спокойствия.  Во  мгле,  окутавшей  долину  Змей,
отчетливо выделялся силуэт Мерга. Масинисса  до  заката  солнца  прибыл  в
условленное место к римскому полководцу,  чтобы  договориться  с  ним  обо
всем.
     После разгрома лагеря Сифакса и пунов Сципион заключил  с  Карфагеном
перемирие. На этом настаивал римский народ,  утомленный  войной.  Но  пуны
сами  нарушили  перемирие,  разграбив  севший  на  мель  римский  флот   с
продовольствием. Война возобновилась. Карфаген еще готовился  к  последней
схватке, но Сципиону уже был виден исход борьбы,  и  он  вместе  со  своим
новым союзником распределял плоды победы. Объединятся царства  массилов  и
массасилов. Нумидия будет единым государством. Престол  займет  Масинисса.
Его владения увеличатся за счет соседних карфагенских земель. Могли ли  об
этом мечтать  нумидийские  царьки,  вот  уже  двести  лет  находившиеся  в
тяжелой, унизительной зависимости от Карфагена! Нумидия будет свободна  от
дани, ей не надо будет  поставлять  в  чье-либо  войско  своих  всадников,
истекать кровью во имя чуждых интересов. Он,  Масинисса,  преобразит  свою
родину, превратит кочевников в пахарей и садоводов.  Нумидия  будет  иметь
свой хлеб, свое масло, свои финики!
     Сципион оттягивал самую  щепетильную  часть  переговоров,  касавшуюся
личных дел будущего повелителя Нумидии. Сципиону было хорошо известно, что
в Цирте, принадлежащей теперь Масиниссе, живет Софониба. Опять у  него  на
пути эта женщина! Пять лет она держала в своих руках Сифакса, соединяя его
с Карфагеном, теперь в ее власти Масинисса.  И,  пока  Софониба  в  Цирте,
нельзя быть уверенным в верности нумидийца. Прячась за  обломками  скал  и
стволами деревьев, к шатру Сципиона кралась женская фигура. Ее не  заметил
римский часовой, выставленный на таком расстоянии  от  шатра,  которое  не
позволяло ему  различать  голоса  внутри.  Но  чуткий  слух  Мерга  уловил
приближение Софонибы. Лошадь протянула к ней свою стройную  голову  и  еле
слышно заржала.
     - Тихо, Мерг, тихо,  милый,  -  прошептала  Софониба,  став  рядом  с
животным и прижавшись лицом к его мокрому носу.
     Мерг пропах мятой и полынью, запахами степи, от него исходило мягкое,
успокаивающее тепло.
     Из шатра донесся резкий голос Сципиона.  Софониба  вздрогнула  и  еще
теснее прижалась к Мергу.
     - Пойми, Масинисса, - сказал римлянин спокойно и  жестко,  -  нам  не
безразлично, кто будет жить во дворце Цирты. Сенат не согласится  передать
тебе корону с перьями, если твоей женой будет Софониба. Лучше  мы  отдадим
корону с перьями Вермине... В Риме помнят, -  внушительно  молвил  Сципион
после короткой паузы, - что ты воевал  против  нас  в  Иберии.  Тебе  надо
доказать свою верность Риму.
     Эти  слова,  произнесенные  суровым  и  непреклонным   голосом,   все
объяснили Софонибе. В последние дни Масинисса  стал  как-то  молчаливее  и
суше. "Что с тобою, милый?" - много раз спрашивала Софониба. Но  он  молча
опускал взгляд, словно опасаясь, что она прочтет в нем  то,  что  ей  пока
нельзя знать. Теперь же она узнала все. Она стоит  на  пути  у  Масиниссы.
Римляне лишат его царства, если  она  не  уйдет.  Устами  этого  римлянина
говорит сама судьба.
     Софониба резко поднесла к губам правую руку с  блеснувшим  на  пальце
кольцом.


     Снаружи  послышалось  тревожное  ржание  Мерга.  Конь   звал   своего
господина и бил о землю копытом.
     - Прости меня, Сципион,  -  сказал  Масинисса,  -  я  ненадолго  тебя
оставлю. Конь мой чем-то напуган...
     Масинисса вышел из шатра и сразу же увидел Софонибу.  Она  лежала  на
спине, лицом к небу. Волосы ее запутались в траве. Нумидиец упал на колени
и взглянул в широко открытые глаза с неподвижными зрачками.
     - Софониба! Софониба! Ты меня слышишь? - страстно  шептал  Масинисса,
прикасаясь губами к ее щекам. - Мне не надо короны с перьями. Мы пойдем  в
степи, поселимся в мапалии. Я буду охотиться на коз... Что же ты  молчишь,
Софониба?
     Внезапно осветился край неба.  Упала  звезда,  упала  и  сгорела,  не
долетев до земли.
     Не ее ли искал Масинисса в вечернем и ночном небе над степями  Ливии,
над горами Иберии! И она сгорела дотла, звезда Софонибы!



                               СОН ГАННИБАЛА

     Ганнибалу снилось, что за ним гнался  слон.  Чтобы  уйти  от  погони,
Ганнибал делал зигзаги, петлял, как заяц, настигаемый молосским  псом.  Но
топот слона слышался все  ближе  и  ближе.  Ганнибал  оглянулся  и  увидел
сидящего на шее у слона Рихада. Значит, это  не  взбесившийся  слон.  Слон
направлялся индийцем. Да, это Рихад, Рихад, погибший под Казилином. Но  он
жив, этот индиец. На  голове  у  него  повязка,  напоминающая  трубочки  с
кремом, какие выпекают в праздники, а в правой руке ломик.
     "Убей слона, Рихад, - приказывал Ганнибал. - Ударь его своим ломом!"
     Но Рихад зловеще улыбался и грозил Ганнибалу кулаком.
     "Ри-хад! - кричал, надрываясь, Ганнибал. - Убей Сура! Я  тебя  больше
не держу. Возвращайся в Индию! Ри-хад!"
     Слон занес над Ганнибалом хобот и рванул вверх.
     Ганнибал ударился затылком о переборку каюты и  проснулся.  Все  лицо
его было в холодном поту. Вытирая  пот  краем  туники,  Ганнибал  думал  о
значении этого сна. "Если увидишь слона,  тебя  ждет  удача",  -  говорили
старые люди. Но почему этот слон гнался за ним? И слон ведь был  не  один,
слона направлял Рихад. А видеть во сне покойника не к добру. Какая была  у
индийца зловещая улыбка!
     Одевшись, Ганнибал вышел на палубу. Аквилон  поднял  края  гиматия  и
зашевелил непокрытые  волосы.  Берег  Италии  растаял,  скрылся  за  серой
утренней пеленой. Ганнибал стоял в оцепенении. Горе и  печаль  переполняли
его душу. Пятнадцать лет он пробыл в Италии. Он мог бы сказать, что  знает
ее больше, чем свою родину. Он мечтал завоевать ее и вернуться в  Карфаген
победителем римлян, героем великой войны. Но что он теперь везет с  собой?
Воспоминания об одержанных победах?  Требия,  Тразимен,  Канны  -  в  чьем
сердце найдет отклик чуждое звучание этих варварских  имен?  Или  все  эти
годы, все эти схватки были сном? О, если бы это было так! Хорошо бы сейчас
проснуться в Иберии и ждать, когда явится Созил  со  своей  табличкой  для
письма, когда соберутся братья. Хорошо бы услышать голос  отца:  "Учитесь,
львята! Люди всегда учатся, учатся на своих или на чужих ошибках". Так  ли
это? К ошибкам отцов мы присоединили свои собственные. А теперь, когда  мы
понимаем, что ошибались, это нас не может спасти. Мы не можем вернуться  к
прошлому, а жизнь - это бесконечная  смена  волн.  Даже  боги,  посылающие
ветер и бури, не могут остановить их бег. А что могут сделать люди?
     Набережная небольшого  карфагенского  города  Гадрумета  [Гадрумет  -
теперь  город  Суза  в  Тунисе],  где  ожидали  Ганнибала,  была  украшена
разноцветными флажками. Звенели серебряные  трубы.  В  толпе,  заполнившей
гавань,  можно  было  различить  пурпурные  одежды  рабби,  прибывших   из
Карфагена. Вместе с дымом подожженного лагеря Сифакса  развеялись  надежды
на непобедимую нумидийскую конницу, которой  предстояло  сбросить  легионы
Сципиона  в  море.  План  Ганнона,  совсем   недавно   казавшийся   верхом
государственной мудрости,  был  признан  преступным,  а  сам  Ганнон  едва
избежал суда и смерти на кресте. Все теперь считали, что республику  может
спасти  один  Ганнибал.  Имя  Ганнибала  повторялось  всюду  с  любовью  и
надеждой. "Ганнибал не  проиграл  ни  одного  сражения!  Только  он  может
разбить Сципиона!" - слышалось и на заседании Большого Совета, и на базаре
у Торговой гавани. Даже жрецы, затаившие на Ганнибала обиду за то, что  он
не присылал в храмы подарков, называли его "сыном Мелькарта"  и  призывали
народ молиться  за  его  духа-покровителя.  Многие  с  чувством  раскаяния
вспоминали, какую мизерную помощь получал Ганнибал от  республики  в  годы
своего пребывания в Италии. И, несмотря на это, он громил римлян! Если  же
передать  Ганнибалу  все  корабли,  объявить  набор  в  войско,  -   тогда
республика будет спасена.
     И только сам Ганнибал понимал, насколько обманчивы  всеобщие  надежды
на быструю победу. Он привез с собой  в  Гадрумет  лишь  двенадцать  тысяч
воинов. Остальное войско - в Лигурии вместе с Магоном.  Одни  боги  знают,
удастся ли брату вернуться в Карфаген или его постигнет судьба Газдрубала.
Новый набор может дать не более десяти-двенадцати тысяч  новобранцев.  Но,
если оторвать этих людей от их повседневных дел, кто будет ковать  оружие,
строить корабли? Кто будет ловить сетями рыбу, заменяющую теперь и мясо  и
хлеб? Ведь из Сицилии и Иберии в Карфаген уже не будет гаулы  с  зерном  и
тучными овцами. В руках у римлян иберийские серебряные рудники, а  города,
подчиненные Карфагену, перестали платить дань.
     У одного Сципиона тридцать пять тысяч испытанных  бойцов,  а  сколько
всадников у Масиниссы?!



                                 СВОБОДА

     Дукарион жадно пил, погрузив лицо в струи родной Адды.  В  прозрачной
воде отражалось его заросшее лицо,  шрам  от  меча  через  правую  щеку  и
сбившиеся в космы волосы.
     Пять дней Дукарион бежал лесами и  болотами,  прячась  от  людей.  Он
бежал, хотя за ним давно никто не гнался. Ему слышался звон сталкивающихся
мечей,  свист  стрел,  трубные  крики  слонов,  ржание  напуганных  коней,
волочащих  по  земле  всадников.  Перед  глазами   у   него   был   Магон,
пригвожденный к земле римским пилумом.  От  пилума  Магона  не  спасли  ни
серебряные латы, отнятые им у римского консула,  ни  амулеты,  которые  он
носил на груди.
     Пусть будет свидетелем могучий Эзус [Эзус - общегалльский бог  войны]
и другие бессмертные боги, что он, Дукарион, не изменник. Во время схватки
с устроившими засаду римлянами он был рядом с Магоном и не уступал  ему  в
храбрости. Когда же Магон упал, Дукарион бежал. За ним последовали  многие
воины из его отряда.  Но,  видимо,  никому  не  удалось  уйти  от  римских
всадников. Пилум, сваливший Магона, освободил Дукариона от клятвы, которую
взял с него Ганнибал  перед  посадкой  на  корабли.  Дукарион  поклялся  и
призвал в свидетели богов, что не покинет Магона. И  он  его  не  покинул,
пока Магон был жив.
     Местность, где находился Дукарион, была  ровной  и  однообразной.  Но
глаз Дукариона различил полузасыпанные рвы на правом берегу реки. Там  был
лагерь Фламиния. Трава, когда-то вытоптанная римскими калигами,  поднялась
во весь рост.
     Солнце садилось за горизонт. В прибрежных заводях квакали лягушки. Из
камышей доносился легкий шелест: уползла потревоженная змея.  На  середине
реки что-то плеснуло, на воде появились и разошлись круги. Это были  звуки
и голоса его юности. Когда-то, отталкиваясь от дна шестом, он  плыл  вдоль
этих берегов на челне, пробирался сквозь упругие камыши  и  цепкие  кусты,
забрасывал сети в озерца с прозрачной и чистой водой.  На  его  обожженном
солнцем теле тогда были шрамы не от мечей, а от осоки, в мешке  за  спиной
колотились не снятые с окостеневших пальцев  золотые  кольца,  а  лепешки,
которые ему испекла мать.
     Дукарион сбросил со спины мешок и, размахнувшись, швырнул его в реку.
Дух Адды получил богатую жертву.  Дукарион  отдал  ему  всю  свою  военную
добычу, все трофеи, добытые в битвах с римлянами за эти тринадцать лет.
     Ночью Дукарион пришел в родное селение. Оно  встретило  его  пламенем
костров и громкими криками. Было время  сбора  винограда.  Люди  давили  в
огромных чанах ногами виноградные гроздья. Из открытого крана в деревянные
ведра лился широкой струей виноградный сок. Его переносили  при  зажженных
кострах в деревянные бочки и пифосы.
     Дукариона никто не узнал, никто не бросился ему навстречу,  никто  не
предложил ему кубка с  молодым  вином.  Он  был  чужаком  в  своем  родном
селении. На том месте, где когда-то стоял его  дом,  сожженный  римлянами,
разбит молодой сад. Стариков, знавших Дукариона, давно нет в живых, а  его
сверстники погибли на полях сражений или томились в римском рабстве.
     При виде пня близ ограды сада у Дукариона  сжалось  сердце.  Когда-то
здесь рос дуб. Дукарион любил играть под его раскидистым шатром.  А  потом
римляне привязали его к  стволу  этого  дуба  и  били  прутьями.  Дуб  был
свидетелем его позора. Дукарион стал рабом римлян. Как он тогда  мечтал  о
свободе! Ему казалось, он обретет ее в войске Ганнибал,  но  там  он  стал
тоже рабом, хотя и без цепи. Смерть Магона принесла ему  свободу,  но  что
ему делать с ней, с этой свободой?



                              БИТВА ГИГАНТОВ

     Подобно стаям саранчи налетели римляне на  цветущую  долину  Баграда.
То, что враги не смогли съесть и унести, они сломали и разрушили.  Чернели
обезглавленные  смоковницы  и  пальмы,  дымились  развалины  вилл.  Война,
которая полыхала где-то в Иберии и Италии, подступила к стенам  Карфагена.
И еще страшнее,  чем  ярость  римлян,  была  месть  рабов.  Они  вышли  из
подземных тюрем в поместьях  и  рассеялись  по  всей  стране.  От  них  не
укрыться нигде! И в любое мгновение могут восстать рабы в самом Карфагене.
     "А чего же медлит Ганнибал? - возмущались рабби. - Он,  похвалявшийся
своими победами в Италии, оттягивает день решительной схватки. Он  вступил
в переговоры со Сципионом о мире. Но  тот  отверг  его  условия.  Чего  же
медлит Ганнибал?"
     К Ганнибалу были отправлены послы. Рабби требовали, чтобы  полководец
шел навстречу неприятелю  и  кончил  войну  одним  сражением.  Ганнибал  с
войском покинул окрестности Гадрумета, где  он  стоял  несколько  месяцев,
собирая войско. Никогда еще Ганнибал не был так неуверен в своих силах.  У
него  лишь  тринадцать  тысяч  испытанных  бойцов,  закаленных  в   Италии
ветеранов. Двенадцать тысяч он привел  сам,  а  тысяча  под  командованием
Магарбала возвратилась недавно из Лигурии. Магон не вернулся. Италия стала
могилой братьев!
     А остальные воины? Это были наемники, только что прибывшие из Галлии,
Мавритании, с Балеарских островов. Они пригодны лишь на то, чтобы  принять
на себя первый натиск римских легионов. Из Карфагена прислали десять тысяч
ополченцев. Это большей частью ремесленники, люди, понимавшие, какие  беды
угрожают их детям и женам в случае неудачного исхода войны.  Но  они  были
совершенно необученны. Они умели владеть молотами и клещами, но не  мечами
и копьями. Из "Маленькой Индии" в лагерь привели стадо в восемьдесят  пять
слонов. Никогда еще в войске Ганнибала не было так много слонов.  Но  этим
животным было так же далеко до боевых слонов, как новобранцам  до  воинов.
Недавно выловленные, они умели лишь бежать и поворачиваться. У них не было
ярости, необходимой для боевого слона. Глядя на слонов, Ганнибал с грустью
думал о Рихаде: "Да, отец был прав, этот индиец стоил целого войска!"
     Но больше всего Ганнибала тревожила конница. У него  было  не  больше
тысячи всадников. Сын Сифакса, Вермина, обещал привести свою  конницу,  но
Ганнибал не смог ее дождаться.
     Всю ночь со стороны  поля  слышался  невнятный  шум  передвигающегося
огромного войска. Сципион, узнав,  что  войско  пунов  покинуло  Гадрумет,
двинулся ему навстречу к Заме. Когда первые лучи солнца осветили  равнину,
римляне уже построились. Легионы стояли в три линии:  впереди  -  манипулы
гастатов,  за  ними,  на  некотором  расстоянии,  -  манипулы  принцепсов,
последними были поставлены триарии. Новым в этом построении было  то,  что
принцепсы стояли не за  промежутками  в  строю  гастатов,  как  обычно,  а
непосредственно за ними, так что  во  всем  римском  строе  были  сплошные
проходы.   Ганнибал   сразу    оценил    предусмотрительность    Сципиона,
опасавшегося, что слоны разрушат его боевой строй.
     Впереди  всего  войска  Ганнибал   выставил   слонов.   Вожакам   их,
нумидийцам, которых, по привычке, называли индийцами было строго приказано
пустить в ход свои железные ломики, если слоны выйдут из  их  повиновения,
ибо  нет  ничего   опаснее   обезумевшего   слона.   За   слонами   стояли
наемники-лигурийцы,  балеарцы,  мавры,  галлы.  Каждый  отряд  имел   свое
вооружение  и  возглавлялся  соотечественниками  этих   наемников,   давно
служившими  у  Ганнибала.  За  наемниками  были   построены   карфагенские
ополченцы. Перед началом сражения полководец обратился к ним  с  речью,  в
которой исчислил и изобразил все беды, которые  угрожают  отечеству  и  их
семьям, если  они  отступят  хотя  бы  на  шаг.  Строй  замыкали  ветераны
Ганнибала,  уцелевшие  воины  его  великой  армии.   Ослабли   их   глаза,
ослепленные  сверкающими  льдами  и  снегами  Альп,  утомились  их   ноги,
семнадцать лет топтавшие землю Италии, их руки  устали  рубить,  их  спины
сгорбились под тяжестью солдатских мешков и оружия. Но только на  них,  на
этих ветеранов, возлагал свои надежды полководец.
     Сражение начали слоны. Для них это был первый бой. Огромное скопление
людей, ржание коней, крики, звон оружия - все это пугало животных, но  они
шли, куда их  направляли  погонщики.  Выбежавшие  вперед  легковооруженные
римляне закидали слонов дротиками. Несколько слонов  повернуло  назад,  но
остальные продолжали идти вперед, нагнув защищенную медным  щитом  голову.
Вот они уже бегут, но бегут не на  римлян,  а  в  проходы  между  римскими
манипулами. Слонов не научили убивать  людей,  схватывать  их  хоботами  и
топтать ногами. Люди причинили слонам боль, и слоны бежали от  людей.  Вот
они выбежали на открытую равнину, здесь их никто не преследовал, но им  не
давали покоя впившиеся в тело стрелы и дротики, им мешали привязанные к их
спинам башенки и погонщики, сидевшие на шее. Слоны  легли  на  землю  и  с
ревом стали тереться о  нее  боками.  С  ловкостью,  которую  трудно  было
ожидать от этих на вид неповоротливых животных, они сбрасывали погонщиков.
Это был бунт слонов, бунт Ливии, которую заставил себе служить Карфаген.
     Слоны, привыкшие безропотно  выполнять  волю  людей,  слоны,  которых
можно было заставить делать все, что нужно людям, восстали. Сбывался  сон,
приснившийся Ганнибалу на корабле. И то же ощущение беспомощности и  ужаса
охватило его. Ему казалось, что слон сбросил его со  спины  и  гонится  за
ним. В памяти снова звучали слова отца: "Слоны должны растоптать  Рим,  вы
слышите, львята!", и, как ответ на этот страстный  призыв,  возглас  юного
Масиниссы: "Слоны лучше вас, они выросли свободными, вы  и  слонов  хотите
превратить в убийц!" С необычайной ясностью Ганнибал понял: в той  большой
и жестокой игре, которую  называют  войной,  бита  его  последняя  ставка,
ставка на слонов.
     В бой вступала нумидийская конница. Пригнувшись к шеям своих  вороных
коней, скакали черноголовые всадники.  Впереди  мчался  всадник  на  белом
коне, видимо, их предводитель. Навстречу нумидийцам выступила карфагенская
конница.  Возглавлял  ее  Магарбал,  соратник  отца,  человек,   обучавший
Ганнибала верховой езде. Ганнибал вспомнил слова, произнесенные  им  сразу
же после Каннской битвы: "Ганнибал, ты умеешь  побеждать,  а  пользоваться
победой  не  умеешь".  Магарбал  был   прав.   Он,   Ганнибал,   не   умел
воспользоваться своими победами в Италии и этим навлек  страшные  бедствия
на отечество. Но что же  делает  Магарбал?  Он,  как  бы  в  страхе  перед
нумидийцами,  отступает.  Он  уводит  грозную  вражескую  конницу,   лишая
Сципиона его главного преимущества. Но это же верная смерть: у него  вдвое
меньше всадников, чем у этого нумидийца на белом коне.  Ганнибал  мысленно
прощался с Магарбалом, к горлу подступал комок, и он до боли стиснул зубы,
чтобы сдержать рыдания.
     Ганнибалу  предстояло  воспользоваться   отсутствием   нумидийцев   и
разгромить римскую пехоту. Но  против  плохо  обученных  наемников  стояли
грозные  манипулы  гастатов.  Наемники  не  выдержали  их  яростного,   но
планомерного натиска и стали отходить. Отступление  внесло  замешательство
во вторую ли