое:  на  носу  консульские  выборы,  и   тогда   конец   его
полномочиям. Слава победы может достаться кому-нибудь другому.  Вот  этого
он боится и поэтому рвется в  бой.  Какой  страшный  вред  может  принести
республике один безрассудный человек, если ему вручена высшая власть!
     Прошло немало лет, пока не только Публий, но все римляне поняли,  что
в борьбе против такого противника, как Ганнибал, время было самым надежным
союзником. Пока же осторожность  казалась  трусостью,  а  безрассудство  -
храбростью. Честолюбивый Семпроний так раздул свой  незначительный  успех,
что в Риме он казался  кое-кому  настоящей  победой.  По  городу  поползли
кем-то пущенные грязные слухи, что Сципион потому медлит со сражением, что
не может участвовать в нем из-за раны и не хочет, чтобы  лавры  победителя
достались Семпронию.
     Слухи эти достигли и лагеря, и  Публию  не  раз  приходилось  слышать
насмешливые замечания солдат по адресу отца. Они глубоко ранили и  обижали
его, хотя сам он не менее других рвался в бой.
     Настроения  римских  солдат  были  хорошо   известны   Ганнибалу,   и
полководец был доволен, что  все  идет  так,  как  он  задумал.  Начальник
нумидийцев  Магарбал,  искусно  разыгравший  сцену  отступления,   получил
награду. Были награждены и рядовые всадники, хорошо  сыгравшие  порученные
им роли беглецов.
     - Ты более щедр, когда  мы  отступаем,  -  сказал  Магарбал,  получая
награду.
     Ганнибал  рассмеялся.  Он  не  стал  объяснять  Магарбалу,  как   его
радовало, что удалось внушить неопытным и плохо обученным вражеским воинам
обманчивую надежду на успех. Галлы, составлявшие чуть ли не  половину  его
войска, пока еще не пали духом. А римляне  самонадеянны.  Семпроний  глуп,
хитрый Сципион прикован  к  постели.  Остается  лишь  наметить  место  для
будущего сражения...
     Опытным глазом Ганнибал оценил выгоды равнины, отделявшей его стан от
римского  лагеря.  Поле  пересекалось  ручьем  с  высоким  берегом,  густо
поросшим  терном.  Ему  было  известно,  что  римляне  опасаются  лесистых
местностей, в которых италийские галлы обычно устраивают засады.  Этот  же
ручей даже не заставит их насторожиться.
     - Смотри, - говорил полководец, обращаясь к Магону, - вот место,  где
ты должен спрятаться. Возьми  с  собой  тысячу  пехотинцев  и  столько  же
всадников. Не забудь приказать им положить блестящее  оружие  и  шлемы  на
землю.
     - Можно идти? - спросил Магон.
     - Иди... Нет постой! - крикнул он ему вслед.
     Магон остановился. Ничто не  говорило  посторонним,  что  Ганнибал  и
Магон не просто военачальник и подчиненный, а братья. Более того: на людях
Ганнибал  был  подчеркнуто  строг  с  братом.  Теперь  же  в  его   голосе
послышалось что-то необычно ласковое.
     - Будь осторожен, Магон, - сказал Ганнибал, взяв  брата  за  руку.  -
Впереди у нас еще много битв. Не бросайся в схватку  первым.  Ты  ведь  не
рядовой воин. Помни, чему нас учил отец.
     Магон поднял  голову.  В  его  глазах  блеснули  слезы.  Откуда  они?
Воспоминание об отце и далеком детстве или необычно ласковый тон и  забота
Ганнибала?
     - Иди отдыхай, - сказал Ганнибал, прощаясь. - Пусть отдохнут и воины.
Место займешь ночью. Понял?



                                  ТРЕБИЯ

     Римский легионер не красноречив. Спроси его, где он сражался, за  что
получил бронзовую фалеру [фалера - знак воинской награды в римской  армии:
бронзовый, серебряный или золотой кружок], где был ранен, - он промычит  в
ответ что-то невразумительное. Но попроси  рассказать,  чем  его  кормили,
какая еда ему по душе, и ты его не узнаешь.
     И откуда у него тогда появятся и дар слова и воображение! Он вам  так
опишет гусиную печенку в молоке с медом,  или  маринованные  маслины,  или
хрустящую корочку жареной свинины, что вы проглотите собственный  язык.  И
неудивительно!
     Что приносит воину каждый новый день? Брань центуриона, розги,  раны,
смерть. Одна лишь еда скрашивает суровую, полную  изнурительного  труда  и
опасностей солдатскую жизнь.
     И  в  это  холодное  утро,  когда  воины  Тиберия  Семпрония,   зябко
поеживаясь, выходили из палаток, они думали о  завтраке.  Чем  их  сегодня
накормит повар Муммий, порази его Юпитер. С тех пор как они прибыли в  эту
суровую и дикую страну из солнечной Сицилии, воины знали одну лишь бобовую
похлебку. Сколько было шуток  по  ее  поводу!  "Муммий  хочет  нас  заживо
похоронить! - смеялись легионеры. - Ведь в дни поминовения умерших предков
на их могилы приносят бобы".
     Из приоткрытого медного котла шел  вкусный  запах.  Нет,  сегодня  не
бобовая похлебка, а что-то более привлекательное. Солдаты  доставали  свои
миски и садились у котла. Муммий суетился и весело подмигивал.
     Тревожно прогудела труба.
     - Строиться! - кричали центурионы.
     Пуны совсем обнаглели. Их всадники появились у вала. Дротики  свистят
у палатки самого консула. Ганнибал вызывает его на битву. Может ли Тиберий
Семпроний упустить этот момент? Правда, время слишком раннее  и  воины  не
успели позавтракать. Ну что ж, они будут обедать с большим аппетитом!
     Консул дал знак к выступлению. Конница,  а  за  нею  пехота  покидали
лагерь. Заколыхались черные и красные перья на шлемах.  Блеснули  копья  и
мечи. Консул невольно залюбовался своим войском, имевшим такой  грозный  и
внушительный вид. Пуны отступали к Требии.
     Ночью в горах шел дождь. Река вздулась. Пешим воинам вода доходит  до
пояса. Чтобы никого не снесло течением, консул приказал  воинам  держаться
за руки. Оружие и доспехи переправили на конях. Когда весь легион совершил
переправу, было  уже  около  полудня.  Сквозь  густые  облака  пробивалось
солнце. Но оно было бессильно согреть воинов. Кровь их застыла  не  только
от холода, но и от сосущего голода. Муммий,  где  твоя  бобовая  похлебка?
Сейчас она казалась желанной, как родной дом. Но Муммий  со  своим  медным
котлом остался на том берегу этой мерзкой речушки.
     В это же время из карфагенского лагеря Ганнибал выводил своих воинов.
Они успели подкрепить себя пищей и  питьем,  накормить  своих  лошадей  и,
раздевшись у костров, натереть грудь и руки касторовым маслом.
     Пуны строились в  одну  прямую  линию.  Конница  стояла  на  флангах.
Впереди всадников  были  боевые  слоны.  В  центре  находились  балеарские
пращники, за ними ливийцы, иберы, галлы. Своими свинцовыми шарами балеарцы
так дружно встретили римских стрелков, что те скрылись за  рядами  тяжелой
пехоты.
     Римской пехоте,  защищенной  шлемами  и  щитами,  балеарцы  не  могли
причинить большого ущерба,  поэтому  Ганнибал  направил  пращников  против
римской конницы. Осыпаемые  градом  свинцовых  шаров  и  камней,  всадники
смешались и обратились в бегство.
     Несмотря на холод и истощение, римские пехотинцы в  центре  выдержали
натиск  карфагенских  слонов.  Пропустив  их  вперед,   римляне   засыпали
четвероногих гигантов тучей дротиков и копий. Испуганные  слоны  повернули
назад, и, если бы не искусство Рихада и других индийцев, они раздавили  бы
карфагенских воинов.
     Бой развернулся и на левом  фланге,  где  находились  галлы.  Услышав
звуки труб, они скинули свои плащи и остались в одних штанах -  то  ли  им
хотелось устрашить врага мощью своих обнаженных мускулов,  широтой  груди,
показать свое презрение к ранам и смерти, то ли  они  боялись,  что  плащи
будут цепляться за кусты и помешают сражаться. В  первом  ряду  галлов  не
было ни одного воина  без  золотой  гривны  на  шее  -  признака  знатного
происхождения. А вот и Дукарион. Его лицо дышит яростью. Месть за все - за
рабство, за рубцы на бедрах! Месть! И меч  опускается  на  головы  римлян.
Месть!
     Судьбу сражения решила карфагенская конница. Она опрокинула  римскую,
погнала назад к реке и в то  же  время  охватила  с  двух  сторон  римскую
пехоту,  храбро  сражавшуюся  в  центре.  Высоко  взлетали  и  со  свистом
рассекали воздух сверкающие мечи. Римляне, не  выдержав  натиска,  падали,
лошади, потеряв  седоков,  неслись  по  лугу,  неловко  вскидывая  задними
ногами. Наконец вышел из засады Магон со своими всадниками и ударил в  тыл
римлянам. Магон мчался, прижавшись к гриве своего  вороного  коня.  Забыты
были все наставления и советы брата. Магон впереди всех.  Его  меч  разит,
как молния.
     - Руби их, Магон, руби! - шептал Ганнибал, наблюдавший  за  битвой  с
вершины холма. - Сжигай их, как ветер пустыни, знойный ветер Ливии.
     Облако пыли окутало место боя. Когда оно рассеялось, стало видно, что
весь берег реки сплошь покрыт  трупами,  обломками  щитов  и  копий.  Лишь
десяти тысячам легионеров во главе с Семпронием  удалось  пробиться  через
вражеские ряды на Плаценцию.



                             В ШАТРЕ ГАННИБАЛА

     У шатра Ганнибала Дукарион увидел  воина  в  штанах  до  щиколоток  и
легком плаще; судя  по  одежде  -  ибера.  Незнакомец  снял  шлем.  Свежий
утренний ветер зашевелил копну ярко-рыжих волос.
     Дукарион знал всех друзей и приближенных Ганнибала, имевших доступ  в
его шатер, этого же рыжеволосого он видел впервые.
     - Заходи, Дукарион, - сказал рыжеволосый, приподнимая полог шатра.
     - Откуда ты меня знаешь? - удивился галл.
     - Я новый телохранитель Ганнибала. Полководец предупредил  меня,  что
ты явишься. Он поручил мне с тобой поговорить.
     Дукарион не без тревоги переступил порог палатки. До сих пор Ганнибал
еще ни разу не вел с ним переговоров через третьих  лиц.  Если  полководец
нуждался в его совете или хотел что-либо приказать, он вызывал Дукариона к
себе. И это льстило галлу, возвышало его в  глазах  соплеменников.  "Может
быть, Ганнибал на меня сердит? -  было  первой  мыслью  Дукариона.  -  Или
стряслась какая-нибудь беда?"
     На коврике против  входа,  где  обычно  спал  полководец,  лежал  меч
Ганнибала,  с  которым  он  никогда  не  расставался.   Но   еще   большее
беспокойство вызвали две большие дыры в холсте, как раз над ковром.
     Дукарион рванулся к незнакомцу.
     - Скажи, что с Ганнибалом? Откуда эти разрезы?
     - Успокойся,  -  сказал  рыжеволосый,  -  присаживаясь  на  ковер.  -
Ганнибал жив. Заговорщики просчитались. Им было неведомо, что полководец и
ночью не знает