них сейчас - выиграть время, пока  не  подоспеет  помощь.  Уже  отправлены
гонцы ко всем трем армиям в Иберии: к Газдрубалу - сыну Гамилькара  Барки,
к Газдрубалу - сыну Гескона, и Магону. Они явятся и выручат город из беды.
     Штурм города со стороны перешейка был предпринят Сципионом  лишь  для
отвода глаз. Отборных воинов консул направил к заливу. Воины  недоумевали,
зачем их сюда послал полководец без кораблей  и  лодок  для  переправы.  И
вдруг начали откатываться волны, кое-где обнажая дно. Легионеры  вспомнили
о сне Сципиона. Сам Нептун осушил море, чтобы  дать  им  пройти  к  стенам
города.
     Воины двинулись в залив. Ноги застревали в песке и в  иле.  Оружие  и
лестницы в  вытянутых  вверх  руках  стали  втрое  тяжелей.  Местами  вода
доходила до горла. Но воины шли и шли. Вот и городская стена, сползающая к
самому морю. Здесь она много ниже, чем  со  стороны  перешейка.  Подвинуть
лестницы и взойти по ним - дело  нескольких  мгновений.  Теперь  по  стене
вправо и влево - к ближайшим воротам. Враги уже обнаружили  римлян.  Но  в
городе лишь тысяча воинов. Штурм начался.
     Снова со стороны перешейка к стене пододвинуты лестницы. Как  муравьи
во время наводнения вползают на корягу, так римляне  взбираются  на  стены
города. Упорные, цепкие  и  беспощадные,  они  опрокидывают  вниз  врагов,
охраняющих башни, спускаются  по  веревкам  к  воротам,  сбивают  замки  и
засовы.
     Теперь уже не отдельные воины, а целые  манипулы  с  поднятыми  вверх
военными значками развернутым строем вступают в город.
     Призывно звучит труба. Сколько дней в утомительных учениях и  тяжелых
походах солдаты мечтали услышать эту мелодию! Она разрешает любое насилие,
любую бессмысленную жестокость. Женщина, старик, грудной ребенок -  никому
нет пощады. Полководец разрешает им  все.  Попадется  на  пути  собачонка,
виляющая хвостом, - удар мечом. Осел, жующий сено, - снова удар.
     Вечером  богу  Нептуну  была   принесена   благодарственная   жертва.
Легионеры были уверены, что Нептун  даровал  им  победу.  Получая  из  рук
Сципиона золотые венки с зубцами, копья, чаши  и  конскую  сбрую  [копьями
награждались воины, ранившие врага; чашами - пешие воины,  убившие  врага;
конской сбруей - отличившиеся в бою всадники], воины  вспоминали  о  вещем
сне полководца. Произошло так, как он предсказал.
     И только один человек  в  целом  мире  знал  наверняка,  что  римляне
обязаны своей победой не богу Нептуну, а естественному явлению - отливу, а
также сообразительности молодого  полководца,  втайне  от  всех  решившего
взять город со стороны залива. Но  этого  человека,  показавшего  римлянам
дорогу к победе, уже не было в Иберии.



                               СЛЕЗЫ ДОЧЕРЕЙ

     Дворец Ганнона готовился  к  пиру.  По  всем  лестницам  и  коридорам
огромного дома сновали рабы с красными от бессонницы глазами. Из  подвала,
где располагалась кухня, доносился стук ножей, звон металлических  тарелок
и крики эконома, торопившего поваров, кухарок и  пирожников.  Из  сарая  в
глубине двора слышался визг и тявканье щенят. Чтобы  мясо  было  нежным  и
сочным, щенят вторую неделю поили одним молоком.
     Мрачные залы дворца украшались гирляндами зелени и  восковых  цветов,
ни в чем не уступающих живым. Если положить  рядом  две  розы  -  живую  и
восковую, - даже садовник не сможет их различить, и только  пчела  указала
бы на живой цветок, сев на него.
     К  стволам  пальм,  столбам  ограды  и  мраморным  колоннам  портиков
прикреплялись факелы и светильники. В то мгновение,  когда  перед  гостями
покажутся жених и невеста, факелы  и  светильники  будут  зажжены,  забьют
невидимые фонтаны и из портиков польются звуки флейт.
     За окованной железной дверью рабыни  под  присмотром  самого  Ганнона
разбирали содержимое сундуков, чтобы выбрать  приданое  Софонибы.  В  этих
сундуках хранились не доспехи, снятые  с  неприятеля  в  бою,  не  дорогое
оружие,  а  сокровища,  принадлежавшие  некогда   предприимчивым   предкам
Ганнона, морякам и пиратам, и доставшиеся ему по наследству. Среди предков
Ганнона называли великого мореплавателя, основавшего двести пятьдесят  лет
назад за Столбами  Мелькарта  тридцать  карфагенских  колоний.  Дар  этого
мореплавателя   -   шкуры   диковинных   чудовищ   -    был    одной    из
достопримечательностей храма Танит, а прибитая к  стенам  храма  бронзовая
табличка содержала рассказ о его необыкновенных  приключениях.  Правда,  в
этой табличке не было указано, что великий мореплаватель умер на  чужбине,
преследуемый знатью и жрецами,  но  народ  знал  об  этом.  Слава  Ганнона
Мореплавателя озарила далеким, но немеркнущим светом потомка, носящего  то
же имя.
     Рабыни вынимали из сундуков тяжелые  ткани  и  ковры  с  причудливыми
узорами, бусы  из  янтаря,  золотые  и  серебряные  украшения,  стеклянные
финикийские и египетские сосуды. Все это получит дочь, царица  массасилов.
Кто, видя эти сокровища, осмелится  сказать,  что  Ганнон  скуп?  А  когда
Софониба увезет эти богатства  и  украсит  ими  царский  дворец  в  Цирте,
смолкнут голоса недоброжелателей.
     Двор Сифакса и Софонибы не уступит в роскоши дворам восточных владык.
     В последние годы Ганнон находился в тени. Если о нем вспоминали, то в
связи с его упорной и непонятной враждой к Ганнибалу. Если Ганнона слушали
в Совете, то только из вежливости. Все сторонники Ганнона отошли от  него,
подкупленные Баркидами или ослепленные блестящими  победами  Ганнибала.  А
теперь имя Ганнона повторялось повсюду  с  уважением.  Почитатели  Ганнона
чуть ли не носили его на руках. Стали вспоминать, что в  то  время,  когда
едва ли не весь Карфаген поддерживал честолюбивые замыслы Ганнибала,  один
Ганнон сохранил трезвую голову и призывал к дружбе с Римом.  Кто,  как  не
Ганнон, настаивал, чтобы Ганнибала, еще юнца,  задержали  в  Карфагене,  а
потом, когда Ганнибал осадил Сагунт, требовал его выдачи римлянам. Если бы
тогда вняли совету Ганнона, Карфаген  умножил  бы  свои  богатства,  а  не
растратил их на слонов и наемников, сохранил бы свои  заморские  владения,
не ждал бы с минуты на минуту вторжения врагов. Зачем нужны были Карфагену
слоны и огромная сухопутная армия? Разве не  море  дало  ему  богатство  и
славу? Нет, не море изменило Карфагену, как утверждают глупцы, а  Карфаген
изменил морю. И теперь море мстит Карфагену. Оно отступило, и  римляне  по
суше прошли к Новому городу. У Карфагена нет кораблей для защиты Иберии  и
Балеарских островов. У Карфагена  нет  кораблей  для  борьбы  с  вражеским
вторжением. "Строить корабли!" - этот призыв Ганнона  был  подхвачен  всем
народом. Строительство кораблей было выгодно  не  только  богатым  купцам,
поставлявшим лес, смолу, медь,  канаты,  но  и  городскому  люду,  жившему
трудом своих рук. Но вдруг Сципиону удастся обмануть бдительность  моряков
и высадиться в Африке? Ганнон предусмотрел и это. "Римлян сбросит  в  море
конница",  -  утверждал  Ганнон  и  дал  Карфагену   конницу.   Поклонники
политического гения Ганнона утверждали, что еще десять  лет  назад  Ганнон
предвидел  бедственное  положение  Карфагена  и  необходимость   союза   с
Сифаксом, тогда тяготевшим к римлянам. Именно поэтому он не выдавал  замуж
свою единственную красавицу дочь, которой теперь тридцать лет.
     Правда, ходили упорные слухи, что замуж  отказывалась  выходить  сама
Софониба, но кто поверит, что человек,  сумевший  повести  за  собой  весь
народ, пойдет на поводу  у  женщины!  Да  и  какая  девушка  откажется  от
замужества и заточит себя в четырех стенах?
     День  брачного  торжества  приближался,  и  весь  город  с  радостным
нетерпением ожидал прибытия Сифакса  с  пятьюстами  всадниками  и  даровых
угощений, обещанных Ганноном. Не с таким  же  ли  чувством  четверть  века
назад карфагеняне ожидали слонов, которые, казалось,  сулили  счастье,  но
ввергли государство в пучину несчастий?
     И только для одной невесты приезд царя и брак с ним были  страшным  и
неотвратимым бедствием. Ганнон обманул  дочь,  уверив  ее,  что  Масинисса
погиб в Иберии. Эта ложь казалась Ганнону  необходимой,  чтобы  вырвать  у
дочери согласие на брак с Сифаксом,  к  которому  она  не  питала  никаких
чувств. Но ложь была слишком сильным лекарством, пострашнее самой болезни.
Ганнон не представлял себе,  как  пройдет  брачный  пир,  если  невеста  в
слезах.
     - Довольно слез, говорил Ганнон дочери. - Я не хочу, чтобы весь город
знал о твоем своеволии! Да, я тебе обещал, что ты не будешь женой варвара.
Но боги решили иначе. К тому же Сифакс царь  и  наш  друг.  Он  ради  тебя
отказался от союза с Римом. Ведь твой Масинисса тоже был варваром, и  будь
он жив...
     Глаза Софонибы яростно сверкнули.
     - Не называй этого имени! Довольно того, что я согласилась  исполнить
твою волю. Чего  же  ты  хочешь  еще?  Отнять  единственное,  что  у  меня
осталось, - мое горе, мои воспоминания? Я любила  Масиниссу.  Да  будь  он
простым пастухом, я не променяла бы его на всех царей  мира  со  всеми  их
сокровищами.
     Софониба закрыла лицо руками. Там, за стенами ее дома, ее города, был
просторный, залитый солнцем  сказочно  прекрасный  мир.  Масинисса  пришел
оттуда, чтобы взять ее с собой.  А  они  заперли  ее,  заперли  в  четырех
стенах. Что для них она? Приманка в их грязной  игре.  "Если  ты  полюбила
одного варвара, можешь полюбить и другого". Такова воля отца.
     - Софониба, я не сказал тебе главного. - Ганнон сел рядом с  дочерью.
- Римляне взяли Новый Карфаген. У нас нет армии, нет  казны.  Все  сожрало
отродье Гамилькара,  будь  оно  проклято!  Если  Сифакс  нам  не  поможет,
Карфаген не продержится и дня. Римские варвары будут подгонять стариков  и
детей копьями на свои корабли, а знаешь ли ты, что такое римское  рабство?
Они осквернят наши храмы, надругаются  над  нашими  святынями.  Ты  должна
забыть о Масиниссе. Пусть никто не подумает, что тебе неприятен этот союз.
     Софониба опустила голову. У нее нет больше сил противостоять упорству
отца. Пусть будет так, как он хочет. Но ее душа  будет  закрыта  для  него
навсегда, для него и для всех.



                             БЕЗУМНАЯ НЕВЕСТА

     С далеких, покрытых вечными снегами Пиренейских  гор  дул  порывистый
северный ветер.  От  его  холодного  дыхания  склонялись  верхушки  дубов.
Пожелтевшие листья и желуди падали  на  дорогу.  "Тук-тук!"  -  слышалось,
когда желуди ударялись  о  камни.  Но  вот  раздался  еще  какой-то  звук,
отдаленно напоминающий удары желудей:  "Ток-ток!"  Из-за  поворота  дороги
показался всадник на белом коне. Человек в черном плаще прижался  к  гриве
коня. Он мчался с такой быстротой, словно от скорости зависела его  жизнь.
"Ток-ток!" - стучали копыта.
     Всадником был Масинисса. Сегодня он узнал всю правду, правду, которую
давно уже знали все - и Магон и даже Газдрубал: Ганнон выдал свою дочь  за
Сифакса. А он еще считал Баркидов своими друзьями! Ни Магон, ни  Газдрубал
не предупредили его об игре, которую вел Ганнон. Они  с  ним  заодно.  Эта
мысль привела Масиниссу в ярость.
     У развилке дороги Масинисса увидел женскую фигуру в белом. Что делает
женщина  в  горах,  где  до  ближайшего  селения  полдня  пути?  Масинисса
придержал коня. Не странно ли, - на женщине свадебный наряд. Невеста  одна
в горах!
     Женщина шла к нему навстречу, простирая вперед руки, как слепая.
     Нумидиец остановил коня. Луна осветила лицо, белое как мел, с черными
горящими глазами.
     - Кто ты? - спросил Масинисса.
     - Вламун,  куда  ты  скачешь?  -  молвила  незнакомка.  -  Не  трогай
Газдрубала. Не обнажай кинжал.
     Масинисса оцепенел. Эта  странная  незнакомка  прочла  его  затаенные
мысли. Она пророчица. Да, он задумал убить Газдрубала и бросить его голову
к ногам Сципиона. Тогда римляне вернут ему владения отца,  которые  Ганнон
отдал Сифаксу и его сыну Вермине.
     - Вламун, - кричала женщина, протягивая к Масиниссе руки, - не  пляши
на пиру Газдрубала! Надень маску, надень маску.
     Масинисса хлестнул Мерга, и женщина в  белом  осталась  за  поворотом
дороги. Масиниссе стало ясно, что это безумная. И раньше  он  слышал,  что
потерявшие  рассудок  люди  обладают  удивительным  даром  пророчества.  В
Нумидии их окружают  почетом,  прислушиваясь  к  каждому  слову.  Но  этой
пророчице известно даже  имя  человека,  которого  он,  Масинисса,  должен
убить.
     Внезапно догадка озарила  Масиниссу.  Несчастная  говорила  о  другом
Газдрубале, том, которого Магон называет Стариком. Он  был  заколот  много
лет назад на пиру каким-то ибером. Что это  дало  Иберии?  Старика  сменил
Ганнибал, подчинивший  многие  прежде  независимые  племена  Иберии.  Нет,
все-таки эта женщина пророчица. Она советует надеть маску. И он  последует
ее совету. Никто не должен знать, что он задумал. Пусть Газдрубал и  Магон
считают, что он  хочет  возвратиться  в  Карфаген  лишь  для  того,  чтобы
отомстить Сифаксу, своему врагу и другу римлян.



                                ОСЛИНЫЕ УШИ

     В то время, когда Сципион брал Новый  Карфаген,  Килон  находился  на
пути в Италию. Римский полководец щедро расплатился с лазутчиком.  Он  дал
ему записку на имя аргентария [аргентарий  -  меняла;  занимался  разменом
денег, ссудой, а также другими денежными операциями;  таверны  (деревянные
будки) аргентариев находились в Риме на форуме] Скинтия с просьбой  выдать
подателю этой записки пять тысяч сестерциев.  Килон  хорошо  знал  таверну
Скинтия, она находилась на форуме за храмом Сатурна.
     Грек живо представлял себе, как Скинтий заведет его в свою таверну  и
будет долго рассматривать записку Сципиона и отпечаток его  перстня.  Ведь
не каждый день приходится  выдавать  такую  сумму.  А  пока  меняла  будет
разглядывать доверительное письмо, он, Килон, будет сидеть с важным видом,
положив ногу на ногу. Сидеть и молчать. Молчать, о чем бы его ни спрашивал
меняла. Или говорить о  погоде  и  о  других  ни  к  чему  не  обязывающих
пустяках. Меняла удивится. "Что с тобой, Килон? - скажет он. -  В  прошлый
раз, когда я тебе выдавал  двести  сестерций,  ты  мне  так  подробно  все
описал, что мне кажется, я сам побывал в Африке, а теперь  ты  стал  таким
важным и неразговорчивым, словно получил наследство  или  тебя  избрали  в
сенат!" И как ни будет хотеться Килону рассказать о своей торговле  маслом
в Новом Карфагене, и о чудесном спасении,  и  о  щедрости  полководца,  из
своих личных денег  заплатившего  ему  за  захваченный  пунами  корабль  и
гребцов, Килон будет молчать. Сципион взял с него клятву, что он ни с  кем
не обмолвится словом о том, что он был в Новом Карфагене.  "Вот  тебе  еще
сто сестерциев за молчание", - сказал Сципион. Эти  деньги  позвякивают  у
него в кожаном мешочке как напоминание о клятве. И  если  ему  каждый  раз
будут платить столько за молчание, то он будет нем, как рыба,  или  станет
объясняться знаками. А в море? С кем говорить в  море?  С  рыбами?  Или  с
гребцами-варварами, знающими лишь свистящий язык плети?
     Но время шло. Уже трое суток корабль находился в пути, и Килон  ни  с
кем еще  не  поговорил,  не  поделился  своей  радостью.  Килон  испытывал
ощущение раба, который знал о тайне царя Мидаса, но вынужден  был  молчать
под страхом смерти. Но тот раб мог, по крайней мере, пойти на берег  реки,
выкопать во влажной земле ямку, лечь плашмя, прикрыть ямку ладонями с двух
сторон и шептать: "У царя Мидаса ослиные уши! У царя Мидаса ослиные  уши!"
А куда пойдет Килон, если он на корабле? Десять шагов вправо -  нос,  семь
шагов влево - корма. Не будет же он разговаривать с  этим  кормчим-ибером,
который лишь за огромные деньги согласился взять его к  себе  на  корабль!
Правда, Килон мог подождать, пока прибудет  триера  из  Рима,  но  ему  не
терпелось побыстрее получить свои деньги. Надо еще купить лесу и рабов для
постройки новой триеры. Как он ее назовет?
     Подобрать счастливое имя для корабля не легче, чем  выбрать  имя  для
сына или название для книги. Как назло, на память приходили самые  избитые
имена:  "Быстрый",  Легкий",  "Неуловимый".  Нет,  все  не  то.   А   если
посоветоваться с тем  пассажиром,  которого  он  видел  мельком  во  время
посадки? Было уже поздно, и он как следует не разглядел его лица. Но, судя
по всему, это человек в летах и  с  опытом.  Неужели  он  не  имеет  права
поговорить с человеком, которого он больше никогда не  увидит?  Он  только
спросит у него, какое имя лучше звучит и  сулит  кораблю  и  его  кормчему
удачу: "Дельфин", "Чайка", "Мурена"? Но где этот пассажир? Он почему-то не
выходит на палубу. Может быть, его мучает Нептунова болезнь? Тогда он  ему
посоветует тридцать три способа лечения. И прежде  всего  -  взять  в  рот
глоток вина и держать его там до тех пор, пока не почувствуешь облегчение.
А если это не поможет...
     Килон спустился в трюм. Ровно шумела вода, бежавшая где-то за бортом.
Пахло сыростью и плесенью.  По  низкому  потолку  текли  тоненькие  ручьи.
Холодная капля уколола в щеку Килона. Дверь каюты, где,  как  он  полагал,
находился незнакомец, была полуоткрыта, но там слышались голоса.
     - Завтра мы будем в Неаполе, - послышался  голос,  принадлежащий,  по
всей видимости, кормчему.
     - Не забудь, что ты должен меня высадить ночью.
     - Тогда днем я пойду к Кумам и выкину этого грека, а когда стемнеет -
тебя.
     - Зачем ты его брал на гаулу? - недовольно сказал незнакомец.
     - Он тебе не помешает. Сидит весь день на  палубе,  как  воды  в  рот
набрал, и что-то отсчитывает по пальцам. Наверно, решает,  сколько  бы  он
сэкономил денег, если бы не  навязался  ко  мне  на  корабль.  Прощай,  до
вечера.
     Килон юркнул под лестницу. Ему не  хотелось,  чтобы  его  видели,  но
разбирало любопытство:  кто  же  этот  пассажир,  прячущийся  от  людей  и
желающий почему-то высадиться на берег ночью?
     Дверь  открылась,  и  Килон  увидел  хорошо  знакомое   лицо   своего
преследователя. Оттопыренные уши, курчавая бородка. Конечно, это он. Килон
затаил дыхание. Если еще раз  его  увидит  этого  карфагенский  боров,  на
спасение нечего рассчитывать. Море не расступиться, как  в  заливе  Нового
Карфагена. Конечно, это лазутчик, направленный к Ганнибалу.  А  кормчий  с
ним заодно.



                                  МЕТАВР

     Килон, благополучно высадившийся в  Неаполе,  тотчас  же  предупредил
римлян,  кого  привезла  иберийская  триера,  и  сообщил  приметы   своего
преследователя. В Кумах лазутчика не удалось настигнуть.  Видимо,  кормчий
высадил пуна не в гавани, а в какой-нибудь  укромной  бухточке  Куманского
залива. Вокруг лагеря Ганнибала была усилена охрана. Консул Клавдий Нерон,
стоявший со своим войском рядом с этим  лагерем,  близ  Канузия,  приказал
окружить его таким заслоном, чтобы к пунам  не  проникла  и  мышь.  Усилия
консула увенчались успехом. Лазутчик был схвачен  часовыми.  Переодетый  в
греческого торговца, он так ловко играл свою роль, что римляне готовы были
его отпустить. Пуна выдал крошечный кусок  папируса,  вшитый  в  подкладку
хитона. Это было письмо к Ганнибалу.
     Газдрубал Барка сообщал, что  вместе  с  войском  и  боевыми  слонами
движется в Италию и назначает местом встречи Фламиниеву дорогу, так, где к
ней близко подходит речка Метавр.
     Клавдий Нерон был достаточно умен и  опытен,  чтобы  понять  значение
этого известия. Если Газдрубал прибудет  в  Италию  со  свежим  войском  и
соединится с Ганнибалом, можно считать войну проигранной. Вновь  восстанут
галлы, и на этот раз ни одно из галльских племен не останется верным Риму.
Нерону стало ясно, почему Ганнибал не покидает своего лагеря.  Он  ожидает
письма от брата и будет его ждать в лагере у  Канузия  во  что  бы  то  ни
стало. Нерон принял смелое решение.
     Ближайшей ночью консул незаметно вывел большую часть своего войска из
лагеря, выставив усиленные сторожевые пос