о все, что ты попросишь, и даже больше того, о чем  ты  можешь
мечтать!
     Ганнон взглянул на дочь. "Не бойся, дружок, - говорит его взгляд. - Я
не собираюсь иметь своим зятем варвара. Но зачем лишать  варвара  надежды,
если из этого можно извлечь пользу?"


     В этот же день к Сципиону явился Вермина.
     - Я по поручению отца, - сказал он. - Отец просил передать, что он не
может выполнить твою просьбу.
     Это было настолько неожиданно, что в первое мгновение Сципион не  мог
вымолвить ни слова.
     - Но он мне обещал! Я хочу видеть Сифакса.
     - Это невозможно. И тебе лучше всего покинуть Цирту, если  не  хочешь
оказаться в плену. Сейчас у нас гости из Карфагена.
     Сципион понял, что дальнейшие разговоры  бесполезны.  Видимо,  Сифакс
узнал о поражении Фламиния  или  что-нибудь  еще  заставило  его  изменить
своему слову. Надо добираться до моря, где его ждет корабль Килона.
     Стадиях в десяти от столицы  Сифакса  Сципион  услышал  далекий  стук
копыт.
     В первое мгновение пришла мысль: погоня. Но, внимательно  вглядевшись
в далекий столб пыли, поднимаемый конскими копытами, Сципион понял, что за
ним не могут послать отряд  в  две  или  три  тысячи  всадников.  Всадники
приближались. Это нумидийцы. Уже  видны  их  черные  непокрытые  головы  и
острия копий.
     Сойдя с дороги, Публий  лег  в  яму,  покрытую  высохшими,  шуршащими
листьями. Отсюда его не увидят, а он сам сможет осторожно наблюдать.
     Впереди скакал карфагенянин в красном плаще  поверх  лат.  Где-то  он
видел это лицо с энергичным подбородком и твердо сжатыми  губами.  Да  это
ведь Ганнибал! Таким он был у Тицина, когда рассеялось облако  пыли  и  он
встретился лицом к лицу с римлянами.
     Нет, Ганнибал не  может  покинуть  свое  войско.  Ганнибал  сейчас  в
Италии. Кто этот пун, это двойник Ганнибала?
     Проскакал передовой отряд, уже не  видно  лица  карфагенянина,  видна
лишь его спина, развевающийся по ветру красный плащ.
     Кем бы ни был этот двойник Ганнибала, ему удалось добиться того, чего
не удалось Сципиону. Сифакс  обманул  его,  дав  всадников  Карфагену.  Но
почему он это сделал? Почему?




                      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГАННИБАЛ У ВОРОТ


                              ОГНИ НА ВЫСОТАХ

     Ночь обещала быть спокойной. Уже  сменилась  вторая  стража  [римляне
делили ночь на четыре стражи, по три  часа  каждая;  вторая  стража  -  от
девяти часов до полуночи]. В стане пунов тихо.  Видно,  Ганнибал  раздумал
покидать Кампанию. Наверно, она пришлась ему по душе. Где он найдет лучшее
место для зимнего отдыха? Правда, Капуя  не  открыла  своих  ворот  пунам,
однако известно, что капуанская чернь только и ждет случая, чтобы впустить
их в город. Но что это такое? Во мраке загорелись огни. Их становится  все
больше и больше. Нет, это не  костры.  Огни  двигаются.  Море  огней.  Оно
залило всю равнину и скоро достигнет высот, господствующих  над  тесниной,
где стоят в засаде четыре тысячи легионеров.  Возглавляющему  их  военному
трибуну казалось, что войско пунов выступило с факелами,  что  пуны  хотят
захватить высоты, чтобы обойти отряд с тылу. Нет, он  этого  не  допустит!
Разделив легионеров на две группы, военный трибун скомандовал им  идти  на
сближение с врагом.
     - Что стали? Ячменного хлеба  захотели?  [воинов,  проявивших  в  бою
трусость, наказывали тем, что вместо пшеницы выдавали  ячмень]  Вперед!  -
кричал он, размахивая прутом.
     Стараясь  быть  незамеченными,  римляне   карабкались   вверх.   Ноги
скользили. Воины падали, цепляясь  за  ветви  какие-то  колючих  растений,
обдирали локти и колени. Здесь склоны были круче, чем там, где поднимались
карфагеняне. Но вот враг уже близок. Римляне занесли копья и  остановились
в  недоумении.  Навстречу  им  бежали  обезумевшие  от   страха   быки   с
привязанными к рогам пучками  горящего  хвороста.  Ветер  раздувал  огонь,
подхватывал искры. Быки мотали головами, пытаясь сбросить  эти  движущиеся
вместе  с  ними  костры.  Откуда-то  сзади  доносились  гортанные  выкрики
погонщиков, щелкание бичей, воинственные возгласы  воинов.  Быки  идут  не
сами. Их гонят вверх пуны. Но как сразиться с ними, если  врагов  отделяют
быки? Быки идет прямо на римлян. Они  обдают  их  своим  жарким  дыханием,
задевают влажными боками. Это мирные быки, привыкшие тянуть плуг и  тащить
огромные повозки с сеном или дровами. Коварным пунам было мало  того,  что
они заставили сняться землепашцев со  своих  насиженных  мест  и  оставить
могилы своих предков: они взялись за верных  друзей  землепашца  -  быков.
Прячась за их спины, они хотят добиться победы.
     Опасаясь новой хитрости, римляне бросились бежать и  на  склоне  горы
наткнулись на легкую конницу карфагенян. От полного истребления их  спасла
лишь темнота.
     Огни  на  высотах  были  видны  и  Фабию,  но  он  с   присущей   ему
осторожностью приказал своим воинам оставаться на местах. Когда  рассвело,
римляне увидели заполнившее  дорогу  войско  пунов,  непрерывную  вереницу
нагруженных телег, запряженных лошадьми и мулами. Пуны  уже  прошли  через
теснину, оставленную римским отрядом.
     По приказу диктатора у претория были собраны  воины,  поставленные  в
засаде. Они стояли понурив голову. У них были  спутанные  волосы,  руки  и
ноги в царапинах, одежда в репьях. Вместо того чтобы оставаться на  месте,
преграждая путь неприятелю, они,  обезумев,  ринулись  на  скалы,  очистив
врагам дорогу.
     Фабий стоял в окружении своих ликторов, каждый из которых был чуть ли
не на голову выше его.
     - Римский народ облек меня огромной властью, - сказал Фабий, указывая
на ликторов. - Вы видите эти  фасции  с  воткнутыми  в  них  топорами?  Но
знайте, что вам не угрожает ни смерть,  ни  позорное  наказание.  Я  готов
простить ошибку каждому из вас,  но  не  себе.  Одни  боги  могут  решить,
достоин ли я той власти, которую мне доверили сенат  и  римский  народ.  Я
отправляюсь в Рим, чтобы, по обычаю предков, вопросить богов об их воле. В
мое отсутствие вами будет командовать Минуций.
     Диктатор повернулся и медленно зашагал к  преторию.  Воины  провожали
его взглядом. Среди них был и Гней Невий. Но Гней Невий, казалось,  ничего
не видел и не слышал. Образы теснились в его мозгу  и  наполняли  все  его
существо звучанием рождающихся строк. В этих строках - блеск ночных  звезд
над перевалом и море огней, мычание быков и их жаркое дыхание, ярость  боя
и тишина, в которой прозвучали  слова  диктатора.  Так  начиналась  поэма,
которую Гней Невий не уступит никому. Он создаст ее сам, если только  боги
сохранят ему жизнь. Разве эта война менее  значительна,  чем  та,  которую
описал Гомер? Потомки Энея, спасшегося бегством из  горящей  Трои,  бьются
насмерть с правнуками Дидоны [легенда рассказывает, что Эней по дороге  из
Трои в Италию остановился в Африке на месте Карфагена, где правила Дидона;
после отъезда Энея Дидона покончила  жизнь  самоубийством].  Они  хитры  и
мстительны, эти азиаты! Но что он еще знает о них? Гомер  был  греком,  но
враги греков, троянцы, не злодеи, а живые люди. Они отважны, умны,  добры,
благородны. Они любят своих отцов и жен, они радуются  и  страдают.  Гомер
был греком. Но как ему удалось проникнуть в души врагов? Или он  находился
долгие годы в их стане и подглядел слезы на глазах у Приама?  А  может  ли
он, Гней Невий, соперничать с Гомером, если он не видел ни  одного  живого
пуна и сражался не с пунами, а с быками, с мирными быками, обезумевшими от
боли!



                              ВТОРОЙ ДИКТАТОР

     Нет, это не было то  хорошо  знакомое  многим  время  Конса  [Конс  -
римское божество урожая; у римлян  21  августа,  во  время  сбора  урожая,
отмечался праздник Конса - консуалии, во время которых украшались  цветами
рабочие лошади и мулы], когда над полями плывет веселый гул голосов, когда
сверкают серпы и от их прикосновения  валятся  спелые  колосья,  когда  на
гумнах громоздятся золотые холмы соломы, а по дорогам  громыхают  повозки,
запряженные сытыми, украшенными гирляндами цветов мулами и лошадьми.
     Пуны покинули свой лагерь ночью.  В  руках  у  них  были  фалькаты  и
веревки. Они крались к чужому полю, чтобы снять чужой урожай. Но  те,  кто
срезал колосья и связывал веревками снопы, были не жнецами и вязальщиками,
а ворами, и их ждала смерть, достойная  воров.  Об  этом  позаботится  сам
Конс.
     Поистине эта  ночь  должна  быть  отмечена  белым  камешком  [римляне
отмечали счастливые дни белым камешком]. Когда пуны, нагруженные  снопами,
были почти у  ворот  своего  лагеря,  над  их  головами  засверкали  мечи.
Стоявшие в засаде воины Минуция напали на врагов, рассеяли их, обратили  в
бегство.
     Слух об успехе Минуция быстро достиг Рима. Народные трибуны, и  среди
них родственник начальника конницы Метилий,  решили  собрать  плебеев  для
обсуждения государственных дел.
     - На форум! На форум! - кричали глашатаи, обходя  улицу  Башмачников,
кварталы Булочников, Медников, Позолотчиков, площади Слесарей  и  Гончаров
[ремесленники  в  Риме  жили  кварталами,  которые  часто  назывались   по
профессиям ремесленников].
     Люди в туниках, вымазанных глиной и сажей, с руками в тесте и копоти,
с  волосами,  подвязанными  шнурками,  покидали   мастерские   и   узкими,
извилистыми улицами текли к сердцу города - римскому форуму.
     - Квириты! - торжественно начал свою речь Метилий. - Поздравляю вас с
победой. Начальник  конницы  Марк  Минуций  вчера  напал  на  неприятелей,
опустошавших селения Апулии. Убито свыше сотни пунов и еще столько взято в
плен. Наши воины показали, что они научились не только строить укрепленные
лагеря и отходить без потерь, что считает своей главной заслугой  диктатор
Фабий, но и умеют обращать врагов в бегство.
     Площадь вздрогнула  от  рукоплесканий.  Сенаторы,  окружавшие  Фабия,
съежились, испуганные этим выражением неодобрения диктатору. Но сам  Фабий
стоял в той же невозмутимой позе.
     - Теперь вы знаете, кто виноват в наших бедствиях,  в  горе,  которое
обрушилось почти на каждую семью.  Нобили  с  самого  начала  затеяли  эту
войну, чтобы  лишить  народ  всех  прав  и  подчинить  его  власти  одного
человека. А теперь они умышленно затягивают войну, чтобы сохранить  власть
Фабия. Стоило Фабию ненадолго покинуть войско, и одержана победа.  А  если
мы откажемся от диктатора и изберем в консулы достойных  людей,  пунам  не
продержаться в Италии и одного дня.
     Гул одобрения прокатился по площади.
     - Верно! - кричали плебеи. - Долой Медлителя!
     Под возмущенный рев толпы на трибуну пробирался Фабий. Народ  не  дал
ему говорить, заглушая слова его свистом и выкриками:  "Трус!  Предатель!"
Это было невиданное  зрелище  единодушного  осуждения  его  плана  ведения
войны.  Терпение  плебеев  иссякло.  Поля  крестьян  опустошены   отрядами
Ганнибала, горожане страдали от дороговизны, неотступной тени войны. Народ
требовал решительного сражения с Ганнибалом,  и  среди  римских  сенаторов
находились люди, которые поддерживали это требование. Все чаще  называлось
имя Теренция Варрона, обещавшего положить конец войне.
     Наконец Метилию удалось успокоить толпу.
     - Я не буду отвечать на вздорные обвинения, -  начал  диктатор.  -  Я
оставил Минуцию войско с тем,  чтобы  он  не  ввязывался  в  сражение.  Он
нарушил приказ и будет наказан моей властью. Больше мне нечего сказать.
     Поднялся  невообразимый  шум.  Всем  было  известно,  что   диктатору
дозволено заключать граждан в оковы и казнить их без суда.
     - Квириты, не выдавайте Минуция! -  кричал  Метилий.  -  Лишим  Фабия
власти и вручим ее тому, кто хочет спасти Рим!
     В этот день народ принял невиданное в истории Рима  решение:  Минуций
был избран диктатором с теми же правами, которыми обладал Фабий.
     Фабий тайно от всех покинул Рим и  отправился  к  своему  войску.  Он
застал своего бывшего подчиненного раздувшимся от непомерной гордости.
     - Давай будем командовать по очереди, - предложил он Фабию, - день я,
а день ты.
     Фабий отрицательно покачал головой.
     - Лучше разделим легионы, - ответил он. - Я  оставлю  себе  первый  и
четвертый, ты возьми себе второй и третий.
     - Будь по-твоему, - охотно согласился Минуций. - Только знай,  что  я
не буду прятаться от врагов. Где  только  возможно,  я  стану  их  бить  и
преследовать.
     - Это твое дело, - холодно ответил Фабий. -  На  то  ты  и  диктатор.
Только не забывай, что ты одержал победу над Фабием, а не над Ганнибалом.
     Так в Апулии появилось два римских лагеря, в каждом из  которых  было
по два легиона. Ими командовали враждующие римские полководцы. Это  узнали
пуны. Ганнибал зорко следил за действиями римлян, выжидая своего часа.
     Между лагерем Минуция  и  Ганнибала  возвышался  холм,  которым  было
нетрудно овладеть. Он мог бы стать отличным  местом  для  лагеря.  Равнина
вокруг подножия холма, лишенная растительности, издали  казалась  гладкой,
но на самом деле имела небольшие рвы и углубления. Ночью Ганнибал рассадил
часть своих воинов  по  рвам  и  ямам,  а  на  рассвете  открыто  отправил
небольшой отряд занять холм. Внушить  неприятелю  ложное  представление  о
своих  намерениях   -   было   главное   в   искусстве   Ганнибала.   Видя
малочисленность неприятеля, Минуций выслал на холм  легкую  пехоту,  потом
всадников и наконец, заметив, что Ганнибал идет на помощь своим,  двинулся
всем войском в боевом порядке. Минуций на сомневался, что пуны  собираются
захватить холм для устройства на нем лагеря.
     Завязалось ожесточенное сражение. Оно шло с переменным успехом,  пока
Ганнибал не подал сигнал своим воинам. Они  вскочили  разом  и  с  громким
криком ринулись на врага. Последние ряды римлян были изрублены. В легионах
Минуция поднялось неописуемое смятение.
     Фабий наблюдал за всем происходящим с высоты лагерного вала. Заметив,
что римлян окружают, что их ряды смешались, он в досаде  хлопнул  себя  по
бедру.
     - Клянусь Геркулесом! - воскликнул он. - Минуций  погубит  себя  куда
скорее, чем я предполагал! Эй, трубачи! Играйте тревогу!
     С развернутыми военными значками манипулы выходили из  лагеря.  Пуны,
зашедшие в тыл к  Минуцию,  сами  оказались  под  угрозой  окружения.  Они
дрогнули и побежали. Римское войско было спасено от неминуемого разгрома.
     В этот же день Ганнибал шутливо заметил друзьям, удивленным отвагой и
мужеством римского полководца:
     - Я не раз предсказывал, что эта туча,  обложившая  вершины,  в  один
прекрасный день разразится грозою с ливнем и градом.



                              ПАВЕЛ И ВАРРОН

     Доложив о неудаче своей миссии сенату, Публий  направился  в  Апулию,
где находилось войско. Им уже командовал не Фабий, ставший после окончания
шестимесячного срока своей должности частным человеком, а вновь  избранные
консулы.
     Дорога в Апулию пролегала через разоренный  пунами  Самниум.  Селения
встречали путника мертвой тишиной. Не слышалось гоготанья  гусей,  блеяния
овец, мычания коров. Скот  и  птица  были  уведены  пунами  или  прирезаны
жителями, не желавшими оставить свое добро врагу. Женщины, справлявшиеся с
хозяйством с помощью немногих уцелевших рабов, смотрели на каждого путника
с тревогой и настороженным любопытством. "Когда же, - говорили их взгляды,
- когда же вернутся наши мужья и сыновья? Когда Италия будет  свободна  от
вражеских полчищ?"
     В  римский  лагерь  близ  Канн  Публий  прибыл  на  рассвете.  Лагерь
напоминал настоящий город. Немногие города Италии могли соперничать с  ним
численностью своего населения. На улицах, образованных  белыми  палатками,
можно было встретить и старых римских  друзей,  и  сотни  незнакомых  лиц.
Слышалось ржание коней, крики мулов, звуки точимых о камни мечей. В  одних
туниках воины бежали к Ауфиду, чтобы смыть в ледяной воде остатки сна.  По
другую сторону реки виднелся вал и частокол меньшего римского  лагеря.  На
свайном мосту, охраняемом всадниками,  сновали  фигуры.  Было  видно,  что
войско переживает тревожные предгрозовые минуты.
     У трибунала Публия окликнул консул Эмилий Павел.  Ему  уже  за  сорок
лет, но у него лицо без единой морщинки, мягкие округленные губы. Глядя на
его лицо и белые руки с длинными тонкими пальцами, трудно  было  поверить,
что этот человек посвятил почти всю свою жизнь служению Марсу, что он  еще
юношей участвовал в битве при Эгатских островах,  а  затем  воевал  против
иллирийцев и сардов [Эмилий Павел победил иллирийцев в 210 году  до  н.э.,
за год до начала войны с Ганнибалом].
     - С каким ветром, Публий? - бросил консул. - Где всадники Сифакса?
     Слушая рассказ Сципиона, консул озабоченно покачивал головой.
     - Это очень печально! - произнес он тихо, когда  Публий  рассказал  о
своей неудаче. - Сейчас даже тысяча всадников оказала бы  нам  незаменимую
услугу. Тебе ведь известно, что конница Ганнибала превосходит  нашу  и  по
численности и по выучке. А в мире нет  всадников  лучше  нумидийских...  Я
устал бороться с моим коллегой, - продолжил Эмилий  Павел  после  короткой
паузы. - Он рвется  в  бой,  как  некогда  Фламиний.  А  здесь  совершенно
открытая местность, умножающая преимущества конницы. А  впрочем,  что  ему
местность! - Эмилий Павел безнадежно  махнул  рукой.  -  Еще  в  Риме,  на
форуме, не сняв мирной одежды, он предсказывал день сражения. Я согласился
стать консулом лишь по просьбе Фабия.  Фабий  надеялся,  что  мне  удастся
удержать моего коллегу от пропасти, куда его неудержимо влекут два коня  -
невежество и тщеславие. Но  мне  удастся  скорее  одолеть  Ганнибала,  чем
Варрона, и порой я чувствую, что мне здесь не подчинен никто,  кроме  моих
ликторов... А ты был у Варрона? - спросил вдруг Эмилий Павел.
     - Нет, - отвечал Сципион. - Но разве недостаточно, что  я  говорил  с
тобой?
     - Я вижу, ты не знаешь, - сказал с улыбкой Эмилий  Павел,  -  что  мы
командуем войском по очереди: день  я,  день  он.  Как  раз  сегодня  день
Варрона. Консул должен знать о результатах твоей поездки.


     Сципион не сразу проник  в  преторий.  Варрон  принимал  легатов,  из
палатки доносился его резкий голос. Наконец консул освободился и вышел  из
претория.
     Перед Публием был рослый мужчина с  грубыми,  словно  высеченными  из
камня, чертами лица и красной, изрытой морщинами шеей. На первый взгляд он
был похож на центуриона,  всю  жизнь  отдавшего  воинской  службе.  Однако
Сципион слышал, что Варрон в войске недавно  и  своему  возвышению  обязан
дерзким нападкам на нобилей, снискавшим ему любовь городской  черни.  Поле
сражения казалось Варрону тем же форумом, на котором он  был  как  у  себя
дома,  а  победа,  как  он  полагал,  всегда  принадлежит  тому,  за   кем
большинство. А большинство в эти дни шло за Варроном!
     - Что бы нам дали всадники Сифакса? - воскликнул Варрон.  -  В  наших
лагерях восемьдесят три тысячи? Никакой!  -  ответил  он  сам  и  взмахнул
рукой. - Посмотри, какое здесь поле,  а  моему  коллеге  хочется  в  горы.
Пример Медлителя, его друга, не дает ему покоя. А сколько еще можно ждать?
Сколько можно еще избегать схватки?
     Слушая  Варрона,  Публий  вспоминал  разоренные   деревни   Самниума,
незасеянные поля, тревожные взгляды поселянок. Да, это так. Италия  больше
не хочет ждать, и тысячи людей сказали бы вслед за консулом:
     "Довольно уходить от схватки! Пора скрестить мечи!"
     Но почему ему так не нравится  грубый  голос  консула  и  его  манера
размахивать рукой так, будто  он  намерен  вколотить  в  собеседника  свои
мысли? Почему он задает вопросы и отвечает на них сам,  не  давая  другому
раскрыть рта? И, наконец,  разве  пристало  полководцу  заниматься  такими
подсчетами - восемьдесят, сорок, восемьдесят три? Ведь  он  не  в  таверне
своего отца на форуме!
     - Завтра день моего коллеги,  -  закончил  Варрон,  -  а  затем  мой.
Прислушивайся, юноша: