ие юноши за  отсутствие  у  него  возражений,
Гней Невий продолжал:
     - Да, Сципионам и Семпрониям не понравилась бы моя поэма, если  бы  я
вздумал ее написать. Ею был бы больше доволен Ганнибал.  Вот  кто  недурно
играет свою роль. А ты знаешь,  мне  жалко  оставлять  такой  сюжет  моему
внуку. Может быть, мне действительно заняться  им  самому?  Но  удобно  ли
писать о том, чего не видел? Что я знаю о Ганнибале? Он  дал  клятву  быть
вечным врагом Рима. И у него один глаз.
     - Когда мы встретились, у него было два глаза, - сказал Публий. -  Но
и я, пожалуй, знаю о Ганнибале не больше тебя.
     - Ты видел Ганнибала? - удивился поэт.
     - Публий Корнелий Сципион Младший! - раздался голос глашатая.
     - Публий повернулся:
     - Прощай, меня зовут.
     - Ты сын консуляра? [консуляр - бывший консул] -  удивился  Невий.  -
Какой же я осел! Никогда не отделаюсь от привычки говорить  с  людьми,  не
узнав их имени.
     - Не беспокойся! - сказал Сципион. - Меня не может обидеть правда.  Я
рад, что познакомился с тобой, и буду еще более счастлив, если нам удастся
встретиться и продолжить разговор. Прощай!



                             В РИМСКОМ ЛАГЕРЕ

     Фабий  шагал  между  рядами  полотняных  палаток,  освещенных  лунным
светом. Уже месяц, как он избран диктатором, и за это время он  не  провел
ни одной спокойной ночи. Вместе с почетом и  властью  должность  диктатора
принесла  ему  волнения  и  бессонницу.  Италия,  разбитая  в   нескольких
сражениях, потерявшая уверенность в собственных силах, вручила Фабию  свою
судьбу. Она ждет избавления от полчищ Ганнибала, а что она  ему  дала  для
победы! Несколько тысяч наскоро обученных военному делу поселян. С ними он
должен  победить  опытных  иберийских  и  ливийских  пехотинцев,  страшную
нумидийскую конницу.
     Впереди на валу виднелся  силуэт  часового,  опирающегося  на  копье.
Фабий вспомнил свою юность, римский лагерь в Сицилии  у  горы  Эрикс.  Как
тогда все было просто для него. Дождаться смены и спать. А  теперь  он  не
знает  покоя  ни  днем,  ни  ночью,  словно  Италия  поставила  его  своим
недремлющим стражем.
     С вершины холма, на котором был  разбит  лагерь,  виднелись  равнина,
расплывчатые очертания оливковых рощ и виноградников. Там враг, сильный  и
коварный. Может быть, Ганнибал сейчас тоже не спит и готовит войску  новую
западню. Ганнибалу не терпится как можно скорее закончить войну:  ведь  он
на чужбине и каждый день отнимает у него силы и не  прибавляет  новых.  Он
нетерпелив, этот африканец, у него горячая южная кровь.  В  борьбе  против
него лучшее оружие - терпение.
     Из палаток доносится богатырский храп воинов. Легионеры устали. Почти
каждый  день  им  приходится  разбивать  новый  лагерь.  Выкапывать   рвы,
обкладывать вал дерном, обносить его частоколом. А в тот  день,  когда  не
надо строить лагерь, находится  другая  работа  -  чистить  оружие  смесью
уксуса и мела, молоть зерно на хлеб.
     В одной из палаток не спали. Говорили двое. Фабий прислушался.
     - Сколько  мы  будем  здесь  торчать,  как  куры  на  насесте?  Можно
подумать, что наша овечка заботится о том,  чтобы  нам  было  виднее,  как
одноглазый опустошает Италию!
     "Овечка", - с усмешкой подумал Фабий, - мое школьное прозвище. И  это
им известно".
     - Чего  от  него  ждать?  -  послышался  другой  голос.  -  Он  хочет
ускользнуть от Ганнибала за тучами и облаками.  Вот  Минуций  -  настоящий
орел. Будь он диктатором, от пунов осталось бы мокрое место.
     Фабий медленно зашагал к преторию. "Кто эти  люди,  отзывающиеся  обо
мне с таким презрением? - думал он. - Землепашцы из Этрурии или пастухи из
Самния? Вражеское нашествие лишило их крова и семьи.  Они  рвутся  в  бой,
забывая о судьбе Фламиния и его армии. Да  простят  боги  их  заблуждение.
Уместно ли думать об обидах, когда решается судьба  отечества!  Честолюбие
уже погубило Фламиния. Пусть они считают меня трусом или  предателем.  Это
не заставит меня отступить".
     Фабий задремал к утру. Но сон его был недолог. Снаружи слышался  шум.
Кто-то хотел его видеть, а ликтор не пускал.
     - Иди к легату! - кричал он. - Диктатор еще спит.
     - Я уже был у легата! - доказывал незнакомый голос.
     Фабий, накинув тогу, вышел наружу. К нему, прихрамывая, шел худощавый
человек лет сорока. Фабию показалось, что он где-то его видел.
     - Будь здоров! - сказал незнакомец.
     - Я тебя слушаю, - ответил диктатор.
     - Я буду краток, Возьми меня к себе в войско.
     - Тебе лучше бы остаться дома. Походы и бои не для тебя.
     - То же самое ответили спартанцы, - сказал  незнакомец,  переходя  на
греческий язык, - хромому афинскому учителю Тиртею... А потом...
     - Можешь не продолжать, - прервал Фабий. - Я  знаю,  что  ты  скажешь
дальше, Гней Невий. Потом Тиртей написал свои воинственные элегии,  и  они
вдохнули в воинов мужество, спартанцы разбили врагов. Но я не  нуждаюсь  в
твоих элегиях, Гней Невий. Ты немного опоздал. Тебе бы лучше обратиться  к
Фламинию.
     - Разве твоим воинам помешает мужество в эти тяжелые для Рима дни?
     - Бывает разное мужество,  -  уклончиво  ответил  диктатор.  -  Поэты
воспевают воинов, рвущихся в бой, а я  учу  легионеров  воздерживаться  от
сражений. Недаром меня называют овечкой. Теперь понимаешь, что тебе  здесь
не место?
     - Нет, именно теперь я понял, что должен быть с тобой, ибо кому,  как
не поэту, известно, что высшее мужество  -  идти  вопреки  общему  мнению,
встречая насмешки и клевету. Тебя  называют  в  Риме  "Медлитель",  но  ты
заслужил имя "Величайший". Я уверен, что потомки так  тебя  и  назовут  [в
середине  II  века  до  н.э.  Фабия  уже  называли   "Максим",   то   есть
"Величайший"].



                               И СНОВА МОРЕ

     В тот день Сципиона вызвали в сенат. Нет, его не отправляли в  армию,
как он решил тогда в театре. Ему дали более опасное и почетное  поручение.
Это задание можно было доверить лишь молодому, энергичному человек,  а  не
какому-нибудь неповоротливому сенатору с трясущимися от  старости  руками.
Предстояло отвезти в Цирту, к союзнику римлян нумидийскому  царю  Сифаксу,
послание сената. Выбор пал на юного  Сципиона.  Он  должен  был  плыть  на
корабле Килона, считавшегося самым смелым моряком тирренского побережья.
     И снова море качало его на своей груди,  снова  о  борт  триеры  били
волны;  поднимая  брызги,   кувыркались   дельфины,   черноголовые   чайки
стремительно падали вниз, задевая крыльями гребни волн.
     Триера подняла якоря в начале второй стражи, а на рассвете  слева  по
борту показался лесистый  полуостров.  Над  лесом,  над  голубыми  скалами
поднимались здания со сверкающими белыми колоннами.
     - Анций!  -  воскликнул  словоохотливый  грек.  -  Видишь,  там  храм
Нептуна,  а  правее  -  святилище  Эскулапия.  Здесь  я  принес  в  жертву
серебряную руку, и Эскулапий возвратил твоему отцу здоровье.
     - Где ты только не был, Килон! - молвил не без иронии Сципион. - Я не
удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что ты побывал в подземном  царстве  и,
подобно Одиссею, вернулся оттуда живым.
     -  У  меня  с  Одиссеем  много  общего,  -  подхватил,  нисколько  не
смутившись, Килон. - Мы оба родились на острове,  нас  обоих  преследовали
боги своей завистью и гневом, мы оба были нищими, нас  покидали  друзья...
Правда, есть  в  наших  судьбах  одно  различие,  -  добавил  Килон  после
некоторой паузы.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил Сципион с улыбкой.
     - Одиссея ждала его благодетельная супруга двадцать лет, у  меня  же,
благодарение богам, нет никакой Пенелопы. Зачем моряку Пенелопа,  когда  у
него и так много хлопот! Смотри, чтоб не налететь на скалу, не  попасть  в
бурю, не напороться на пиратов, чтоб  в  трюме  не  завелись  крысы,  чтоб
ракушки не облепили киль, чтоб не прогнили канаты  и  не  лопнула  рея.  А
когда удастся всего этого избежать, приходит какая-нибудь  новая  напасть.
Например, тебя вызовут в Рим и прикажут: "Килон, плыви в  Нумидию".  Легко
им, просиживающим свои тоги до дыр, говорить  "плыви"!  Сейчас  война,  и,
если карфагеняне узнают, кто у меня на борту,  они  не  посмотрят,  что  я
мирный грек. Мое место там! - Килон свистнул и показал не рею.
     - Но ты ведь сам выбрал профессию, связанную с риском.  И,  если  это
так,  тебе  нечего  упрекать  сенаторов  за  то,  что  они  поручили  тебе
рискованное дело. Если ты благополучно  доставишь  меня  в  Рим,  получишь
двести золотых.
     - Куда они мне, золотые! - воскликнул  Килон.  -  Для  уплаты  Харону
[Харон - мифический перевозчик  в  подземном  царстве,  доставляющий  души
умерших через реку Стикс; для уплаты за перевоз мертвым клали в рот медную
монету] хватит и медного асса, а наследников, благодарение богам,  у  меня
нет. Вот что: если меня вздернут на рею, а  тебе  удастся  возвратиться  в
Рим, купи на деньги, которые мне  обещаны,  столько  вина,  сколько  могут
выпить все моряки Капреи [Капреи (теперь Капри) - остров в Куманском (ныне
Неаполитанском) заливе], когда  они  ожидают  восхождения  Плеяд  и  в  их
кожаных мешочках не колотится ни один асс. Обещаешь?
     - Обещаю! - ответил Сципион. - Но  только  в  том  случае,  если  мне
удастся доставить послание сенату Сифаксу.
     Промелькнул островок у устья небольшой речки. Это была Астура - место
уединенного отдыха римской знати. Отсюда уже был различим залитый  солнцем
мыс Цирцеи, а за ним - мыс Мизен.
     С Мизена берег, подобно жемчужной нити,  сверкал  пятнами  городов  и
вилл.  И  эти  пятна  то  сливались  в  сплошную  линию,  то  расходились,
разделяясь зеленью оливковых рощ. В глубине  Куманского  залива  виднелась
меловая  вершина  Везувия,  курчавившаяся  виноградниками.  А   правее   -
Флегрейские поля, за которые, как говорят, сражались боги и гиганты. А что
оставалось делать  людям?  Люди  следовали  примеру  богов.  Каких  только
завоевателей не видели эти берега, эти горы, окружившие Кампанию  каменным
амфитеатром! Этруски,  греки,  самниты,  римляне,  а  теперь  пуны.  Перед
отъездом из Рима Публий слышал, что в Кампанию долиной Вольтурна  движется
Ганнибал. Может быть, он сейчас уже в Капуе?  А  Фабий?  Опять  отступает?
Неужели он отдаст пунам и этот очаровательный край?
     Корабль вошел в сверкающе серые воды пролива, отделяющего  Салернский
полуостров от Капреи. Это была  родина  Килона.  Какими  словами  грек  ни
описывал красоты своего  родного  острова,  но  все  меркло  перед  живыми
красками, перед очарованием  зеленых  и  каменистых  холмов,  вписанных  в
голубое небо.
     Южнее Салерна берег стал выше и перешел в темные закругленные  холмы.
Это была суровая  Лукания.  Здесь  уже  можно  было  опасаться  встречи  с
кораблями пунов. Триера шла по ночам. Днем она стояла на якоре в  укромных
бухтах Бруггия, у западного берега Сицилии. Сципион  любовался  красавицей
Этной, поднявшей свою гордую седую голову  над  зелеными  полями  Сицилии.
Наверно,  с  вершины  Этны  виден  Карфаген.  Но  никому,  кроме   мудреца
Эмпедокла, не удалось взобраться на Этну. Как говорят, на другой день Этна
выплюнула его сандалию.
     У Эгазы,  одного  из  Эгатских  островов,  триеру  настиг  сторожевой
корабль пунов. Килон приказал спустить паруса.
     - Что везешь? - крикнул пун в красном плаще, когда корабли  сцепились
бортами.
     Сципион обратил внимание на полное лицо и оттопыренные уши пуна.
     - Мир тебе, добрый человек! - отвечал Килон. - Приятно встретиться  в
море. Бывало, плывешь неделю подряд -  и  ни  одного  паруса.  А  с  этими
варварами, - он показал на Сципиона и стоявших с  ним  рядом  матросов,  -
разве поговоришь!
     - Не мели языком, - остановил карфагенянин это поток  речи,  -  скажи
толком, откуда и куда плывешь и что у тебя в трюме?
     - Клянусь Гераклом, - продолжал хитрый грек, - с тех пор как Ганнибал
и его воины спустились с Альпов, подобно  богам,  в  нашем  Неаполе  можно
жить. Римляне налогов не берут, солдат на постое нет. У меня  виноградники
под Везувием. В вине хоть купайся. Вот и везу в Карфаген двадцать  пифосов
[пифос - глиняная бочка для вина или масла] на продажу.
     - А вино-то доброе? - смягчился пун.
     Грек прищелкнул языком:
     - Фалернское!.. Эй, ты, - обратился  он  к  матросу,  сбегай  в  трюм
принеси сюда запечатанную амфору.
     Через несколько мгновений Килон передавал амфору пуну.
     - Не пей сразу, - советовал он ему, - вино надо остудить и  выдержать
неделю.
     - Прощай, - сказал пун. - Держи правее, если не хочешь напороться  на
скалу. А встретишь наши  корабли,  скажи,  что  знаешь  Гескона.  Тебя  не
тронут.
     - Да будут к тебе милостивы боги! - отвечал грек и дал знак поднимать
паруса.
     Ветер погнал корабль и вскоре триера пунов превратилась  в  крошечный
белый цветок, покачивающийся на горизонте.
     Килон стал дико хохотать.
     - Что с тобой? - спросил Сципион.
     - Фалернское!  -  Грек  давился  от  хохота.  -  Попробует  он  моего
фалернского!



                                У СИФАКСА

     Расположенная на плато с отвесными склонами Цирта имела доступ  через
узкий перешеек с юго-запада. Видимо, сейчас городу никто не угрожал, и  на
единственной дороге к нему  Сципион  не  встретил  ни  одного  воина.  Сам
Сципион в хитоне, каким его  снабдил  Килон,  легко  сошел  за  греческого
купца, которых было немало в царстве массасилов.
     У городских ворот Сципион остановил  юный  воин  с  пучком  волос  на
макушке. Узнав, что перед ним римский посол, нумидиец  повел  Сципиона  по
городу. Судя по  почтительным  взглядам  и  поклонам,  которыми  провожали
нумидийца и его спутника  горожане,  проводник  Сципиона  был  не  простым
воином.
     Вскоре они  подошли  к  дому,  выделявшемуся  среди  соседних  зданий
большой плоской крышей. На крыше было разбито  нечто  вроде  цветника  или
сада. Сципион слышал, что в Карфагене богатые люди приказывают своим рабам
натаскивать на крыши землю и сажать цветы и  деревья.  Видимо,  Сифакс  во
всем подражал пунам.
     Внутренность царского дома еще более убедила Сципиона в  правильности
своего первого наблюдения. Стены и пол были покрыты коврами,  которые  так
любят пуны. Немногочисленные слуги носили такие длинные одежды,  что  полы
их волочились по земле, а  пальцы  рук  были  едва  видны  из-под  широких
рукавов. Сципион невольно вспомнил рабов в доме своего отца.  Туники  выше
колен не мешали им работать и двигаться.
     Впрочем, сам царь, восседавший на троне, был в нумидийской одежде. На
голове  его  была  корона  из  перьев.  Юноша,  сопровождавший   Сципиона,
предложил ему подойти к царю.
     Сципион молча протянул Сифаксу свиток. Царь медленно  читал  послание
сената. На покрытом морщинами лице Сифакса не отражалось  никаких  чувств,
словно его не трогали ни упреки в неверности своему обещанию,  на  которые
не скупились сенаторы, и не прельщали те богатства, какие ему  сулились  в
обмен за несколько сотен всадников.
     Сифакс встал с трона и положил свиток на стол. Пергамент свернулся  и
стал похож на древко копья.
     - Я хорошо знаю твоего отца, - сказал Сифакс, подходя к  Сципиону.  -
Он пожаловал ко мне в тот год, когда иберы убили  Гамилькара  Барку.  Твой
отец был тогда в должности претора.
     - Эдила, - поправил Сципион, вспоминая рассказ отца  о  посольстве  к
Сифаксу.
     - Да, Эдила, - продолжал Сифакс тем же невозмутимым тоном. -  Он  был
еще совсем молодым человеком. Но стоило с ним  поговорить,  чтобы  понять:
этот человек пойдет далеко. Я рад, что сенат  послал  ко  мне  тебя,  сына
консула. А есть ли у твоего отца еще сыновья?
     - У меня есть брат Луций,  -  коротко  ответил  Сципион.  Его  начало
волновать, что Сифакс, вместо того чтобы  дать  прямой  ответ  на  просьбу
сената, пустился в расспросы о его отце и близких.
     Сифакс переменил тему разговора.
     - Нет на земле народа коварнее пунов,  -  начал  он  издалека.  -  Не
хватило бы дня, чтобы исчислить  все  обиды  и  притеснения,  которые  мне
пришлось вынести от пунов. Правда, с тех пор как они начали войну с  вами,
они подобрели. Они сулят царство Гайи моему сыну Вермине. - Сифакс показал
на юношу, приведшего Сципиона во дворец. - Но мне известно, что они  давно
уже обещали отдать царство Гайи Масиниссе.
     - А кто такой Масинисса? - спросил Сципион, притворившись,  будто  он
впервые слышит это имя.
     - Боги, - отвечал Сифакс, - даровали Гайе долгую жизнь, но  дали  ему
лишь одного сына. Да  и  тот,  поссорившись  с  отцом,  покинул  дворец  и
скитается где-то в стране чернокожих. Я знаю цену их обещаниям и словам! -
продолжал Сифакс гневно. Вся моя надежда на то, что вы им свернете шею,  а
я помогу вам во всем, что в моих силах. Ровно через неделю я тебе  сообщу,
сколько смогу дать тебе всадников. Мы подумаем о кораблях для доставки  их
в Италию. В моей столице нет воинов. Они находятся на границе с владениями
Гайи.
     Разговор был закончен. В сопровождении Вермины  Публий  отправился  в
дом, где его ждали еда и постель. Спать!  Впервые  за  все  эти  дни  быть
спокойным, что не проснешься в оковах на корабле пунов.  Публий  мог  быть
доволен результатами первой беседы с царем. По-видимому, Сифакс ничего  не
знал о поражении Фламиния или  это  поражение  не  изменило  его  прежнего
доверия к Риму и его мощи.



                             СТЕПИ МАСИНИССЫ

     Трудно было подумать, что Ганнон, да,  сам  Ганнон,  вызовется  вести
переговоры с Сифаксом. Недоумевал не только Магон, прибывший в Карфаген по
поручению Ганнибала, но многие рабби, считавшие себя  близкими  к  Ганнону
людьми.  Зачем  Ганнону  понадобилось  отправляться  к   Сифаксу   просить
всадников для армии Ганнибала, если он  совсем  недавно  предрекал  гибель
этой армии и страшные бедствия Карфагену? Зачем он предложил  сыну  своего
врага  Магону  отправиться  к  Сифаксу  вместе?   Возможно,   на   Ганнона
подействовало известие о битве при Тразименском озере. Или он боялся,  что
ему не достанется ничего из того потока добычи, который, как все понимали,
скоро хлынет из Италии.
     Во всяком случае, Ганнон отправился к Сифаксу. Вместе  с  отцом  была
Софониба. Прошло пять лет с того дня, как у храма Танит девушка  встретила
Масиниссу. Какие  удивительные  события  произошли  за  эти  годы!  Армия,
руководимая Ганнибалом, перешла через покрытые льдами горы и  вторглась  в
Италию.  На  равнинах  этой  принадлежащей  римлянам  страны   происходили
сражения, за которыми следил затаив дыхание весь мир. Отзвук этих  грозных
событий едва доходил за каменную ограду дворца  Ганнона.  С  тех  пор  как
Ганнон прогнал из дома Масиниссу,  Софонибе  стало  казаться,  что  кто-то
бросил между нею и отцом  камень  [согласно  древнему  поверью,  брошенный
между двумя людьми камень предвещал ссору]. Софониба уходила, когда  отец,
по своему обыкновению пространно и утомительно, развивал  перед  нею  свои
планы. Что ей до Италии, о которой стал часто  говорить  отец!  Ее  сердце
по-прежнему блуждает в стране Масиниссы.  И,  когда  эта  страна  казалась
потерянной навсегда, отец объявил свое решение: они едут в Нумидию.
     Так вот они, степи Масиниссы,  травы  по  колено,  табуны  полудиких,
необъезженных коней, гряда синеватых гор на горизонте! Казалось, эти  горы
звали девушку к себе, обещая ей счастье. Птицы, распластав крылья,  парили
в небе. Если бы дать Софонибе их крылья, она бы нашла мапалию, где ее ждет
Масинисса. И никто бы их не разлучил!
     На границе владений массилов Ганнона и его свиту встретила кавалькада
всадников. Этот плотный,  широкоплечий  человек  -  сам  царь  Сифакс.  Он
смотрит на девушку изумленным и восторженным взглядом. Сифакс не слышит  и
отца, который просит у  царя  каких-то  всадников.  Отец,  неужели  ты  не
видишь, не понимаешь, что люди, которые так  смотрят,  отдадут  не  только
всадников, н