ты. Оставшимся в  римском  лагере
воинам было приказано шуметь и жечь костры, чтобы враги  думали,  будто  в
лагере целая армия. Сам консул Нерон шел на соединение со  своим  коллегой
Марком Ливием к Метавру.


     Блистал ослепительный  день.  Солнце  вовсю  сверкало  в  раскаленном
добела небе. Холмы на берегах Метавра  осенены  силуэтами  траурных  пиний
[пиния - вид  сосны,  встречающийся  на  берегах  Средиземного  и  Черного
морей]. Высоко в небе парят коршуны. Кажется, они  уже  высматривают  себе
добычу. И, может быть, глаза, сейчас следящие за полетом птиц, сегодня или
завтра будут их пищей.
     Все эти годы Газдрубал мечтал о встрече с братом.  Как  он  завидовал
Магону, разделившему с Ганнибалом все опасности италийского похода  и  его
славу! Газдрубал должен был соединиться с  братьями  уже  во  второе  лето
войны. Они  вместе  должны  были  осаждать  Рим.  Но  в  Иберии  появились
Сципионы, сначала братья Гней и  Публий,  а  потом  сын  Публия  -  Публий
Сципион! Есть что-то змеиное в этом имени. Отсечешь одну голову - появится
другая. Отсечешь другую - шипя раздвоенным языком, высунется третья. А там
в норе, называемой Римом, может быть, уже вылупился и ждет  своей  очереди
какой-нибудь Сципионыш.
     Сципионы - выводок змей! Они опутали всю Иберию, на брюхе проползли в
Новый Карфаген. Но им не удалось помешать походу Газдрубала. Пока все  шло
удачно. Всего за два месяца войско перенеслось из Иберии в  Италию.  Перед
ним расступились горы, отступили враждебные племена. Где же брат? О  месте
встречи он извещен лазутчиком, самым надежным из всех. Лазутчик отправился
в Италию на  корабле  вскоре  после  падения  Нового  Карфагена.  Кормчий,
высадивший его близ Кум,  вернулся  в  Иберию  и  сообщил,  что  поручение
выполнено. Почему же вместо брата на той стороне дороги римляне?
     Один за другим прогудели рожки во вражеском стане. Два  рожка  -  две
консульские армии. Где же тогда  брат?  Какой  консул  с  ним  воюет?  Или
римляне стали избирать трех консулов? Или брат  погиб?  Тогда  зачем  этот
поход, к чему битва? Но этого сражения не избежать. Местность  незнакомая,
проводники еще вчера скрылись.  При  отступлении  можно  легче  попасть  в
ловушку, да и воины слишком устали, чтобы отступать. Надо сражаться! Может
быть, шум боя привлечет брата? Может быть,  он  уже  спешит  на  помощь  и
торопит своих воинов: "Скорей! Скорей!"
     Призывно загудели трубы. Бывало, стоило их  лишь  поднести  к  губам,
наемники мчались, на бегу поправляя шлемы и латы. А теперь  они  с  трудом
поднимались с земли и, прихрамывая, шли в строй. Воины строились  лицом  к
дороге, иберийцы - на правом, галлы - на левом фланге.
     Эта дорога называется Фламиниевой. Она носит  имя  римского  консула,
разбитого братом во второе лето войны. Брат  до  своего  похода  в  Италию
часто говорил  о  Фламинии,  римлянине,  захватившем  всю  эту  страну  до
Альпийских гор. Ганнибалу казалось, что, если он  разобьет  Фламиния,  Рим
падет. Ганнибал разгромил Фламиния, а после  него  многих  других  римских
полководцев, а  Рим  стоит,  как  прежде.  Десятки  тысяч  римлян  пали  у
Тразименского озера, на равнине близ Канн, но  их  место  в  строю  заняли
неведомо откуда взявшиеся бойцы. Может быть, мы сражаемся не с людьми, а с
призраками, которым нет числа? И теперь перед  войском  распласталась  эта
прямая дорога, словно мстительный дух римского консула  поставил  каменную
преграду, какую не перейти.
     Правый фланг строя уперся в  покрытый  кочками  холм.  Видимо,  здесь
раньше был виноградник. Остались подпорки для лоз.
     Как не хватает конницы! Газдрубал поставил бы ее  в  засаде  за  этим
холмом. В нужный момент всадники выскочили бы  из-за  холма,  обтекая  его
справа и слева. Но конница теперь в Карфагене! Масинисса, так рвавшийся  в
Италию, стал вдруг  к  ней  равнодушен.  И  это,  как  заметил  Газдрубал,
началось с того дня, когда нумидиец  узнал  об  обмане  Ганнона.  Пришлось
отправить Масиниссу в Ливию. Ненависть нумидийца к Сифаксу и  жажда  мести
пересилили все и заставили нарушить данное слово. А впрочем, может быть, в
Карфагене Масинисса сейчас нужнее, чем здесь.
     Железными палками погонщики  поднимали  слонов.  "Когда  ты  пришлешь
слонов?", "Что с моими слонами?" - спрашивал Ганнибал в каждом  письме.  И
Газдрубал привел слонов в Италию. Из Иберии вышло пятьдесят слонов,  после
Альп уцелело десять. Остались позади Альпы, пройдены могучие реки Родан  и
Падус, впереди лишь эта дорога, но она стала рубежом  на  пути  войска,  в
жизни этих тысяч людей, в борьбе за Италию.
     Слоны медленно шли проходом, образованным колоннами галлов и  иберов.
Топот их ног отзывался в ушах, как удары погребального колокола.  Со  спин
ливийских гигантов свисали  пестрые  лохмотья  выцветших  и  истрепавшихся
попон. Какая безнадежность  в  наклоне  их  голов,  в  свисающих  к  земле
хоботах! Казалось, слоны предчувствуют, чем кончится эта битва.



                               КОЖАНЫЙ МЕШОК

     Вот уже второй месяц стоит войско Ганнибала под Канузием, оградившись
валом и частоколом. Уже очищены все соседние селения, и скоро нечего будет
есть. Давно пора перекочевать в другие, еще не опустошенные части  Италии,
а Ганнибал медлит. Чего он ждет? Может быть, он думает, что римляне выйдут
из своего лагеря и дадут ему  сражение?  Но  в  последние  недели  римляне
совсем не покидают своего стана. Они только поют песни и  жгут  костры.  А
чем питаются эти десять тысяч воинов? Что они намереваются делать дальше?
     Ганнибал вызвал Дукариона. Кто, как не этот инсубр,  бывший  рабом  у
римлян, сможет проникнуть в лагерь Нерона и узнать, что там делается.
     Ночью Дукарион незаметно  подкрался  к  валу  римского  лагеря.  Если
протянуть руку, можно коснуться дерна, которым  римляне  обкладывают  вал.
Томительно медленно тянулось время, словно боги задержали его  бег,  чтобы
испытать терпение Дукариона. Наконец над головой послышался  шум  шагов  и
голоса. "Часовые!" - подумал Дукарион  и  еще  теснее  прижался  к  земле.
Высохшие травинки щекотали его лицо. Земля  пахла  горечью  полыни  и  еще
сохраняла дневное тепло. Напрягая слух, Дукарион старался  разобрать,  что
говорят римляне. Может быть, удастся из  их  слов  узнать,  когда  сменяют
караул и приносят дощечку с паролем.
     - Пора собирать виноград, - сказал  один  из  часовых.  -  Видишь  ту
звезду? Ее называют Виноградарем. Когда она  начинает  всходить  -  готовь
корзины и амфоры. В нашей местности виноград сажают возле  деревьев.  Лозы
пускают побеги и вьются вокруг стволов.
     - А у нас виноград  не  растет,  -  послышался  другой  голос,  более
звонкий, видимо, он принадлежал юноше. - Земля слишком жирная. Мы разводим
капусту. Кочаны вырастают больше головы. В это время мы их везем в Рим...
     Это был не разговор  грозных  римских  легионеров,  а  беседа  мирных
людей, оторванных от привычных занятий, от виноградников  и  огородов,  от
дома и семьи. И, может быть, впервые за все эти годы Дукарион почувствовал
всю бессмысленность дела, которому он отдал себя. Разве он родился воином?
Если бы не римляне, он до сих пор пас бы  коней  на  берегу  Боденка.  Как
блестели их бока и спины, облитые  луной!  Хруст  пережевываемых  стеблей,
тихое ржание сливались с говором волн и потрескиванием костра. Мог  ли  он
тогда думать, что ему придется ночью ползти по  заросшему  сорняками  полю
для того, чтобы выполнить приказ какого-то  чужеземца,  убивать,  брать  в
плен пахарей и виноградарей или быть убитым ими! Но у него, Дукариона, нет
иного выхода. Он прикован к Ганнибалу, как раб-гребец - к  борту  корабля.
Если  ему  удастся  порвать  цепь,  все  равно  вокруг  враждебное   море,
вздымающее злые волны. Бежать в Галлию? Но как уйти от римлян,  стерегущих
все дороги на север? Отдаться им в плен - все равно не  избежать  рабства,
которое страшнее смерти.
     Внезапно послышался отдаленный топот шагов, шум  голосов.  Видимо,  к
воротам, что на  противоположной  стороне  римского  лагеря,  приближалось
вражеское войско.
     "Римляне готовятся к сражению, - решил Дукарион. -  Наверно,  подошел
свежий легион".
     - Наконец-то вернулись! - послышался голос старшего часового.
     - Смотри, слонов привели! - воскликнул другой часовой. - Не  за  ними
ли уходил Нерон?
     Дукарион медленно отползал, стараясь держаться ближе к заросшей меже,
видимо отделявшей  владения  двух  хозяев.  В  небольшой  рощице,  уже  не
опасаясь, что его заметят,  Дукарион  встал  и  пустился  бегом  к  своему
лагерю.
     Так стало известно, что консульское войско покидало лагерь, оставив в
нем небольшое число воинов. Но куда оно уходило? Откуда у римлян появились
слоны? Тревожные мысли овладели Ганнибалом.
     На  следующее  утро  Ганнибалу  принесли   кожаный   мешок.   Часовые
обнаружили его у вала лагеря.
     - Развяжи! - приказал Ганнибал часовому.
     На траву упала окровавленная голова.
     - Римская  шутка?  -  презрительно  сказал  полководец,  но  тут  же,
охваченный  внезапной  догадкой,  опустился  на  колени.  -   Вот   мы   и
встретились, брат! - тихо произнес Ганнибал.
     С какой-то необычной  яркостью  и  отчетливостью  в  его  потрясенной
памяти всплыли детская, ковер на  полу  и  эти  щеки,  раскрасневшиеся  от
борьбы. В ушах звенел торжествующий крик: "Рим победил!", и суровый  оклик
отца: "Оставьте эту игру, львята!" "Тогда Газдрубалу было шесть  лет,  мне
девять, а Магону три года, - думал Ганнибал. - Тогда  был  еще  жив  отец,
полный веры  в  будущее.  Тогда  в  Карфаген  прибыло  двенадцать  слонов,
двенадцать индийцев, а Старик сомневался, что можно приручить  ливийцев...
Игра затянулась на долгие годы. Кончить ее труднее, чем начать".
     Похоронив голову брата, Ганнибал повел  свое  войско  на  крайний  юг
Италии, в Бруттий.



                               В ХРАМЕ ГЕРЫ

     Неподалеку от древнего Кротона [Кротон - греческая  колония  в  Южной
Италии] на покатом склоне обращенного к морю  холма  высился  белокаменный
храм Геры. Стройные кипарисы указывали мореходам  место  святилища.  Здесь
было прохладно даже  в  дни  сияния  Сириуса:  зной  июльского  солнца  не
проникал через огромные  глыбы,  делавшие  храм  похожим  на  крепость.  У
подножия холма паслись стада  одетых  в  шубы  тарентийских  овец  [шерсть
тарентийских овец была так  дорога,  что  их  спины  покрывали  овчинами],
некогда принадлежавшие жрецам, а теперь ставшие собственностью войска, как
и все,  что  вокруг.  Здесь  же,  между  двумя  масличными  рощами,  вырос
карфагенский лагерь. Во время бури брызги доходили до  крайних  шатров,  и
говор волн наполнял и шатры и внутренность храма.
     Со ступеней святилища открывался вид на неоглядное море. Волны ряд за
рядом  бежали  на  скалистый  берег.  В  их  исхлестанных  ветром  гребнях
угадывались причудливые очертания  человеческих  лиц  и  заломленных  рук,
виделось воинство, бросаемое в схватку с беспощадной стихией. Из-за  узкой
синей кромки, отделяющей море от неба, каждое утро  вставал  золотой  шлем
Мелькарта. Чем выше поднимал свою голову солнечный  бог,  тем  яростнее  и
нестерпимее становился жар, из золотого шлем  делался  белым.  Не  так  ли
меняет окраску металл, когда его бросают в горн?  Совершив  по  небу  свой
неизменный  путь,  Мелькарт  в  другой  стороне  моря  сходил   в   волны,
принимавшие цвет его шлема. И так день за днем.
     Но ни шум волн, ни великолепное зрелище восхода и  заката  солнца  не
могли отвлечь  полководца  от  мучительных  мыслей.  Он,  для  кого  жизнь
являлась схваткой, был обречен на бездействие, на ожидание вестей  оттуда,
куда перекинулась война. Казалось, о нем забыли и друзья и враги.  Флот  с
продовольствием, посланный ему из Карфагена,  уничтожен  бурей  у  берегов
Сардинии. Македонский царь Филипп V,  обещавший  ему  помощь,  заключил  с
Римом мир. Италия, терпевшая его, пока он побеждал,  теперь  окружила  его
молчаливой  враждебностью.  Стоило  приблизиться  ему  к  городу,   ворота
опускались. Пустели селения, их жители разбегались, сжигая  посевы,  уводя
скот.
     А его армия? Она состоит  наполовину  из  уроженцев  Италии:  галлов,
греков, кампанцев, самнитов. Он обещал, что поведет их на  Рим.  А  вместо
этого он увезет их в  Ливию?!  Нет,  они  не  покинут  Италии.  Они  могут
сражаться только здесь, защищаясь от римлян и отстаивая свою свободу.
     Все чаще и чаще Ганнибал думал о Сципионе, словно  в  имени  и  делах
этого римлянина таилась разгадка судеб войны.  Уже  в  том,  что  за  годы
пребывания в Италии, юный Сципион не только  вырос  и  возмужал,  но  стал
консулом, было что-то внушающее отчаяние.  В  кровавых  схватках  Ганнибал
истребил целое поколение римских бойцов, но на смену  погибшим  пришли  их
сыновья, подрастают внуки. А где у него эта свежая, молодая поросль? Он  и
его ветераны - как  сухие  колючки,  закинутые  на  землю  Италии  знойным
ливийским ветром. У них нет корней, нет будущего. Почти полностью потеряна
Иберия, страна, которую завоевали отец  и  Старик.  Ганнибал  ожидал,  что
после своих побед в Иберии Сципион высадится в Италии, чтобы встретиться с
ним на поле боя и решить судьбу войны. Но римлянин направился в Сицилию. В
этом было  что-то  оскорбительное,  унижающее  Ганнибала  как  человека  и
полководца. Сципион не удостаивал его вниманием, он не  хотел  его  знать.
Кровь приливала к голове Ганнибала. Он вспоминал сражения, в которых  были
разбиты римляне: Требия, Тразимен, Канны, - но и это  не  могло  заглушить
гложущую обиду. "Да, он прав, этот  римлянин.  Я  уже  больше  не  опасен,
поэтому он повернулся ко мне спиной".
     Из-за покрытого лесом мыса вынырнул корабль с  крутым  носом,  прямым
парусом и двумя рядами гребцов. По форме корабля и оснастке Ганнибал сразу
узнал сторожевую гаулу. Такие суда охраняют берега Ливии и Иберии, но  ими
также пользуются для дальних плаваний, так  как  они  имеют  хороший  ход.
Какую весть принесет ему этот парус? Может,  он  порадует  его  победой  в
Иберии или гибелью римского флота, разбитого бурей?
     Близ берега гаула спустила парус и вскинула стройные ряды  весел.  От
ее кормы отделилась лодка. Двое сидели на  веслах,  третий,  широкоплечий,
коренастый, в синем плаще,  стоял  на  носу.  Он  что-то  кричал;  видимо,
торопил гребцов.
     Ганнибал сбежал к берегу. Человек в плаще - это Магон. Видимо, что-то
серьезное заставило его приехать из Карфагена, где он  добывал  денег  для
покупки слонов.
     Спрыгнув на скользкие, покрытые водорослями камни, Магон молча  обнял
брата. Долго он не выпускал его из объятий, чтобы  не  видеть  нетерпеливо
ждущих глаз.
     - Случилась беда, - сказал Магон, когда молчание стало невыносимым. -
Гайя умер, а Масинисса нам изменил. Он объявил войну Сифаксу  и  перерезал
рабби, добивавшихся примирения. В его лагере видели послов Сципиона.
     Ганнибал опустил голову. Дано уже  он  думал  об  опасности,  которой
подвергался Карфаген, виляя между Сифаксом и Гайей. Ганнону хотелось иметь
союзниками их обоих.  Выдача  Софонибы  за  Сифакса,  по  тонким  расчетам
Ганнона, не должна была ожесточить Гайю. Гайя сам был против брака  своего
сына с дочерью Ганнона. Но Гайя  умер.  Еще  двадцать  лет  назад  отец  в
предвидении этой смерти заботился  о  том,  чтобы  привязать  Масиниссу  к
Карфагену. А Ганнон все разрушил. Его обещание выдать дочь  за  Масиниссу,
если тот проявит храбрость в войне с римлянами, было продиктовано желанием
удалить Масиниссу из Карфагена. Ганнон рассчитывал, что Масинисса погибнет
в Иберии, но нумидиец вернулся в Ливию и силой занял царский  престол.  Он
объявил нам войну. У Сципиона появился могущественный союзник.
     Ганнибал выжидающе взглянул в глаза брату.
     - Теперь нас только двое, - молвил он глухо. - Как хочется, чтобы  ты
всегда был со мной! Но никому другому я не могу этого поручить. Никому!
     - Я слушаю тебя, Ганнибал, - коротко сказал Магон.
     Так должен был ответить воин полководцу, но в нарочитой сухости  этих
слов, в твердости голоса сквозило желание успокоить брата, показать, что в
эти тяжелые дни он по-прежнему полон веры в успех.
     - Тебе придется отправиться в Лигурию, - сказал Ганнибал. - Я пошлю с
тобою Дукариона и всех галлов. Сейчас  нас  может  спасти  лишь  восстание
против Рима на севере Италии. Я дам тебе все корабли.
     - А ты? - Магон вопросительно взглянул  на  брата.  -  Если  подойдут
римляне, у тебя не будет кораблей. И разве я могу забрать у  тебя  галлов,
когда из Ливии ты не получишь ни одного воина!
     - Римляне сюда не подойдут. Их еще пугает моя тень,  тень  Ганнибала,
победившего при Тразимене в Каннах. Мог бы решиться на  сражение  со  мной
один Сципион, но теперь, когда изменил Масинисса, Сципион не будет медлить
ни одного дня. Клянусь Мелькартом, он уже на пути в Карфаген!



                              ГОЛУБЬ АФРОДИТЫ

     Сципион шел проходом,  разделяющим  каменные  скамьи.  Вскоре  должно
начаться представление "Антигоны", и театр города Лилибея был  уже  полон.
Наряду с горожанами на скамьях было немало  римских  воинов,  привлеченных
слухами о замечательной игре в роли  Антигоны  афинского  актера  Филарха.
Достаточно бросить взгляд на публику, чтобы понять: эти люди  пришли  сюда
не за минутным развлечением.  Зрители  не  раз  уже  видели  "Антигону"  в
постановке местных  актеров,  и  их  интересовала  трактовка  бессмертного
произведения Софокла актерами из Афин.
     Подобрав гиматий, Сципион  сел  на  скамью  рядом  с  орхестрой.  Ему
вспомнилась фраза из анонимного доноса, посланного в сенат и  послужившего
предлогом для посылки в Сицилию специальной сенатской комиссии:  "Забыв  о
своем назначении, Сципион живет, как грек среди греков. Он  променял  тогу
на гиматий. Он посещает театр. Он отдает все свое время  чтению  греческих
философов".
     "Вернее, как человек среди людей, - подумал Сципион.  -  Для  тупицы,
написавшего этот донос, и для трехсот тупиц, разбиравших его  с  серьезным
видом, посещение театра несовместимо с  подготовкой  к  вторжению.  По  их
представлению,  полководец  должен  безвыходно  сидеть  в   претории   или
заниматься смотрами и парадами. Им кажется,  что  Софокл  может  задержать
меня в Сицилии. А если бы они еще видели в театре воинов, они  бы  решили:
армия развалилась".
     - С тобой можно сесть? - послышался чей-то голос.
     Сципион обернулся.
     - Гней Невий? - воскликнул удивленно полководец. - Тебя  ли  я  вижу?
Как ты здесь оказался? Или ты специально приехал из Рима, чтобы увидеть  и
услышать Филарха?
     - Я пришел, чтобы поговорить с тобою, - сказал поэт. - В  Риме  ходят
слухи, что тебя легче встретить в театре, чем в лагере,  и  я  поспешил  в
театр, тем более, что мы с тобой встречаемся в театре не впервые.
     - Для меня большая честь видеть Гнея Невия, - сказал Сципион. -  Тебя
называют римским Гомером. Твои стихи у всех на устах.
     - Бывает так, - взволнованно сказал  Невий,  -  в  погоне  за  героем
истопчешь дюжину сандалий и доживешь до седых волос, а он рядом, только ты
его не замечал. Он еще мальчишка, желторотый юнец. Он еще  сам  не  знает,
кто он такой. И не успеешь глазом моргнуть,  как  слава  уже  осенила  его
своим крылом. Ему уже завидуют. Его уже ненавидят. И тогда понимаешь,  что
тебе надо торопиться, чтобы не опоздать. И не будет тебе  покоя,  пока  не
встретишься с ним и не узнаешь, как его звали сверстники, с кем он дружил,
кого любил. Я был  в  лагере  Фабия  и  знаю,  что  его  в  детстве  звали
"Овечкой". Год я провел с Ганнибалом в Капуе и могу  поклясться,  что  его
единственная страсть - ненависть к Риму.  А  что  мне  известно  о  Публии
Сципионе? Он спас отца при Требии. Захватил Новый Карфаген. Но  это  знает
каждый. А как он нашел себя? Кто его учитель?..
     - С моим учителем ты уже давно знаком, -